Потасовка, к испанскому стыду Ёжика, закончилась даже не начавшись. Он только поднялся с места, чтобы прыгнуть на Бараша через стол, а тот уже прижал его к столешнице, надавив на шею и вывернув руку.

Ёжик уткнулся носом в стол и взвыл, очки весело цокнули по клеенке, впившись в переносицу, а реальность как-то быстро приняла совсем не Ёжикову сторону.

— Сука, — немного плаксиво пожаловался в стол Ёжик и затрепыхался, но получил еще одну заломленную конечность. Зато шею отпустили. Ёжик вывернул ее и с бешенством уставился на Бараша. Тот смотрел на него между своих рук с таким выражением вселенского похуизма, что Ёжика начало трясти.

— Сука, не сука, какая суть разница, — отозвался пространно Бараш, огибая стол, и все еще не давая ему встать.

Ёжик не знал, что винить первым — крошечный круглый стол или сраного высоченного богомола, будто шагнувшего из кошмара. Длинные руки, ноги, туловище, страшно спросить, что он там еще себе отрастил, на радость. Фу, блядь.

Бараш встал позади него, — Ёжик поборол желание забраться на стол и убежать по стенке с криками, — и хлопнул его по открытой пояснице, ебаная майка задралась, пониже того места, где одной рукой перехватил оба его запястья.

Ёжик начал молиться. Его добивали уже не цветы, а зверский ужас, зубасто дышащий в затылок. Господи помоги, надо было слушать Кроша, тот, конечно, рад был насоветовать херни, но иногда бил прям в десяточку!

— Ну, легче?

Ёжик моргнул. Почувствовал, что его руки отпустили. Снова моргнул и вспомнил про ноги. Лягнул, смутно надеясь зарядить Барашу по яйцам, но промахнулся.

Бараш отскочил от него сайгаком, а Ёжик заставил свое тело перевернуться и опереться задницей на стол. Поправил очки, сделал пару вдохов и заорал. Следом в Бараша полетела кружка с остывшем какао и целый апельсин. Тот уворачивался как в какой-то Матрице, и все это с невыносимым выражением оскорбленной невинности на еблище.

Кружка грандиозным фейерверком с фонтаном брызг разнеслась по небольшой кухне, апельсин угодил в древнюю картину в стеклянной рамочке на стене, своротил ее с гвоздя и расколотил к хуям. Все звенело и блестело, горло дрожало от крика, легкие сдавило, а воздух будто кто-то украл. Зрение поехало даже в очках, и Ёжик, обрывочно поскуливая и хватаясь за грудь, мешком съехал на пол.

— Ах ты ж черт, — Бараш бросился к нему, не давая окончательно ебнуться лицом вниз, — переборщил, переборщил, дыши, давай, рано еще откидываться! Хочешь искусственное дыхание? Я помогу тебе!

— Я… я тебя, падла, отпизжу, — протолкнул сквозь зубы Ёжик, наконец, схватив немного воздуха, а потом и еще немного, утыкаясь головой себе между колен, — отпизжу и убью, а труп твой никто не найдет! Ты, блядь, меня до этого и довел!

Легкие снова заработали, голова почти перестала идти кругом и, наверно, не последнюю очередь в этом сыграла крупная ладонь, поддерживающая Ёжика под спину. А еще злость, переставшая просто душить, а взявшаяся за него всерьез.

Бараш с облегчением выдохнул и примостился рядом под столом, как какой-то дохуя довольный бомж, толкнул Ёжика плечом и выхватил кулаком в ухо.

День приближался к обеду.

<center>***</center>

Возможно, Ёжик плакал. Или не плакал, мало ли что он делал со своим лицом, кого вообще ебет его лицо, особенно если Ёжик сжался в комок и пускал сопли в свои колени.

Вообще насрать.

Наконец, половину молчаливой вечности спустя у него затекли ноги, спина и задница, и Ёжик, отпихнув ногой Бараша от себя подальше, просто разлегся на полу кухни. Бараш покосился на него, прижимая к уху пакет зеленой стручковой фасоли из морозилки, но ничего не сказал.

Ёжик страшно надеялся, что звенело у него сейчас в башке как в церкви по воскресеньям. Хотя ударил он дай бог в треть силы, у него до сих пор немного тряслись все конечности. Теперь Ёжик готов был признать, что случилось с ним что-то вроде крошечной панической атаки. Или что-то на нее похожее. Неважно. А то, что важно…

— Я умру?

— Прямо сейчас?

— Подставляй второе ухо, мудила.

— Ха-ха, пошел ты, — мрачно послал его Бараш и сожрал пару ледяных стручков. Ёжик собой гордился от пола до потолка этой кухни. Мало того, что врезал, так еще и эмоций добился, а то совсем не по себе было, что он один здесь психованный.

Над терминологией «психованного» конечно надо было еще подумать.

— Ты похоже что-то знаешь? — Ёжик перекатился с некоторым трудом со спины на бок и подперев еще слабой рукой голову, уставился на Бараша. Тот смерил его задумчивым взглядом и медленно кивнул. — Ну?

Вместо ответа Бараш шатко поднялся на ноги и через голову стянул свою одежду — легкий пуловер и черную майку под ним. Развернулся лицом к Ёжику и обвел рукой свой бледный торс.

Визг умер в горле Ёжика, так и не начавшись.

На коже бугрились шрамы. На швы это не было похоже — не очень-то аккуратные, будто кустарные. Они начинались немного ниже плоских коричневых сосков и заходили на спину, пересекая бока и мышцы. Ёжик наверно мог проследить их длину растопыренными большим и средним пальцем. Бараш действительно очень худой.

Ёжик снова чуть не сжался в комок от жалости и внутренней, не ему принадлежащей боли. Он не хотел трогать эти шрамы, но Бараш присел перед ним на корточки, — дежавю, — и заставил сесть на задницу Ёжика.

— Давай. Они не болят, там давно ничего не болит.

Ёжик замотал головой, но Бараш все равно схватил его за руку и приложил к одному из шрамов. Ёжик с трудом подавил жалобный скулеж. Все это пугало. Кожа срослась неровно, рубцовая ткань отличалась по цвету от кожи, еще светлее.

— Что это? — Тихо спросил Ёжик и все-таки коснулся одного из шрамов — он вышел даже длиннее, чем расстояние между пальцами.

— Это то, что остается после операции по извлечению цветов.

— <i>Ты?..</i>

— Я увидел ее в поезде, мне было лет 13.