Хоть ты и сказал: хочешь поговорить – брёл рядом в молчании, покорно остановился возле колонки, ладони тёр долго, дольше необходимого, вытер о серые штаны – размашисто, оставив длинные полосы-пятерни.

Мы оба знали, куда идём – за гаражи, за дома, за пахнущую хлебом пекарню, туда, где тупичок под старой скрипучей грушей, где сваленные грудой покрышки и криво лежащий пыльный бетонный блок.

Этот бетонный блок валяется тут с тех самых пор, как мы добровольно-принудительно переехали в Припять – сколько уж лет прошло? Когда-то ты расшиб здесь ладони, потому что не знал, как по-другому избавиться от эмоций. Тогда я держал тебя поперёк груди — ты рвался, как дикий кот. А я ведь совсем не силач, я и девчонку могу удержать с трудом. Конечно, с тобой не вышло – и ты навредил себе. Всё, что я мог – обрабатывать твои ссадины. А ты только сидел – неподвижный и безучастный, такой, каким становился всегда после вспышек ярости.

Таким же казался сейчас. Застыл, серый в сумерках, около серой стены, о неё опёрся. Я сел на бетонный блок – мне лучше сидеть, устал. Звуки города сюда почти что не доносились, и я в тишине мог слышать твоё дыхание. И шорох, и щелчок. Интересно, ты тоже пил? И сколько можно курить? – почему-то так раздражает…

— Сделай мне одолжение: ограничься одной. Или я уйду.

Ты бросил сигарету под ноги, не докурив.

— Где твои волосы? — Глупый вопрос. Оставлю его без ответа, пожму плечом.

— Я, по-моему, в жопе, Алекс, — пробормотал ты глухо и тут же продолжил, не дав мне ответить, – Это всё… такая дурацкая авантюра – выбрать нас пятерых. Плевать, что курировать будут из Киева. Не вывезем мы: ни этот, на рыбу похожий, ни я. Я – так и подавно! – Ты всё-таки не выдержал, принялся расхаживать взад-вперёд. – Они посчитали, что я энергичный. А я же больной, ты знаешь! Такой… больной. Я завтра сорвусь, наделаю глупостей – а может, лучше наделать!? – Опять застыл.

Из невообразимого далёка, из города, в котором нас заперли, к которому привязали, донёсся одинокий автомобильный гудок. Я закусил губу.

— Это твой шанс заниматься своим проектом. Вообще без ограничений.

— Какой там… Ты думаешь, мне оставят на это время? Они никогда не спрашивают. Они ни о чём не спрашивают… — Ты уселся рядом. В повисшем молчании сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. – Завтра, уже завтра все поймут, посмотрят на меня и поймут, какой я на самом деле. А после того уровня допуска, который мне дали, после того, что я знаю… меня расстреляют, да? Я же ненормальный… я ненормальный – по всем фронтам.

Обида – вот то, что я ощутил. Так остро, так резко, ножом – под ребро.

— Ты бросил меня. Уехал после свадьбы – ни звонка, ни письма, ничего. А теперь вернулся: с новыми высотами, с новыми привычками, с меренгой своей… И даже не спросил, как мне без тебя тут было, кто мне тут без тебя не сдохнуть помог. Ты не спросил, а я вот тебе отвечу – никто, никого тут не было.

– Я думал, что так будет лучше, что стерпится-слюбится, если мешать не буду.

— Хреновая стратегия.

— Да понял уже… — Опершись о колени локтями, ты стиснул лицо в ладонях. – Меренга – забавно. Подходит и правда. Я тоже пытался… нормальным стать. Как ты говорил. Я даже думал, что вышло. А теперь вот понимаю, насколько я больной… Потому что я смотрю на тебя – и всё по-старому, одиннадцать месяцев в жопу.

Глубокий вдох. Ты вдруг принялся вырисовывать что-то в воздухе. Сперва я подумал: руны, но это был квадрат. Может, ты и правда больной? Наверное, ты понял по взгляду.

— Это Марта…. Она меня научила. Такому… разному. Чтобы успокоиться, и чтобы собраться с мыслями, чтоб не рубить с плеча, ну… и ты же знаешь, как оно у меня бывает.

— И как… помогает?

— Раз на раз не приходится. Но я же упорный? – Кривая ухмылка. – Воюю с собой потихоньку.

Квадрат, квадрат…

— Значит… МИЦ ждёт реструктуризация. И ты у руля. Какой-то абсурд.

— Я тоже так думал. А, может, мне застрелиться?

Ты шутишь – или всерьёз? Мне стало внезапно зябко. Если о таком говорят настолько спокойно и сухо…

— Не смей и думать!

— Не смею. Само.

— Дурак.

— Когда меня с Оки отозвали в Киев. Я же не знал, к чему оно всё. А нас там муштровали. Ну… долг перед родиной, наша исключительность – и дальше… ну… представляешь. А потом… — Ты внезапно прервался. – Какая я гнида, а… Куда-то я прибежал, совсем не туда. Тебя предаю, потому что женюсь по любви – не по принуждению. И Марту предаю, потому что… — Глубокий вдох. И выдох сквозь зубы. – Я без тебя не смогу.

Не сможешь… конечно… и женишься по любви. Как же в твоей голове всё чудовищно перепуталось.

Ты снова достал сигареты.

— Мне нужно. Очень. – И пальцами щёлкнул. Глаза у тебя больные. Смотреть на тебя мне страшно, для собственных обид почти не осталось места. Надо было бежать, когда ты предлагал... а я вот… дурак и трус.

Я мягко отнимаю у тебя сигарету, тушу подошвой. Ты даже не сопротивляешься. Хоть ты уже и взрослый, но где-то внутри – ребёнок. И где-то внутри – мой Юра. Я должен его достать.

— Ты бросишь курить. Не спорь.

Волосы у тебя жёсткие и густые. Я стаскиваю резинку, а ты подставляешь голову. Теперь растрепать, зарыться ладонью в пряди – так лучше, конечно же, лучше.

— За что-то же они тебя выбрали? – У тебя болит голова. Я только сейчас это чувствую.

— Может… они ошиблись? Я же просру всё.

— Ты к этому шёл. Ты хотел возглавлять отдел.

— Отдел, но не… МИЦ!

— Ты не один, а один из пяти. И я… я с тобой, я здесь.

— А дальше-то что?

— Если бросишь курить – покажу.

— А сейчас?

Хитрец… Но может, в порядке и исключения, я всё-таки смогу потерпеть сигаретный запах?

Ты жаркий, бетон холодный. Губы у тебя сухие, ты их изнутри изгрыз. Наверное, так, как целуешь, тебе целоваться больно. Но ты не умеешь иначе. За что бы ты не брался, всё делаешь с жаром, с пылом. Я знаю, почему тебя выбрали – то, что выберут тебя, было очевидно и предсказуемо. Как не заметить тебя – такого энергичного, как не выделить тебя из всех прочих – всегда лучшего, всегда первого, безумного, одержимого. Ты это перерастёшь. Наверное, ты когда-нибудь сумеешь, смиришься с тем новым собой, который тебе пока что ужасно тесен; но внутренняя сила — она никуда не денется. Кто свернёт горы, если не ты? Кто ещё сможет? – я таких не знаю. А что до твоей импульсивности, глупых твоих порывов, уж если и так, на то есть твоя меренга. Семья… она всех заставляет остепениться — проверил уже собой.

Но где тогда буду я?

Мне выбора не осталось. Что бы ты ни делал, уже никуда не денусь. Я буду рядом, я буду с тобой – остужать и уравновешивать. Я буду с тобой, пока это необходимо. У каждого большого человека всегда есть тень. Я стану твоей. Я стану, я обещаю.

Ты дёргаешь мой воротник – и пуговицы хрустят. Я делаю отметку: научить тебя задумываться о последствиях в мелочах. Но это не сейчас. Лежать на бетоне твёрдо. Ты смотришь в глаза – а ты ведь совсем не пил. Куда тебе пить? – хорошо, что ты это знаешь.

Мне думается, что кто-то, конечно же, может сюда прийти: парочка подростков, дворник, случайный прохожий… всё это – безумный риск. Мы больше не будем… так. Уж я позабочусь об этом. Когда-нибудь позже – я позабочусь.

Год, больше года прошло, но тело ничего не забыло. Когда-то мои волосы были достаточно длинными, чтобы ты мог стискивать их в кулак. Теперь выдыхаешь разочарованно. Но мне-то в твои зарываться ничто не мешает. Тёмные, непокорные – пряди щекочут лицо. Ты что-то говоришь, что-то шепчешь – но я не слышу. Шум в голове – как обычно – один лишь шум. Помнишь ли ты, что следов оставлять нельзя? Ты можешь забыть. Злыдень… ты всё-таки выдрал две пуговицы – вот как объясню Маринике? Она дотошная.

Голой спиной по шершавости – позже тебя убью. Ты тяжёлый, ты держишь крепко – будто я куда-то могу убежать. Да куда я денусь из этой-то хватки? И после… вряд ли… Лицо у тебя безумное – как и раньше. Но всё-таки ты не зря учился держать себя в руках. Ты стал осторожнее. Больше тебя осаживать не приходится. Ты сам знаешь, знаешь, что я не готов, что у нас ни масла, ни вазелина, что времени нет, и возможности нет, что нет ничего… только бетонный блок и моя разодранная рубашка. Ещё год назад ты бы ни за что не остановился. Но сейчас мотаешь головой и сцепляешь зубы. И смотришь, и смотришь… Когда-то, всего однажды, ты меня уже разорвал – и этого не забыл. Тогда мы ничего ещё ведь не умели толком.

Если сказать по правде, мало чему впоследствии научились. Но, может, ещё научимся, может, теперь успеем? – всё это... позже. Сегодня с нас хватит. Обоим идти домой.

Мне всё-таки приходится тебя отстранить – я сдержаннее, ты знаешь. Я думаю за обоих всегда – ну почти всегда. Ты рисуешь квадрат на моей груди. Так странно, но теперь я понимаю, как это работает. Это работает! – надо же… если б я раньше знал. Теперь ты спокойнее меня. Мне кажется, что спокойнее. Хочется плюнуть на всё, хочется продолжать – за этот проклятый год, за каждый потерянный день… Всё, хватит! Ты близко-близко, опираешься на руку, смотришь, как всегда, виновато, но улыбаешься.

— Холодный… бетон.

— Это хорошо, что холодный. – Я вжимаюсь в него спиной, вбираю поясницей спасительный холод камня. Тебе бы он, наверное, тоже не повредил. Пальцы на скуле – ты гладишь меня опасливо, боязливо. Сигаретная вонь пропитала тебя насквозь, но я позабочусь, чтоб больше её не слышать.

Ты будто прочёл мои мысли.

— Мне нужно. С ума сойду.

Приходится ловить твою руку. Какой дурной… дурной совершенно… научный руководитель. Мне пьяно, хорошо. Целуя твоё запястье, я думаю, что как-то мы сможем уладить всё, я думаю, что завтра мы начатое закончим.

Бетон под спиной. Меня ждёт Мариника… дома.

Всё ещё целуя, я думаю о меренге. А если и впрямь… по любви? И кто я тебе тогда?

Я резко сажусь, поправляю свою рубашку. Оторванные пуговицы можно прикрыть пиджаком, а завтра выбросить улику на работе. Нормально, не страшно. Ты всё ещё полулежишь, пальцы барабанят, ты чувствуешь перемену. Тебя же никто жениться не заставляет. У ревности горький вкус, отдаёт табаком, противно. Но я ничего не скажу – не могу сказать.

Ты тоже садишься, и что-то негромко стучит, падая на асфальт.

— Моя пуговица.

— Опять я… безмозглый… — Хоть ты и пытаешься изобразить раскаянье, но всё же довольства в твоём голосе куда больше.

— Безмозглый, конечно…

Я хлопаю рукой по колену, как делал когда-то раньше, и ты улыбаешься, голову кладёшь медленно, осторожно. Доверие и покорность.

— Мы много чего обсудим?

— Ты прямо сейчас ничего обсуждать не хочешь.

Конечно, не хочешь – я это прекрасно знаю. Я глажу тебя по виску – под пальцами бьётся жилка, а сумерки сгущаются тёплой, уютной тьмой. Я знаю, что скоро ты женишься, знаю, мне будет дурно. Я знаю, что теперь, когда Киев тебя одобрил, любая огласка – это для нас расстрел.

Но порознь мы попытались – у нас ничего не вышло. А выйдет ли вместе?

Ты дышишь спокойно, тихо. Я баюкаю тебя на своих коленях. Пока тебе это нужно, я буду с тобой, куда бы ты ни бежал и как бы ни ошибался. Я буду с тобой.

Всегда за спиной,

Как тень.