Он довольно долго стоит на краю обрыва, решаясь. Слишком давно делал это в последний раз, и сейчас ему, пожалуй, немного страшно. Может и не получиться. Да нет, глупости, конечно получится. Встряхнув головой, он раскидывает руки и решительно шагает в пропасть. Пару мгновений свободного падения – и воздушные течения подхватывают тело, раскинутые руки обращаются крыльями, и в небо с торжествующим криком взмывает большая серая птица.

Божественный сокол намного крупнее своих земных сородичей. Намного. Пришлось почти отказаться от неба, чтобы не привлекать к себе внимание порой чересчур дотошных орнитологов и прочих личностей с фото- и видеокамерами. Времена святой Инквизиции научили осмотрительности даже тех, кто в эти времена в Европу не совался. Здесь, в сухом ущелье, где проходит граница миров, где нет животных и мало что может расти – в основном, непритязательные пустынные травы, – людей почти не бывает, но всё же осторожность не помешает.

Немного покувыркавшись в воздушных потоках, приятно обволакивающих тело и топорщащих перья, сокол закладывает крутой вираж и стрелой несётся к земле. За какие-то мгновения до столкновения с землёй поддевает кончиком крыла завесу перехода между миром живых и миром мёртвых, заметную только отсюда, и взмахом крыльев выравнивает полёт. Недолго соображает, куда его занесло, и спускается на серую довольно неприветливую землю, снова принимая человеческий облик. До конечной цели его пути совсем недалеко, проще дойти пешком.

Приостановившись на пороге простого жилища – даже богам нужно где-то есть и спать, а храмы нужны в основном людям как места поклонения, сами же боги вполне обходятся малым – он отряхивается от пыли и тщетно пробует привести одежду в более… привычно-древний вид. Отец старомоден и не то чтобы совсем не принимает осовремененный облик своих родичей, но расстраивать его и тратить драгоценное время и без того редких встреч на перепалку по поводу одежды совсем не хочется.

Наконец решив, что лучше уже не будет, да и отец наверняка уже почувствовал его присутствие, он поднимает руку и раскрытой ладонью толкает незапертую деревянную дверь в жилище. Чуть растеряно улыбается высокому мужчине в белом одеянии – не ожидал, что отец будет встречать его. Быстро оглядывает – всегда белые, без единого пятнышка одежды, зелёная кожа, чёрная длинная бородка – Осирис никогда не меняется, и в этом постоянстве находят успокоение те, кому пришлось отказаться от столь многого, чтобы продолжить существование в мире живых. Символы власти, без которых владыка мёртвых никогда не является на суд, по-домашнему лежат в плетёном кресле, в комнате успокаивающе пахнет ритуальными благовониями и травяным чаем. И всё-таки здесь, в загробном мире, сокол чувствует себя неуютно. Его мир там, наверху.

Осирис осматривает замершего на пороге сына слегка недовольным взглядом, но – удивительно – ничего не говорит по поводу его вида, лишь укоризненно вздыхает. И взмахом руки приглашает пройти внутрь.

– Анубис предупреждал, что ты появишься. Чай будешь?

– Да, – помедлив, он кивает и медленно опускается в свободное кресло. Будничный вопрос сбивает с толку, обычно визиты к отцу напоминают дипломатический приём, когда приходится взвешивать каждое слово и каждый жест – таково воспитание царей.

– От тебя пахнет человеческой кровью, – неодобрительно замечает Осирис, передавая ему дымящуюся глиняную чашку.

– Это после Второй мировой. Меньше столетия прошло, запах ещё не успел выветриться. Нельзя было не вмешаться, – быстро добавляет, предвидя возражения, и опускает взгляд. – Некоторые вещи люди не должны делать никогда. Истребление целого народа… это неправильно. Это нужно было остановить.

Это причина, по которой он продолжает жить среди тех, кто, за редким исключением, перестал верить в богов. Как наследник Осириса, он отвечает за царство живых. В первую очередь – перед самим собой. И глобальные войны и уничтожение десятков тысяч мирных людей – определённо не то, что он желает видеть в этом царстве. Только находясь среди живых можно как-то повлиять на то, что они творят, кому-то помочь и иногда даже услышать тихое: «Спасибо». Этого редкого тихого “спасибо” незнакомцу вполне хватает, чтобы не исчезнуть, уйти в забвение, как многие и многие забытые божества помельче.

Он делает долгий глоток, обжигаясь горячим чаем, и не замечает, как у отца теплеет взгляд и уголки губ вздрагивают в улыбке. И вздрагивает от прикосновения к тиснению на браслетах, засветившемуся внезапно мягким золотом.

– Останься здесь на несколько дней. Тебе нужно восстановить силы. Я скоро вернусь, – Осирис подхватывает из кресла символы власти и, не прощаясь, выходит за дверь.

Гор откидывается на спинку кресла и выдыхает, прикрывая глаза. Удивительно. Но, похоже, дома его, и правда, ждали.