Багровая кровь дивно смотрится на слепяще белом снегу, — рассеянно думает Трандуил, пальцем касаясь ее холодной щеки, осторожно, словно боясь разбить, изломать хрупкий фарфор статуэтки. Словно забыв, что та уже сломана.
Проводит по скуле, большим пальцем оттирая бурые капли крови и грязи на виске, отрешенно повторяет рваный изгиб шрама. По привычке гладит по волосам, накручивая на пальцы темные, мокрые и слово почерневшие от вездесущей крови, локоны и отпускает, убирает руки, да вздрагивает, будто от удара.
Ее глаза, столь же прекрасные, как и в самую первую их встречу, смотрят пусто, равнодушно и до странности мертво. Но маленькие звезды, лукаво плясавшие когда-то в морской глубине, застыли, и, кажется, застыли навеки.
Трандуил криво улыбается этой мысли. Мертва. До чего же диковинное слово. Непривычное, неизведанно холодное на вкус и легкой горечью отдающее на языке. Точь-в-точь, как и она.
Холодная и невозможно далекая, ускользающая точно талый снег сквозь пальцы, но такая родная, правильная, подходящая. Гармонирующая, звоном сотни бубенцов и треском зимних костров под полную луной разорвавшая его тишину, и наполнив ее наконец, продолжив, закончив. Когда-то — да. Но, наверное, больше нет.
Трандуил горько усмехается, и, поджав губы, осторожно закрывает ей глаза. Так будет легче, — на краткое мгновение надеется было он. Но нет — становится лишь хуже. Не возникает той самой пресловутой иллюзии, будто она всего лишь заснула на короткий миг; о нет, нет, разумеется, они ведь не в красивой балладе живут... Она мертва. Навсегда.
Просто мертва, и все на том; и лучше уж понять то сейчас, раз и навсегда, чем тешиться ложными и невозможно болезненными надеждами. Смерть случается. Случается ежедневно; и мир отчего-то не останавливается, не замирает время, продолжает существовать Жизнь.
А у него все еще есть этот маленький росток жизни, из-под тяжелых снежных шуб зеленым ростком пробившийся. Его маленький зеленый листик с распустившимся бутоном, цвета вод морских, да огнем серебряных звезд, с небес щедрою рукой собранных. И значит жить он будет.
***
Где-то там, за сотней лиг вдали, бушует, быть может, в отчаянном плаче море, иль вовсе зеркальной гладью застыв, уснуло на миг, — Трандуил не знает и знать, по правде сказать, не желает. Где-то там, за тысячей лиг, на этот раз — морских, а не изумрудной краской трав тронутых земель, на палубе белоснежного корабля, быть может, стоит и его маленький, но такой взрослый теперь зеленый лист.
Он кривится в больной улыбке, прикрывает ладонью лицо, в бессилии опираясь на шершавую кору древ родного леса за спиною. Ушел, покинул, растворившись по рассвету с дымкой морской. Ушел, пусть и обещал остаться. Остаться навсегда, как навсегда ушла она. Солгал, не сумел, сломался.
Трандуил тихо хохочет, надрывно, с горькой насмешкой смеется над собой и над ними, над всем странным в своей диковинности миром, над солеными водами Белегаэра, да великой тишью лесов Эрин Гален. И тишиной, что разрушить больше некому на всем свете. Завял последний бутон, узорами звезд и воды расписанный.