Иногда мне чудится: жена всё прекрасно знает. Я утешаю себя тем, что это – лишь паранойя. Ты с Мариникой почти ведь и не знаком. Мариника душная. Я не могу подобрать никакого другого слова. Эта женщина затягивается шейным платком – и сжимает, сжимает – куда от неё сбежишь?

Я вижу тебя повсюду. Знаю, что в пяти из десяти случаев это – воображение. Но всё остальное – ты. Чаще на работе, конечно – теперь я понял, о чём ты говорил у театра. Что ж… серый тебе к лицу. Или будет к лицу, когда Киев официально тебя одобрит. А Киев тебя одобрит,  это – лишь дело времени.

Одиннадцать месяцев – в задницу злыдням.

А помнишь того мальчишку, который предлагал мне сбежать? Или ты забыл?

Я наблюдаю за тобой с расстояния. А знаешь, когда ты убеждён, что на тебя не смотрят, ты мечешься всё так же. Если не расхаживаешь, то дергаешь ногой, выстукиваешь пальцами по столу или носком – по полу. Ты всё ещё порой, забываясь, бурно жестикулируешь – и это отголоски тебя настоящего, такого тебя, которого я отчаянно пытаюсь найти.

Ты даже свои беспокойные волосы научился теперь призывать к порядку. С пучком на затылке ты выглядишь так серьёзно. Ловлю себя на мысли, что хочу его распустить, хочу растрепать – и впиваюсь в ладони ногтями, чтоб отрезвиться болью.

Когда-то я подумал, что стану рыбой. Теперь не спасает холодная рыбья кровь.

Ты вежлив до зубовного скрежета. Теперь ты со мной на вы. Я тоже с тобой на вы – я выстроил фасад. За фасадом пусто, но главное ведь, чтобы со стороны хорошо смотрелось?

Смотрится отлично.

Иногда я встречаю тебя и твою меренгу. Вы шепчетесь, и ты её обнимаешь. Когда-нибудь я запомню твоё расписание, когда-нибудь притащу Маринику куда-то, где будешь ты, потому что мне нужно, мне жизненно необходимо увидеть хотя бы проблеск в твоих глазах.

Проблеск… чего? Если честно, и сам не знаю.

Ты задел меня плечом на обеденном перерыве. Я бы мог счесть это неловкостью, но неуклюжим и неловким ты не был никогда. Ты даже не оглянулся, но что-то как будто переменилось.

Или это всё ещё – только воображение?

— Ненавижу тебя. – Ты подошёл внезапно. Рабочий день уже кончился, я стоял около велосипеда, возясь с насосом – опять колесо пробил. Опершись о стену, ты долго смотрел, а я подбирал ответ.

— Скоро сможешь уволить. Сколько там ещё ждать официальных распоряжений?

Щелчок, запах дыма.

— Я правда её люблю. Марту. Если каждый день себе что-то талдычишь, потом начинаешь верить.

Насос в моих руках хлопнул – я сунул его в рюкзак.

— Значит, тебе повезло. – И взялся за руль, собираясь вскочить на велосипед, умчаться куда подальше. Твоя рука легла на седло.

— А ты?... – Ты сглотнул, твои пальцы дробно застучали по старому дерматину.

— А я должен ехать домой. Меня, понимаешь ли, там заждалась жена.

И вот оно – официальное назначение. Как ты дошёл до этого через свои раскопки? Ты держишься серьёзно, уверенно, но только я вижу, чего тебе это стоит. Я пью вино. Крепкое, крымское. Праздник, сегодня – можно. Один-единственный фужер шумит в голове – я вообще-то с таким на «вы». Раньше уйду, уеду. Пора домой. Наверное, сегодня по дороге петляю, как заяц косой… дурак. Интересно, а как быстро со мной произойдёт несчастный случай, если я попытаюсь уйти из МИЦ?

Вечер, прохладно.

Велосипед оставляю у ближайшей к своему дому стойки, даже забыв защёлкнуть на ней замок. Вряд ли украдут. А если и украдут… будет уважительная причина завтра тебя не видеть.

— Алекс…

Откуда ты здесь? Или опять почудилось? Но нет, не почудилось. Стоишь в начале проулка и смотришь, и смотришь…

— Чего? – Я бросаю грубо.

Всё это время ты держал руки за спиной, теперь протянул вперёд. В правой желтеет… что-то. Сумерки приглушают цвета, мне приходится подойти. Злыдень тебя дери… Ты стоишь, держа жалкий букетик увядших, помятых лютиков… и это… невыносимо.

— Руки помой, дебил.

Ты пожимаешь плечами. Жёлтые цветы падают на асфальт. Такое когда-то было, в твои пятнадцать. Тогда ты притащил мне целый огромный ворох, но не твоя вина, что в растениях ты ничего ровным счётом не понимаешь. В тот день ты плакал и смеялся одновременно, а я тебя костерил, на чём свет стоит, глаза тебе промывал, идиоту.

— Поговорим?

— Руки помой, — я повторил.

— Угу.