Все началось с кулона. Ей его завещал отец. Горькая ирония, заключающаяся в серебряной пуле с гравировкой, посмертно подаренной ей тем, кто сам был застрелен. Сначала Хлои Деккер носит его, чтобы почтить память об отце, воспринимает его эмоциональную тяжесть ношей и справляется с ней на отлично; потом вовсе забывает о кулоне, срастается с ним, как с любой безделушкой, которую не снимаешь годами. То, что она оказалась достаточно сильной, чтобы вынести груз душащей ответственности, действительно спасло ей жизнь.

Поэтому в ретроспективе событий она может с уверенностью сказать: все начиналось с кулона.

Хлои давится собственной кровью, хрипит, живя остатки жизни упрямству благодаря и ускользающей цели ради. Пульс в ушах ведет оглушающим набатом отсчет: до аварийного отключения десять, девять, восемь…

Детектив Деккер умирает на бетонном полу с тремя пулями в грудине — сломанная и бесполезная, никого не спасшая. За пуховой кровавой завесой — крик дочери, истошный и побуждающий хвататься за истончающуюся ниточку жизни. Она не может позволить Трикси пережить ее последние мгновения вот так — в душном мареве чужих злых рук. Ребенок нужен был им для мести. Почти удачной. Почти совершённой.

Когда ее зрение заволакивает тьма, она разочаровывается в себе окончательно и злится больше из-за собственной слабости. Тьма не милосердна, и на мгновение Хлои становится страшно. Тьма смотрит горячечной алой бездной в ответ, словно ждет чего-то. Хлои ждать некогда, она сплевывает горькую кровь, упрямится и бросает вызов вечному: ее дочь не останется без матери, она здесь не умрет, и не важно, что для этого придется сделать.

Тьма слушает ее, пробует душу и имя на вкус, а потом давится ей, выплевывает, ослепляя жестоким светом.

Кулон на ее груди жжет, но она едва ли чувствует это, ослепленная болью ранений.

«Восхитительно безрассудно», — гудит тьма, — «сделке быть».

Все это — предсмертные конвульсии, галлюцинации умирающего мозга, вот только тьма отступает, нависает тенью где-то сзади, обретает форму, и Хлои, прижавшаяся щекой к крошащемуся бетону, видит остроносые мысы кожаных мужских туфель.

— Вы, люди, такие хрупкие, — чужой голос заставляет ее убийц обернуться. Они оставляют в покое Трикси, ощериваются подрагивающими пистолетными дулами в сторону Хлои, но целятся выше и пятятся назад. Обретшая форму галлюцинация шагает вперед, упиваясь чужой болью и нарастающим ужасом, сухо цокает языком. Снова хватаясь за ускользающее сознание, Хлои видит развернувшиеся кожистые крылья, а в голове, заглушая все остальную лихорадку мыслей:

«Я выполню свою часть сделки, Хлои Деккер. Вы и дитя будете жить».

На этот раз падать во тьму куда приятней.

***

Она просыпается в больнице. Трикси спит рядом, прижавшись лбом к ее боку. Ровно и мерно пищит медицинское оборудование, пахнет медикаментами и хлором. Ей трудно дышать — бинты стягивают грудь, зрение плывет, наверняка под действием обездоливающего, и ей нужно время, чтобы осознать произошедшее.

Похищенная дочь. Три пули и белая злая боль. Алая тьма и черные мужские туфли. Крылья.

«Наверняка бред угасающего сознания», — думает она, и находит в себе силы вдохнуть глубже.

— Уже очнулись, детектив?

Она рефлекторно вздрагивает, осторожно поворачивает голову, чтобы взглядом найти своего посетителя, но он услужливо поднимается со стула и сам подходит к ней.

Официальный костюм, элегантная сдержанность и улыбка. Кто угодна поверит ему, Хлои знает такой типаж. Но дело совсем не в том, как ее посетитель выглядит: дело в голосе, который она уже слышала раньше. Тогда он едва ли принадлежал мужчине — существу иного рода, которое ей, маленькой смертной, постичь никак нельзя, но Хлои почему-то уверена, что его владелец сейчас стоит перед ней.

— Ты спас меня.

— Заключил сделку. Вам повезло носить на шее редкую вещь, которая привлекает мое внимание, — он обаятельно улыбается, очаровательный в своем самолюбовании, — Люцифер Денница, к вашим услугам.

Люцифер. Она порывисто вздыхает и тут же морщится от боли. Вера в происходящее хранится в ее воспоминаниях и неестественном тепле кулона на груди, в его голосе и крыльях. В ином случае она бы обязательно рассмеялась.

Ей нужно что-то ответить, но слова застревают в судорожном горле, мешают дышать.

— Мы отложим наш разговор до того момента, как вам станет лучше, — понимающая мягкость может быть обманчива, но она ей верит, — а сейчас спите, детектив Деккер. И не бойтесь кошмаров. Я оберегу ваш сон.