Каз перехватывает Инеж за талию прежде, чем успевает осознать, что именно делает. Он не может позвать её по имени, потому что тогда их точно услышит кто-нибудь ещё и обязательно расскажет, где сейчас находится Инеж. Каз старается не прилагать много сил, когда тянет её к себе, хотя изначально делает это рывком, ведь она ходит довольно быстро. Он чувствует, как Инеж вздрагивает и в то же мгновение опускает руку на его ладонь, намереваясь скинуть её, но останавливается. По выходным по этому коридору толком никто не ходит, но Инеж постоянно срезает здесь путь.

Она не хотела, чтобы он прикасался к ней в перчатках, но всё равно узнает его спустя секунды. Инеж не поворачивается, зная, что если сделает это, то личного пространства у Каза останется ещё меньше, потому что за его спиной находится стена. Выходит, что иногда и Грязные Руки может быть бесшумным, раз она не обратила на него внимание, когда проходила здесь. Так делает каждый Отброс, поэтому это место в коридоре называют «слепым пятном».

— Каз, — тихо говорит Инеж не то для него, не то для себя. Когда она собиралась выбраться из чужой хватки, её кофта немного сместилась, и теперь его пальцы слегка касаются открытого участка кожи. Она заметно расслабляется, понимая, что это всего лишь он, но когда Каз собирается убрать руку с талии Инеж, она мягко накрывает её своей.

Он не отвечает, и она просто ждёт, — не разворачивается в его руках, чтобы заглянуть в глаза и не спрашивает снова. Чаще всего прикосновения не бывают <i>обдуманными</i>, даже если перед этим они долго думают об этом. Они скорее импульсивные, — желание в прикосновениях возникает из ниоткуда, внезапно. Это просто происходит: Инеж подходит и берёт его за руку, на несколько мгновений переплетая пальцы, а потом уходит; Каз появляется перед ней и смотрит, смотрит, смотрит, прежде чем осмелится что-то сделать, — он обнимает её, и это объятие длится всего несколько мгновений, очень коротких мгновений. Но ни одно из его прикосновений не заставляет Инеж чувствовать себя в ловушке — они лёгкие и осторожные, без какого-либо давления, и пока их слишком мало, чтобы она о чем-то беспокоилась. Инеж волнуется только о Казе — иногда молча, иногда вслух, поэтому всегда внимательна.

— Нина искала тебя, — отвечает он, когда кажется, что прошло уже слишком много времени. Его голос звучит тише, чем обычно, но Инеж прекрасно понимает его. У них вошло в привычку говорить друг с другом так, что их не слышит ни один посторонний человек. — Я не спрашивал зачем.

— Она выглядела раздражённой?

Инеж чувствует, что он старается остаться равнодушным, когда вздыхает, вероятно, пытаясь не паниковать. Она хочет отстраниться, но Каз слегка сжимает её талию и сразу же отпускает, тем самым показывая, что пока ему не нужно больше свободного пространства. Мурашки пробегают по её коже, и она останавливается, пытаясь сосредоточиться на разговоре, хотя её мысли то и дело возвращаются к его рукам. В последнее время между ними что-то изменилось, и пока Инеж не пытается ничего анализировать, чтобы случайно не сделать хуже, чем было раньше. Когда на нём перчатки, он может больше контактировать с людьми. Похоже, разрезы на его перчатках пока не являются для них проблемой, несмотря на то, что через них он всё же немного соприкасается с её кожей. Она старается ничего не упустить хотя бы сейчас. То, что Каз не забывает, чего делать не должен, многое значит; Инеж благодарна за это.

— Она выглядела пьяной, Инеж, — по его тону Инеж понимает, что ему это не очень понравилось. Нина не выпивает что-то алкогольное каждый выходной, но иногда у неё случаются такие моменты, и тогда она перестаёт контролировать то, что говорит. — Сомневаюсь, что кто-то останется трезвым к тому времени, когда я вернусь туда.

— Хорошо, — Инеж понимает; она тоже старается контролировать то, как звучит её голос, пытается сохранить серьёзный тон, но Каз всё равно слышит оттенок веселья. Он не видит её лица, потому что стоит не настолько близко, но слышит, что она улыбается (или закусывает губу, пытаясь этого не делать). — Она была одна? Поэтому ты не спрашивал зачем…

— С Матиасом, — Инеж прекрасно знает, что Каз не очень одобряет поведение пьяной Нины и предпочитает просто игнорировать её в такие моменты, поэтому делает вывод, что Матиас либо просто увёл Нину, либо она увела его. Нина весёлая, замечательная, сильная, и Инеж слишком сильно дорожит ею, чтобы не замечать, что Каз тоже ценит её.

Получается, Нина не успела ничего ему рассказать или — что хуже — спросить. Иногда Инеж кажется, что Нина может читать чужие мысли, потому что так, как Нина, на неё смотрели только её родители и другие родственники, когда она пыталась написать Казу письмо, но раз за разом не понимала, с чего ей начать. Как начать. Что сказать. О чем рассказать. Их отношения оставались строго между ними, но Нина ещё до этого о чем-то подозревала и теперь смотрит на них и смотрит, таким взглядом, словно пытается вывернуть их наизнанку, в хорошем смысле слова.

— Я думаю, она уже забыла, что искала меня, — говорит она вместо этого. Мимо них проносится кто-то настолько быстрый, что Инеж не понимает даже, какого цвета одежда этого человека, но он не замечает ничего странного.

Каз не двигается, а просто наблюдает за ней, словно собирался отстраниться сразу же, как она окажется рядом, но передумал. Кажется, что всё в порядке; его рука расслабленно лежит на её талии ещё несколько мгновений, и это ощущается правильным, несмотря на всё остальное. Инеж спиной чувствует его взгляд, и из-за этого начинает немного нервничать — неопределенность должна была не удивлять её, но Каз почти всегда молчит, чаще всего. Сегодня ситуация кажется Инеж иной то ли из-за того, что его рука лежит на её талии, то ли из-за того, как затягивается тишина.

На самом деле с Казом даже две секунды растягиваются в минуты, а Инеж слишком дорожит такими моментами, чтобы торопить его или останавливать хотя бы потому, что <i>не хочет</i> этого делать. Сказать о чём-то они успеют всегда, потому что это, скорее всего, касается работы или ещё чего-нибудь, с чем Инеж может разобраться позже. Работы слишком много, свободного времени ещё меньше, поэтому она старается сосредоточиться на настоящем, а не на будущем.

— Всё хорошо? — она просто не может не задать этот вопрос и всё же нарушает тишину. Они не так много разговаривают из-за занятости, но тишина между ними никогда не была неловкой или тяжёлой. Долгое время Каз был единственным человеком, с которым она разговаривала, пока не начала открываться другим.

— Да, — что-то в том, как Каз говорит это, заставляет её сомневаться, не слишком ли настойчиво она поступила. Пока Инеж переживает о его границах, Каз, казалось, почти не думает, что что-то может быть не так с ним. Дело не в том, что она не доверяет себе или ему, просто периодически Каз пытается делать большее, чем позволяют его травмы. Он воспринимает эту борьбу со страхом, как выживание в Бочке. — Ты?

— В порядке.

Но почти сразу Инеж начинает беспокоиться, не слишком ли много для него это прикосновение, не была ли она должна позволить ему убрать руку, когда он собирался это сделать? Даже такая небольшая часть перчатки, на которую никто бы не обратил внимание, на коже ощущается странно — немного прохладно, потому что в городе в принципе становится холодно, и незнакомо. Инеж собирается всё-таки развернуться и, если необходимо, отойти, когда чувствует, как Каз перемещает руку немного в сторону, но останавливается, колеблясь. Теперь перчатка ещё больше соприкасается с её кожей, и она удивляется, когда ловит себя на мысли, что не хочет напоминать ему о их соглашении.

Он не отстраняется и не дёргается, пытаясь увеличить расстояние между ними.

Если она собьёт его таким образом, то он уйдет или решит, что поступил как-то неправильно, о чём они говорят сразу же. Каз знает: нельзя слишком крепко держать её, и поэтому никогда не удерживает Инеж, знает, какие прикосновения всё ещё пугают её, оживляя воспоминания. Инеж никогда физически не давит на него, избегая ассоциаций с водой, она греет руки, прежде чем брать его за руку, потому что тела мертвецов холодные. Обо всём сразу рассказать невозможно.

— Если можешь, продолжай, — голос Инеж по-прежнему звучит мягко, её рука на его отдаёт теплом.

Она говорит это, а сама понимает, что не верит, что Каз сможет это сделать. Ей достаточно и этого, но Каз с каждым разом старается прикасаться к ней дольше, чем в прошлые, и она уважает это. Он держит её за руку, немного обнимает или убирает волосы с лица, потому что хочет этого.

Но когда спустя несколько секунд его ладонь действительно смещается ещё немного, так же неуверенно, Инеж чувствует, как её сердце начинает биться быстрее. Желание оказывается сильнее страха, неожиданно вспыхнувшее в её венах; раньше бы Инеж испугалась ещё сильнее, как в те времена, когда только поймала себя на мыслях о Казе Бреккере, — в них не было ничего слишком серьёзного, но границы понимания Инеж стёрлись давно достаточно сильно, чтобы восстановление казалось ей невозможным. Как будто она пыталась вернуть то, что только что уничтожила, только разница была в том, что уничтожали её — слишком часто и слишком жёстко; то, что было несерьёзным для неё, значило всё для других, и Инеж так сильно ненавидела это, что иногда хотела выбраться из своего тела и стать другим человеком, в другом месте и в другом мире. Но сейчас прикосновения к её коже осторожные, медленные, даже нежные;

Когда Каз прикасается к ней — это приятно, и Инеж всеми силами заглушает голосочек в своей голове, который временами пытается отбросить её на несколько шагов назад: физическая близость не может существовать без боли, прикосновения к коже не могут не оставлять на ней синяки и раны. Голоса затихают, словно нить, связывающая её с ними, обрывается. И остаётся только Каз, обещания, которые они дали друг другу и которые не нарушили.

Инеж даже не пытается понять, есть ли какой-то потайной смысл в том, как именно он ведёт по её коже. Может, в другой ситуации она бы и задумалась, какие бы узоры могли прийти в голову такому человеку, как Каз Бреккер, но сейчас её внимания не хватает даже на что-то смехотворное. Инеж кажется, что она может раствориться в любую секунду, потому что такое доверие одновременно значит всё и ничего.

Такое ощущение кожи к коже отвлекает, заставляя мысли бросаться из одной крайности в другую. Она не должна так реагировать на эту малость, но всё же реагирует. Пока чужая ладонь совсем немного скользит по её талии в сторону и останавливается на животе, ей не хочется, чтобы это вообще прекращалось. Если раньше Каз практически держал руку навесу и только спустя несколько секунд прикасался к ней, то теперь… Инеж удивляется лишь тому, насколько спокойно воспринимает происходящее, тому, как тянется к этому, тому, каким навязчивым оказывается её желание накрыть ладонь Каза своей и направить его.

Но перед этим закинуть перчатки куда-нибудь подальше.

«Он может заказать себе новые», — подсказывает голос, — «она может сделать это самостоятельно».

Инеж спотыкается об эту мысль, — она не должна думать так.

А в следующую секунду Каз отстраняется, аккуратно убирая руку.

— Я хочу снять перчатку, — предупреждает он, и его голос звучит несколько иначе. — Это было бы… нечестно?

Вопрос, скорее всего, риторический, но Инеж действительно бы засмеялась, если бы ситуация была несколько иной.

Ради всех Святых, это…

У них в городе, вроде бы, всегда о честности думают… примерно никогда. Но она действительно ценит, что он понимает.

— Я знаю, что ты стараешься, Каз Бреккер, — вместо этого говорит Инеж, по-доброму усмехаясь. — Ты…

— Инеж, — в его тоне звучит предупреждение, которое на неё в такие моменты просто не работает, и он знает это.

— В похвале нет ничего плохого, Каз, особенно когда есть причина.

Он хочет сказать ей, что они могут обсудить это в другой раз, но на самом деле пока не хочет обсуждать это.

Инеж любит смущать его, и он это уже прекрасно понял, но не… Для этого, возможно, немного поздно.

Когда она разворачивается к нему и бесшумно подходит немного ближе, Каз понимает, что запах моря впитался в её волосы. Сейчас они распущены и это чувствуется ещё сильнее; Инеж так много времени проводит в плаваниях, что неумолимо меняется. Но затем проходит ещё одно мгновение, и Каз понимает, что она всего-навсего становится сильнее и, возможно, красивее, потому что каждый раз, как она возвращается, он понимает, что Инеж выглядит… лучше, чем он помнил? Он об этом серьезно не задумывался, но сейчас понимает, что хотел бы поцеловать её; он правда <i>безнадежен</i>, потому что боится всё испортить независимо от того, как много времени думает об этом. Инеж выглядит счастливой и спокойной, она сама ассоциируется с морем. Она перекидывает волосы за спину, и он думает, что в другой раз обязательно узнает, действительно ли они такие, какими называет их Джеспер или Нина, или любой…

В общем, всё, что они делают, кажется безнадежным: пока он не понимает, что с каждым разом отдаляет негативные ассоциации всё дальше и дальше, и что их место постепенно занимает Инеж; пока она не чувствует себя комфортно.

— Закончи историю, — говорит Инеж, и он действительно не понимает, почему они продолжают разговаривать шепотом, если этажом ниже играет слишком громкая музыка, чтобы кто-либо услышал их разговор, но это сейчас не так уж и важно.

И Каз делает это — глубоко вздыхает и вновь возвращает руку на её талию, вспоминая, что сделал то же самое несколько месяцев назад, когда предотвратил её падение на порту. Только сейчас он сосредотачивается на ощущении одежды под своей ладонью, на тепле чужого тела под ней, и пытается держать воспоминания о прошлом как можно дальше от этого момента. Они не сказали друг другу ещё многое; те ужасы, через которые они были вынуждены пройти, то, что сломало их на маленькие кусочки, слишком крепко вжилось в подсознание. Оно парализующими вспышками возникает между ними, пробуждая давно забытые раны, заставляя избегать и избегать любую близость.

Единственное, что у них есть, — доверие, выжженное через страх и ненависть к этому миру, к этому городу и этим людям; обещания на обещании, маски, броня, месть, — как доказательства, что они ещё живы. Что-то в них сломано безвозвратно, что временами превращает их лишь в оболочку, тень от того, какими они были и стали, но они никогда не прекращают бороться. Постепенно — кирпичик за кирпичиком — всё, что когда-либо разрушило их, сгорит в огне.

Инеж обнимает его за плечи — просто опускает руки, но не касается ими даже воротника его рубашки. Объятие длится всего несколько секунд, а затем она прислоняется к Казу головой, и её ушедшее прикосновение оказывается таким воздушным… Инеж чувствует, как сильно бьётся его сердце, и это успокаивает её, даруя странный покой.

Многие люди сомневались, действительно ли у Каза Бреккера есть сердце, он называл его роскошью, но никогда не говорил, что считает Инеж своим сердцем. Она была благодарна за это; ей было достаточно того, что она именовалась для него совестью, милосердием или Призраком, — неуловимой и бесшумной.

Не зря. Всё, что они делали, не было напрасным. И те извилистые дороги, казавшиеся бесконечными, привели их в эту секунду. Сердце Инеж бьётся так же быстро — словно живое, словно любой, кто окажется рядом с ней, сможет услышать это. Каз больше не думает ни о чем, кроме незнакомого, даже чужого ощущения, которое он не может никак назвать, — пока нет больше не отвращения, не мертвецов и не мерзкого холода, пробирающегося до костей.

Есть лишь Инеж, её дыхание и очередной шаг к тому, чтобы стать сильнее своих демонов.

Уют, пришедший, подобно сну.