Инеж всегда боялась задумываться о своей привязанности к Казу, которая появилась быстрее, чем она успела искоренить это чувство. После времени, проведённом в «Зверинце», она мечтала лишь о возвращении домой, туда, откуда её забрали силой. Ничто не должно было встать у неё на пути к жизни, которую Инеж желала вернуть, но это всё же случилось, и дело было вовсе не в контракте, который она подписала ещё маленькой девочкой, не зная языка. Грязные Руки, убедивший своего босса, что игра стоит свеч, что Инеж стоит этого и Каз, купивший этот контракт и отдавший его прямо в её руки, значил для неё слишком много, чем она была готова признать. Но это, казалось, не скрылось ни от кого, — как от тех, кого Инеж считала своими родными и тех, кто оказался для неё по духу роднее семьи, так и для тех, кто вообще не имел к ним никакого отношения. Угрожал ей, пытался причинить боль и поплатился.

Инеж не могла ничего сделать со своим взглядом, который временами становился опасным не только для окружающих и врагов, но и для неё самой. Взгляд Каза большую часть времени скрывал все его эмоции, — он научился скрывать их так хорошо, что многие считали его бездушным. Взгляд Инеж нередко давил на людей, но иначе, чем его; Они не могли понять, что было у неё на уме, но чувствовали всю ненависть и ярость, которую она была готова обрушить на мир, сжимая пальцами искусные кинжалы, названные в честь Святых, которых она молила о безопасности и о своём раскаянии. Даже самый ужасный человек не заслуживал смерти, но Инеж причиняла всем им смерть, а потом… Её взгляд рассказывал слишком много историй тем, кто обращал внимание на него, и она боялась того, что они в нём видели. «Взгляд — зеркало души», — говорил отец Инеж как в детстве, так и сейчас. И, Святые, она боялась смотреть.

Она. Так. Сильно. Боялась.

Но когда Инеж встречалась взглядом с Казом, она не отводила его в сторону, не пыталась спрятаться и тем более не чувствовала желания стать физически настолько маленькой, насколько это было возможно. Она знала, что именно он видит в её взгляде и позволяла увидеть истории, которые и без того были ему известны, — не с её слов. Но Каз Бреккер был тем человеком, которого она никогда не боялась, хотя многие сказали бы, что должна; она уважала его, следовала за ним и в конечном итоге настолько дорожила им, что пугалась этого. Но взгляд Инеж не был пугающим для него, — он, должно быть, менялся, становился теплее или что-то в этом роде. Каким-то образом люди понимали, видели её чувства к Казу без подтверждения, без всяких красивых слов и остального, что было свойственно влюбленным или её родителям; Они даже наедине почти не прикасались друг к другу, не говоря уж о чужих заговорческих взглядах. Инеж не знала, может ли назвать Каза этим словом, которое для неё потеряло то романтичное и интимное значение, каким было до того, как она оказалась на корабле работорговцев. Между ними было… что-то большее? Что-то, чему она пока не могла дать никакого названия, но оно и не требовалось. Название не имело смысла.

Суть всегда оставалась одной и той же: их взгляды выражали больше, чем слова или прикосновения. Так было всегда.

Иногда казалось, что они через силу переступали через своё прошлое, которое всеми силами тянуло их назад.

Но Инеж так сильно цеплялась за Каза Бреккера, что оно оказывалось где-то вне досягаемости, пока в очередной раз не било по слабым местам, выявляя то, что она пыталась вырезать с корнями. Они были слишком глубоко посажены, но Инеж раз за разом пыталась избавиться от них. Что бы Каз не думал, он действительно помогал ей: своим отношением, тем, как сильно он старался победить своих внутренних демонов ради них. Он смотрел на неё, и она не желала исчезнуть, как настоящий призрак; его взгляд отличался от того, как на неё смотрели другие мужчины (и женщины) раньше, и она верила в это, несмотря ни на что; Инеж было уютно, и она хотела стать для Каза таким же островком безопасности, каким стал для неё он, — закрытый, травмированный и действительно худший в глазах большинства людей, но… Её? Инеж всегда возвращалась к нему, прекрасно зная, сколько преград между ними стояло и стоит до сих пор. Она не хотела отказываться от него и не стала.

Долгое время она смотрела на огни города, наблюдая за тем, как шумные улицы пустеют, но теперь всё чаще поворачивала шею в другую сторону, наблюдая за ним. Иногда спускала ноги с подоконника и сидела, понимая, что находится там, где должна, где чувствует себя так же, как на своем корабле. Только тоска, которая накатывала на неё волнами там и заставляла писать короткие, на первый взгляд бессмысленные письма, в такие моменты уменьшалась. Она не исчезала совсем, как обычно описывают это ощущение, — оставалась с ней, независимо от того, где Призрак находилась. И в такие моменты Инеж так хотелось, чтобы Каз в следующий раз отправился в море вместе с ней, хотя подсознание сразу же отзывалось напоминанием об опасности и об обязанностях, которые лежат на них. Каз не может бросить город. Инеж не может бросить море. По крайней мере, не сейчас. Море, битвы, команда и ставшее привычным покачивание под ногами, уже стали неотъемлемой частью её жизни.

«Как и Каз», — ловила она себя на мысли, зная, что как только окажется вдали от земли, её потянет обратно.

Инеж любила то, что у них было. Она любила и Каза.

Она любила даже то, как он снимал с руки перчатку и опускал её ладонью вверх на стол, молча давая понять, что заметил её взгляд. Инеж спрыгивает с подоконника на пол и через несколько беззвучных шагов накрывает его руку своей, — осторожно, поймав себя на том, что уже привыкла к тому, как Каз вздыхает, собираясь с силами, прежде чем прикоснуться к ней. Но в этом она давно научилась не видеть то, что было ей не нужно. Отвращение. Призрение. Мысль, что девушка, прошедшая через «Зверинец», была слишком грязной для человека, никак с этим не связанным. Если Каз и чувствует отвращение, то не к ней; её прошлое здесь не причём. Он знал, кто она такая и через что прошла.

Инеж всегда сперва касается кончиками пальцев его руки, — воздушно, нежно; лишь спустя несколько мгновений, когда Каз закрывает глаза, она расслабляется. Он переплетает их пальцы и это кажется более, чем просто правильным.

Никакой боли. Никакого страха. Никакого отвращения.

Только тепло. Уютная безопасность в тишине кабинета, ставшего родным.

И полное нежелание расставаться с этим.

Инеж чувствует слишком много, чтобы нарушать тишину. Она наблюдает за Казом и думает, что такие моменты значат большее, чем всё остальное. Когда вместо Грязных Рук появляется просто Каз, — молодой человек, сделавший для Инеж больше, чем все остальные люди, юноша, который значит для неё слишком много, почти до эгоизма, который Инеж иногда просто не в силах отрицать. Он меняется так же сильно, как её взгляд, пока она смотрит на него, просто не каждому позволяет увидеть себя таким. Жестокий, бесчеловечный, жадный до крюге и власти, — и настоящий, живой.

Упрямство Каза проявляется во многом: он старается не упускать момента, когда может взять её за руку, хотя вслух никогда об этом не скажет. Оно направлено лишь на него. Инеж понимает всё по взглядам, потому что иногда они говорят больше, чем слова. Каз смотрит на неё секунды, минуты, как будто пытается заметить в ней что-то новое, ранее не замеченное. Инеж не боится того, что могут рассказать её глаза, — она в ответ смотрит на Каза до тех пор, пока им это не надоест или пока кто-то из них не уснёт. Расстояние между ними в такие моменты достаточно большое, чтобы внутренние демоны оставались как можно дальше. Инеж благодаря этому знает, как Каз располагает травмированную ногу, чтобы боль не беспокоила его ночью, или как он выглядит, когда только просыпается, и она почти чувствует вину или что-то похожее, понимая, что солнце светит ему прямо в глаза. В такие моменты, наверное, прошлое и настоящее находятся слишком далеко, а они — где-то посередине. Инеж слегка двигается, перекрывая его от солнечных лучей собой. Пока Каз смотрит на неё сонным взглядом, а затем с осторожностью поднимает руку и касается её распущенных волос, струящихся по плечам, она так сильно хочет наклониться и поцеловать его, но не делает этого, также, как и он.

Спустя несколько минут тишины за столом в кабинете в настоящем кто-нибудь из них нарушает тишину, но руку не убирает. И тогда Инеж видит два варианта: либо они отстранятся, либо попытаются сделать ещё один шаг на пути к исцелению. Она не знает, что иногда Каз ловит себя на том, что смотрит на свои руки — неважно, в перчатках или без — и думает, был ли уничтожен, если бы попытался бороться с поднимающейся водой раньше, намного раньше, чем купил себе первые перчатки. Если бы он не пытался избегать прикосновений других людей тогда, справился бы с волной отвращения и тошноты? Она бы осталась сейчас? Ему, конечно, интересно, какими бы у него были отношения с Инеж, если бы все было иначе. И были бы вообще? Каз хочет иметь возможность без задней мысли прижать Инеж к себе, когда она возвращается домой.

Вместо этого он становится собственным врагом, его прошлое становится преградой на пути к ней.

Каз действительно считает Инеж одной из самых сильных людей, которые встречались на его пути. Она рассказала ему, как тяжело иногда ей бывает, когда любая чужая улыбка или взгляд вселяют в её душу страх, но она продолжает бороться с этим, потому что они никогда не перестают сражаться. Каз хочет, чтобы у Инеж было место, в которое она сможет вернуться, когда ей понадобится отдых. Он так сильно ненавидит каждого, кто сломал её, каждого, кто посмел причинить ей боль. Каз пытается защищать её, но лишь со стороны, потому что Инеж Гафа, капитанша «Призрака», никогда не позволит ему вмешаться в её битву. Эта битва не похожа на ту, во время которой он забрал свою Банду, — искупление, искупление, искупление. Каз вернул ей свободу и уважает её решения.

Он скучает по ней сильнее, чем признает. Босс Бочки не стал бы даже думать об этом, но с ней он настоящий — без брони.

— Инеж, — каким-то образом то, как произносит её имя Каз, звучит иначе, чем другие; Инеж переводит на него вопросительный взгляд, чувствуя, как он сжимает её пальцы, — могу я кое-что попробовать?

Она просто кивает. Знает, что для него это так же непросто, как для неё.

— Конечно, можешь, — просто отвечает она.

Они наблюдают друг за другом несколько мгновений, а потом Каз отпускает её руку и приближается. Инеж остаётся на месте. После того, как Каз отпускает её, она чувствует прохладу, — его рука была тёплой.

Иногда они прислоняются лбами друг к другу. Когда Инеж видит, как он приближается к ней, она собирается сделать также, но заставляет себя остаться на месте. Она чувствует взгляд Каза на своём лице, когда он задумчиво медлит, прежде чем собирается спросить её. Инеж читает вопрос в его взгляде и уже собирается сказать ему: «смелее» или что-нибудь в этом роде, когда необходимость в этом пропадает. Инеж просто замирает и смотрит на него, думая, что так близко друг к другу они практически никогда не находились. Каз едва ощутимо целует её лицо, почти под глазом, и резко отстраняется; Инеж чувствует его прикосновение даже после этого и понимает: оно действительно отличается от тех, что остались шрамами в её памяти, и почти в этом месте на её лице находится родинка. Каз всё это время смотрел на неё? Инеж заставляет себя дышать ровно и правда надеется, что её лицо краснеет не настолько сильно, чтобы это было видно невооружённым глазом. Казу в этом везёт меньше — с каждой секундой его смущение становится всё более очевидным; Инеж кажется, что краснеет даже его шея, но она правда старается не смущать его ещё больше, пока по одному, совсем маленькому движению не понимает, что он собирается сбить её с толку, чтобы отвлечь от этого.

«Если кто-то тебя смущает — смути его сильнее».

Что ж.

— Я не ожидала, — признаётся Инеж, и её голос скорее звучит мягко, чем дразняще. Она хочет сказать многое, но знает, что озвучить некоторое пока не готова. Не то, чтобы она стеснялась сказать что-то Казу. Иногда Инеж думает, что у неё нет ничего, что она не могла бы произнести. Она хотела, чтобы Каз был рядом с ней, хотела знать, что он в порядке и искала в его взгляде или действиях любой намёк на что-то иное. — Но это многое для меня значит. Я была бы рада, если бы ты…

— Делал так почаще? — отзывается Каз; на его лицо возвращается равнодушное выражение, но Инеж прекрасно чувствует волнение, потому что её оно тоже не обходит стороной.

— Может, позже я покажу тебе кое-что ещё, — Инеж парирует сразу же и звучит слишком уверенно для растерянной девушки, которой кажется на первый взгляд.

— Я не настолько невинен, как ты думаешь. Но спорить с тобой не стану.

— Когда-нибудь у нас появится возможность проверить, кто из нас прав.

— Я вор, Инеж, — спокойно говорит Каз. Его тон пугает многих людей, но она слишком много времени не слышала его голос, чтобы настораживаться. Каким-то образом Инеж всегда понимала, когда он слетал с катушек и наказывал людей. Бочка могла бы убить их, но Каз собирал перспективных подростков со всех уголков этого Святыми забытого места и давал им то, в чём они нуждались. Крышу над головой. Богатства. Свободу. Он был жестоким только с врагами и предателями.

Его взгляд не соответствует тону.

Инеж смеётся.

— А когда-то ты называл себя бизнесменом, — напоминает она.

— Одно и то же. Просто сделай это, — бросает Каз, так легко, словно поджигает бензин.

— Что?

— Покажи мне, — повторяет он, — кое-что ещё.

Они переглядываются, и она действительно пытается понять, как ей правильно поступить, чтобы не спровоцировать появление негативных воспоминаний. Каз не пытается абстрагироваться от неё — ему скорее становится интересно, что появилось у Инеж на уме. Она не может поцеловать его в губы, потому что это слишком много, и у неё нет уверенности в собственной реакции. Зато мыслей и образов в голове достаточно, потому что она знает, что иногда её взгляд непроизвольно опускается на его губы, но она сразу же поднимает его выше. Внимание Каза не остаётся незамеченным тоже; но они остаются на месте. Возможно, это не изменится вообще никогда, думает Инеж, ведь долгое время она верила, что её чувства к нему были не взаимными и даже была готова смириться с этим, если бы оказалась права. Но она ошиблась, и эта ошибка оказалась довольно удачной. Каза читать оказалось труднее, чем других мужчин.

— Ты блефуешь, — наконец, делает вывод Инеж, несмотря на то, что с каждым мгновением её уверенность в этом становится всё слабее. Мог ли он отвлекать её от чего-то? Нет, Каз бы сказал ей правду в лицо, даже если бы она ранила. Тогда в чем дело? Он молча качает головой. Когда-то он сказал, что она может стать настолько хорошей в своем деле, что продаст его собственные секреты. Как это даже теоретически сделать, пока ему удается оставаться таким? — Хорошо, Каз, ты знаешь, что можешь передумать в любую секунду.

— Ты тоже, Инеж.

Она кивает, понимая, что очередной договор остался в силе: они делают то, чего хотят, и не делают то, чего не хотят.

Пробовать что-то всегда рискованно, но без этого они не смогут продвинуться дальше. Они не будут против, если в какой-то момент поймут, что готовы остановиться, но пока этот момент не наступил. Нина говорила: «Не прикасайтесь друг к другу, если боитесь этого!» и Каз ненавидит, что голос серцебитки звучит в его голове, но с ней трудно поспорить.

Шаги Инеж по-прежнему тихие, когда она подходит к нему и берёт его голову в свои руки, прекрасно зная, что он наблюдает за её действиями. Почему-то во времена, когда Инеж находится на несколько сантиметров выше своих собеседников, она чувствует себя увереннее, то ли из-за того, что никто не возвышается над ней, то ли из-за того, что слишком любит бегать по крышам города и наблюдать за людьми с улиц. Так или иначе текущая ситуация отличается от всех предыдущих. Инеж видит, как Каз закрывает глаза, хмурится и вздыхает, прежде чем его взгляд вновь возвращается к ней. Она медлит ещё несколько мгновений, неосознанно сохраняя их в своей памяти. То, как он смотрит на неё сейчас, кажется чем-то новым, вопреки здравому смыслу, — ведь они не раз оказывались в такой ситуации, просто тогда Инеж не прикасалась к его голове и находилась на расстоянии вытянутой руки.

— Готов? — не может не спросить она, дожидаясь какого-нибудь знака. Каз лишь слегка склоняет голову и вздыхает, пытаясь зацепиться за реальность и не позволить прошлому вмешаться в это. Кажется, что он выглядит слишком уверенным в себе, и ей это нравится.

Инеж ловит себя на навязчивой мысли растрепать его волосы пальцами, нарушив хоть каплю контроля, но убирает эти мысли как можно дальше в свое подсознание. Ей удается удержать свой взгляд, чтобы не выдать намерения сразу, когда она наклоняется и целомудренно целует его в лоб. Прикосновение лёгкое и быстрое, — Инеж сразу же отстраняется, но её руки остаются на том же месте. К запаху моря от её волос примешивается ещё что-то, но Каз не заостряет на этом внимания. Скорее всего, это апельсиновое печенье или что-то подобное. Инеж неуверенно улыбается.

— Инеж, когда вернёшься в море, оставайся Призраком, — говорит Каз, когда берет её за руку. На первый взгляд в этой просьбе нет ничего такого для человека, который не знает, насколько неуловимой умеет быть Инеж. Её корабль такой же, но листовки розыска развешены повсюду для людей, которым она переходит дорогу. Некоторых Каз убирает самостоятельно, другие остаются в море. Он верит, что они будут съедены рыбами или сгорят в огне, но с ней будет лишь её команда.

В фразе «Ни траура — ни похорон» нет ничего лишнего, но иногда создаётся впечатление, что её смысла оказывается недостаточно. И это сбивает с толку, чем что-либо ещё. Они не надеются на лучшее. Не боятся смерти и готовы встретить её в любую секунду. Но иногда… гибель в одиночестве и ощущение беспомощности — последнее, чего они заслуживают. Каз не знает, обрела ли она дом, о котором так мечтала, желая вернуться. Караван возвращает её в детство, но он полон призраков людей, которых она когда-то знала. Инеж не говорит, но Каз знает, что она плачет и не может вернуться на ту точку, с которой её забрали. Как-то она сказала, что двери в прошлое были закрыты. Бочка напоминает о жестокости, о аморальности мира и людей, в нём живущих. Здесь Инеж, вздрагивающая от звука собственного имени и возненавидевшая шелка, превратилась в Призрака и Паука — неуловимого, бесшумного и смертоносного. А море — оно ведёт её к цели и искуплению, поглощая, как гигантское чудовище. Она возвращается в Бочку.

— А ты не торопись уничтожать это место, — говорит Инеж и вновь целует его, только в скулу, — я хочу увидеть это собственными глазами.

Возможно, он мог бы привыкнуть к этому быстрее, чем мог бы ожидать.

Когда Каз вздыхает и тянет Инеж к себе ближе, она без задней мысли подходит к нему, позволяя обнять себя. И то, как именно он это делает, не лишая её возможности отстраниться, так много для неё значит, что она на мгновение теряется. Инеж понимает, что если и могло когда-нибудь появиться место, которое она назвала домом, то оно бы было рядом с Казом.

Быть может, те, кто выжил в Бочке, не мог позволить себе открыто выражать свои чувства и мысли, но в одном они были хороши оба — во взглядах, которыми им удавалось обмениваться всегда.