— Говорят, дорогой, ты женился.

Воздух потрескивал на солнце и золотил колос, зажатый меж потемневших зубов. Один в ряду сверкал рыжим металлом ярче весёлых глаз.

— Не говорят. — Табунщик растёр зерно между пальцев — поспело.

— Ты не изменился ни капли! — ничуть не смутился Цыган, и кивнул в сторону: — А эта? Шибко похожа.

Девчушка в стороне плела венок и настороженно поглядывала на незнакомца, так по-приятельски развалившегося рядом с Табунщиком. Похожа на него она была разве что широким лицом да узкими черными глазами — приметы каждого первого на местности.

— Айжар. — Табунщик прищурился. — Её мать померла на третий день. Отец сгинул ещё до того, как та разрешилась.

— Ай-ай, — с облегчением вздохнул Цыган и хлопнул себя по колену. — Я уж не знал, как тебе сказать, что, похоже, жена твоя, того, гуляла, а иначе как от тебя могло выйти такое чудо!

Стрекозы щелкали крыльями в неловко повисшей тишине. Табун мирно переступал тонкими гнедыми ногами, хвостами отгонял настырных слепней. Облезлый пёс в тени куста заполошно дышал, свесив розовый широкий язык набок.

— Ты будешь сторожить в эту ночь, дорогой? — Цыган щурился, внимательно пересчитывал ноги и хвосты. — Не бойся. Я не приду.

— Может. — Табунщик прищурился на солнце, прикидывая время до обеда.

— Может?

— Не решил ещё.

— Боишься, всё же? Говорю же — не трону сегодня. Не рискнёшь проснуться без лучшей из табуна?

— Скорее уж той, что будет стоять крайней.

— Бьюсь об заклад! Лучшей! — воскликнул Цыган и перекусил колос.

— Поставлю лучшую с краю.

Табунщик поднялся, окончив разговор и улыбнулся едва-едва, украдкой. Он знал, что Цыган придёт, как и раньше приходил каждый раз.

Цыган же улыбнулся широко и от души. Он знал, что этой ночью снова уйдёт ни с чем.