Какое-то время Кэйа молчал. Собирался с духом, допивал остатки вина из бокала. Эви его не торопила и чувствовала молчаливую благодарность. Она сидела на диванчике, терпеливо ожидая, когда он будет готов. Кэйа, вздохнул, помотал головой.

— Помнишь, я рассказывал тебе о том, как погиб отец Дилюка?

— Да.

Кэйа коротко кивнул и залпом опрокинул бокал.

— Когда мастер Крепус умер, я не разделил горе с Дилюком, как должен был. Я почувствовал облегчение, что мне не придется выбирать. И мне было стыдно за это, потому что он приютил меня, вырастил, и я должен был скорбеть вместе с Дилюком. Я… я плохой брат и сын.

— О чем ты?

— Ты слышала о Каэнри’ах?

Эви задумалась, медленно помотала головой. Странное название было смутно знакомо, но она не могла понять, где она его слышала. Кэйа вздохнул.

— Это королевство, уничтоженное богами пятьсот лет назад. Мои корни находятся там. Отец оставил меня здесь, чтобы я шпионил за Мондштадтом. Он сказал: «Ты должен оставаться здесь. Ты наша единственная надежда».

Кэйа говорил с трудом, будто слова душили его, хватали когтистыми пальцами за горло. Он рухнул в кресло и уронил голову, зарывшись руками в волосы. Эви тихонько встала и подошла. Хотела взять его за руку, но вдруг оробела.

— Всё время, что я провел на винокурне, я думал о том, что настанет день, и мне придется выбрать между родиной и Мондом, который принял меня. Между родным отцом, оставившим меня, и человеком, который заменил его.

Его голос был тихим и слегка сипловатым. Эви кожей чувстовала, как элементальная энергия всаживает в неё тончайшие иглы льда, будто каждую клеточку наполнило холодом.

— Отец поручил мне миссию, от меня зависит судьба Каэнри’ах. И это мучило меня всё детство, проведенное здесь. Что я должен делать? «Я не могу возродить Каэнри’ах, но жизнь моего клана должна быть ярким пламенем, а не жалким тлеющим угольком». Почему я? Чем я заслужил такую ношу?

— Ничем. Ты был ребенком, — Эви положила ладонь ему на плечо. — На тебя возложили непосильный груз ответственности. Здесь нет твоей вины.

Кэйа вздрогнул. Ей вдруг стало нестерпимо больно за несчастного брошенного мальчишку, каким он перед ней предстал сейчас. И эту боль он хранил в себе годами. Эви боялась представить, как страшно и одиноко ему было.

И чего ему стоило довериться самому близкому человеку.

Неудивительно, что маска обаятельности и лжи стала для него второй кожей. Неудивительно, что он ничего о себе не рассказывал, ведь всё, что он получил в ответ на искренность — ярость и гнев.

— Я всё ещё не знаю, какой мне следует сделать выбор, — тихо проговорил он. — Чем старше я становился, тем чаще думал: а может, отец хотел, чтобы я прожил более счастливую жизнь? Может, мне не стоило метаться всё это время, а просто жить?

Он не смотрел на неё, словно боялся увидеть её лицо, ожидал кары. Какое-то время она молчала, обдумывая его слова. Долг и эфемерное счастье разрывали Кэйю на части. Пожалуй, ей было знакомо это чувство. Эви присела перед ним, заглядывая в глаз, и едва коснулась его щеки. Нежно, но ощутимо. Ты не один. Я с тобой.

— Может быть и так.

— Что бы ты выбрала? — шепотом спросил Кэйа после недолгого молчания. — Что бы ты выбрала на моем месте, Эви?

— Я не могу судить справедливо, моей родной семье я была не нужна, — честно ответила Эви немного погодя. — И, если бы у меня была другая семья, в которой меня любили, наверное, я бы выбрала её. Но я — не ты.

Эви замолчала. Семья Кира почти стала для неё такой семьей. Ей она тоже оказалась не нужна, когда стало слишком тяжело. Эви не могла их винить. Она тоже не справилась.

— А что до твоего выбора… Если придется — делай то, что велит тебе сердце. Иногда оно в сто раз мудрее, чем разум. К тому же, если ты спрашиваешь, ты ведь уже всё решил, не так ли?

— Ты не сердишься? — её ответ как будто удивил Кэйю: он вскинул голову и смотрел ей в глаза, не веря своим ушам. — Не станешь кричать, что я предатель?

— С чего вдруг? — Эви вздернула бровь, но тут же смягчилась. — Нет, не стану. Я не имею права тебя осуждать.

— Я… я ведь скрывал всё от тебя, — Кэйа схватил её ладонь и крепко сжал, будто хватался за последнюю соломинку. — И так мучил, пытаясь собраться с силами и всё рассказать. Я был уверен, что потеряю тебя. И Монд… Я ведь предатель, Эви. Змея, которую Мондштадт пригрел на груди.

«Как агнец на заклание, — мелькнуло у Эви в голове, когда Кэйа опустил голову. — Неужели ты думаешь, что я отвернусь от тебя из-за этого?»

От этой мысли стало нестерпимо больно, будто иглу вогнали в сердце. Вместе с этим ей хотелось обнять его до хруста костей, чтобы он убедился: она не уйдет. Всё это время его терзало чувство вины, убежденность, что их отношения закончатся, толком не начавшись, и из-за этого ей хотелось плакать. Потому что это было неправдой, потому что она не ушла бы, потому что Кэйа стал самым дорогим для неё человеком, был нужен ей любым. Это она поняла только сейчас, отчетливо и ясно.

«Как же ты мучился», — почти сорвалось с губ, но Эви не позволила. Жалость — не то чувство, которое нужно Кэйе сейчас. Совсем не то.

Эви покачала головой.

— Неправда, — её голос звучал мягко, и таким же было касание, которым она заставила его поднять взгляд. — Всю жизнь здесь ты защищал Монд. Ты сполна отплатил ему за гостеприимство. Ты был для него полезен. Всё, что ты делал, ты делал во благо. А я… Мне жаль, что я заставила тебя так думать. У тебя была причина, чтобы всё скрывать. Я понимаю. У всех есть секреты.

Кэйа смотрел на неё, не отрываясь, и Эви чувствовала, как дрожат его пальцы, сомкнутые на её ладони. Она понимала, что для него безумно важно то, что она сейчас скажет, более того, это решит между ними всё. Осуждать его за прошлое бессмысленно и жестоко — он не выбирал, кем родиться, он не выбирал свою семью. Потерять город, в котором она жила эти два года, и потерять его доверие — что будет хуже?

— Знаешь… За столько времени Монд так и не стал для меня домом. Я всё ещё чувствую себя чужой, но меня и быть-то здесь не должно, — она погладила его казанки большим пальцем. — И передо мной ты ни в чем не виноват. Я понимаю, через что тебе пришлось пройти. Тебя лишили детства, лишили возможности быть беззаботным ребенком. Я знаю, каково это. Но даже если ты станешь угрозой для Мондштадта, для меня это неважно.

Эви вздохнула, чувствуя, как пальцы леденеют. Никто не имеет право заставлять человека так страдать. Тем более родители, которые обязаны защищать своих детей. Вешать на мальчишку подобный выбор — непростительно. Лишить ребенка детства, внушив чувство вины на всю оставшуюся жизнь — как мог отец так поступить? Внутри Эви медленно закипала злость, а по телу струился жар, грозившийся сорваться с кончиков пальцев багровым пламенем. И этот город. Этот чертов город тоже заставлял его страдать.

Кэйа недоуменно молчал, в его взгляде теплилась хрупкая и пугливая надежда.

— Монд не стал для меня домом. Потому что дом там, где тебя любят, помнят, и ждут. Наверное, — она улыбнулась, стараясь, чтобы он не увидел в ней пугающего гнева, — у меня странное понимание дома, но для меня дом — это, прежде всего, человек, с которым у меня возникли узы. В каком-то смысле именно ты стал моим домом здесь. Ты первый протянул мне руку в этом мире, спросил моё имя. Я влюбилась в тебя. Поэтому для меня не так важно, какой ты сделаешь выбор. Выбрал — значит, посчитал, что так правильно. И кто я такая, чтобы с тобой спорить?

Эви улыбнулась ему. Кэйа смотрел на неё так, как будто впервые видел. И мелко-мелко дрожал, по-прежнему стискивая в руках её ладонь. Изо всех сил держался за неё, как утопающий за спасательный круг.

— Ты сказал, что, когда хочешь домой, то идешь на винокурню. Почему?

— Потому что… потому что здесь люди, которые меня любят, — тихо ответил Кэйа, наклонившись вперед. — Потому что я всегда буду частью семьи винокурни «Рассвет».

— Дом — это семья. А она общей кровью не заканчивается, но и не начинается. Семье дорог ты сам, а не твой в неё вклад. Она всегда рядом, когда хорошо, когда плохо, всё время. Семья помогает, даже когда это больно. Так когда-то сказал очень мудрый человек.

Эви помолчала, чувствуя, как подступают слезы, как стискивает спазмом горло. О такой семье она могла только мечтать. Легко говорить о том, что видела только на картинке. Ну, или на экране. Быть такой семьей — безумно сложно.

Но она постарается, если Кэйа этого пожелает.

Кэйа молчал, глядя на неё со смесью надежды и облегчения, и от этого у неё щемило сердце. А когда она заметила, как наворачиваются слёзы, застилая голубую радужку, Эви закусила губу и двинулась вперед, обнимая его за плечи, позволяя Кэйе уткнуться лицом ей в грудь. Его Крио ощущался талым снегом, стекающим по рукам.

— Если хочешь, я могу быть твоим домом. Неважно, что ты выберешь. Я всегда буду рада достать для тебя бутылку вина и выслушать всё, чем захочешь поделиться. Всегда останусь на твоей стороне, подставлю плечо, и буду защищать, чего бы мне это ни стоило. Потому что ты стал для меня семьей. Потому что я люблю тебя.

Она гладила его по голове, утешая и успокаивая. Кэйа медленно, будто не до конца веря в происходящее, поднял руки и обнял её, негнущимися пальцами сжимая ткань платья. Он дрожал, словно пришел с лютого холода, но сердце Эви билось так жарко, что могло его согреть.

Разделить груз лжи, который он обязан нести всю жизнь.

Уверить, что он не обязан нести его один.

— Спасибо, — прошептал Кэйа, утыкаясь лбом ей в плечо. Эви улыбнулась и потерлась щекой о его растрепанные волосы. От этого простого жеста Кэйа вдруг всхлипнул, обнял её крепче, притянул к себе, спрятал лицо в её объятиях и заплакал. Тихо. Горько. Горло заскребло. Эви продолжала гладить его дрожащими руками, хотя у неё самой катились слёзы.

Как же мучительно больно было понимать, сколько лет он разрывался между долгом и счастьем, пытаясь жить две жизни разом. И всё это чудовищное скопление страданий топить в «Полуденной смерти», лишь бы на мгновение забыться. Лишь бы не чувствовать вину и стыд.

Не скучать по беззаботным денькам детства. По брату.

Да, мастер Крепус приютил Кэйю в ту ночную бурю. Но, несмотря на всё, что было, что семья Рагнвиндров для него сделала, он так и не смог почувствовать себя родным. Так или иначе, он всегда был тенью Дилюка. Так или иначе, он должен был сохранить верность Каэнри’ах. Или не должен? Сбежать от судьбы, порвать с прошлым? Как-то раз он услышал разговор путешественницы и некой Моной Мегистус, владеющей гидромантией. Как и всем его знакомым, путешественнице было интересно узнать о нем больше.

«Кэйа Альберих? Созвездие Павлиньего Пера — символ величия, но прекрасная занавесь скрывает страшную правду. Он думает, что порвал с прошлым, но когда судьба нагонит его, ему придётся сделать выбор».

Судьба. Раньше Кэйа считал, что избежит прикосновения её тяжелой руки. Но сияющий Глаз Бога в его ладонях говорил об обратном. Каждый человек, рожденный в Тейвате, получает свою судьбу вместе с созвездием, под которым родился. А тот, кто получает милость Богов, навсегда оказывается вплетен в бесконечный узор, подвешен за нити искусного кукловода, имя которому Судьба.

От Каэнри’ах остались лишь грешники, и они не стоили упоминания. Так он предпочитал считать.

Если бы в Монде кто-то узнал, откуда Кэйа родом, он стал бы изгоем и богохульником. Полукровка проклятого народа, почему-то не унаследовавшего проклятие, павшего на всех остальных, забравшаяся в самое сердце города. Потомок основателя Ордена Бездны, от которого страдают все народы Тейвата. Кэйа не был уверен в том, что его что-то связывает с Бездной, но встреча с неким Дайнслевом подтвердила его опасения. Судьба гналась за ним по пятам, дышала в спину. И вот-вот должна была нагнать. Сколько осталось жить? Год, два?

Экзотическую внешность можно было списать на то, что в нем течет кровь народа Сумеру, но глаза — глаза говорили о том, кто он есть. Зрачок-звездочка, пускай и не такая отчетливая как у чистокровных каэнрийцев. Он потомок проклятого народа, обреченного на бессмертие в гниющих телах и постепенное угасание личности. Насколько ему было известно, полукровки обращались в неразумных монстров. Почему же ему удалось избежать этой участи?

«Единственная надежда».

Отец оставил его в городе свободы. Какая злая ирония.

Смерть Крепуса стала точкой отсчета в судьбе Кэйи. Навсегда развела их с братом пути.

Свой Глаз Бога Кэйа получил, когда решил во всем признаться единственному близкому человеку. Он знал, что Дилюк придет в ярость, ведь они оба наизусть знали привычки и характер друг друга. Кэйа готов был умереть. Считал, что заслужил смерть от его рук.

Но в момент, когда их мечи скрестились, а клинок Дилюка скользнул по лицу, лишая зрения, боги решили даровать ему Глаз Бога. Разве он, проклятый выродок из опального королевства, заслуживал его? Разве его желание могло быть признано богами, в которых он не верил?

Божья милость стала для него насмешкой, клеймом лжи, которую он будет нести до самой смерти. И наступит она не сегодня. В целом, держа в руках светящийся и дрожащий Глаз Бога, Кэйа понял, что он не хочет умирать. Но и как дальше жить — не знал.

И что делать с внезапно расцветшей любовью — тоже. Эви понравилась ему с первого взгляда, но Кэйа понимал, что всё закончится трагедией, и потому отверг тогда в таверне. Испугался будущей боли, не захотел ранить ни себя, ни её. Затоптал искры разжигающегося костра, пока он не поглотил их обоих.

А потом решился, потому сила, с которой его тянуло к Эви, выходила за все пределы разумного. Настолько, что он сблизился с ней, будучи уверенным, что, когда признается, — а он признается, потому что действительно её полюбил, — будет отвергнут и это будет адски больно.

Он наблюдал за ней, сначала по заданию, а затем и по собственной инициативе. Незримо присутствовал там, куда она шла. С каждым днем узнавал всё больше и больше, замечал то, что при первой встрече осталось невидимым. Упорство, стойкость, ответственность, готовность прийти на помощь, подставить плечо, — Эви была воплощением этих качеств. Она не бросила его в опасности, рискуя собственной жизнью, не испугалась ран. Не жаловалась, не ныла, несмотря на все тяготы жизни. Ни словом не упрекнула за то, что её жизнь оказалась в опасности, а тело пострадало. Не бросалась помогать первому встречному, но и не оставляла в беде тех, кому действительно могла помочь.

Даже то, что она его избегала, только укрепило чувства, показало, что она имеет и гордость, и достоинство. Видеть, как она воротит от него нос, а по ночам представлять в своих объятиях, было невыносимо. И знать, что человек, так глубоко его понявший, пускай и случайно, не рядом с ним — нестерпимо мучительно. Кэйа отчетливо понял, что влюбился, когда узнал, почему она не спрашивает о его повязке. Трепетное отношение к чужим тайнам, готовность ждать, когда ей откроются — Кэйа не думал, что когда-нибудь встретит такого человека.

Он проникся к ней не только симпатией, но и уважением. И поэтому не сможет ничего скрывать. Довериться ей — всё равно что раздеться, но Кэйа жаждал этого. И, что хуже всего, это замечали. Дилюк молчал, но Кэйе хватило пары взглядов, чтобы понять, что он слишком открылся.

Всё же Кэйа пытался урвать мгновения блаженства рядом с ней, хоть и понимал: их любовь продлится ровно столько, сколько совесть позволит ему скрывать правду. Всё пережитое, каждое объятие и поцелуй лишь стократно увеличит боль, но Кэйа пошел на это, и вместо ожидаемой кары получил… прощение. И принятие.

Эви слушала его и улыбалась сквозь слезы, проникаясь к нему благодарностью и сочувствием. Всё встало на свои места. Он осознанно не стал углублять их связь, хотя безумно желал её. Кэйа не хотел ранить, не хотел усложнять и без того непростые отношения, которые, как он думал, всё равно обречены на разрыв. Не хотел, чтобы это выглядело, словно он воспользовался ею, когда ему было удобно. Чтобы после того, как их пути разойдутся, Эви не думала, что это с ней что-то не так. Как и всегда: всё, что делал Кэйа, он делал во благо других людей, пускай со стороны всегда казалось, что это очередная подлость.

Всю жизнь он мешал боль с мёдом и перцем, заливая вином, лишь бы не выдать тайну, которая разрушит его жизнь.

Последние две недели он метался между желанием провести с Эви как можно больше времени, и тем, чтобы отстраниться, обезболить предстоящее расставание. Безмятежная сказка для них двоих должна была закончиться сегодня. Эви ушла бы, хлопнув дверью, презирая его и кляня.

А она… А она осталась. С ним. И теперь обнимала его, успокаивала, гладя по голове, будто маленького ребенка, и в её руках он обрел смысл. Вся жизнь до этого ощущалась так, будто о сидел на пороховой бочке в ожидании взрыва. Эви протянула ему руку, помогла слезть с неё. Не оттолкнула. Дала ему новую жизнь.

Она обнимала его, пока Кэйа не затих. Выслушала всё, чем он решил с ней поделиться. И разделила его гнетущее одиночество, страх, метания и стыд.

Он долго лежал лицом у неё на груди, приходя в себя, тихий и пустой. Эви гладила его по голове, пальцами ероша мягкие волосы. Проводила ладонью по спине, надеясь, что её робкие прикосновения прогонят боль и горечь.

Она будет рядом столько, сколько потребуется. В конце концов, это — то немногое, что она действительно может для него сделать.

— Спасибо, — в этот раз его голос звучал устало и нежно. Эви опустила взгляд. Кэйа смотрел на неё неотрывно, с любовью и благодарностью, отчего она чуть снова не расплакалась. — Мне стало намного легче.

Эви улыбнулась ему, смущенно опустив взгляд. Кэйа вздохнул и склонил голову, подставляя затылок.

— Сними её.

— А? — Эви недоуменно захлопала глазами.

— Повязку. Хочу, чтобы ты увидела.

Эви колебалась. Кэйа ободряюще сжал её талию, и она, почти не дыша, дрожащими пальцами потянула за завязки.

Повязка упала на его колени. Кэйа шумно выдохнул, но решительно поднял голову. Спадающие волосы всё равно закрывали шрам, но Эви, повинуясь молчаливой просьбе, ласковым движением убрала их, заправила за ухо, проведя ладонью по щеке.

Она невольно вздрогнула. Кэйа с непривычки щурился правым глазом, и было заметно, что он чуть-чуть тусклее левого. Шрам рассекал бровь, пересекал глазницу и доходил до середины щеки. Удивительно, что глаз не пострадал. Рубец был широкий, в полпальца, и слегка походил на давно заживший ожог. Эви усилием воли прогнала мысли о том, что Дилюк набросился на Кэйю, используя Глаз Бога, но не успела затоптать кружащиеся искры гнева.

— Я же говорил, что он уродливый, — Кэйа заметил это, но принял за испуг, опустил заплаканные глаза, затем снова посмотрел на неё. — Но ты сказала, что ценишь искренность. Теперь ты знаешь обо мне всё. Я больше всего на свете боялся, что ты тоже отвернешься от меня, и будешь права. И в то же время отчаянно надеялся, что ты этого не сделаешь. Эви…

Почему ты осталась?

— Я верю в тебя. И верю тебе, — Эви наклонилась, опустив руки ему на плечи, отчего Кэйа напряженно замер, будто готовясь к удару, и с нежностью поцеловала шрам. От этого прикосновения Кэйа заметно оторопел, даже дышать перестал. Эви вздохнула, прижалась к его лбу и поцеловала ещё раз, чуть выше.

— И я люблю тебя. Таким, какой ты есть.

От прошлого не избавиться. Можно либо прятать его, либо выучить его уроки и смириться. Она не сможет его изменить, но принять… Это, пожалуй, у неё получится.

Кэйа поймал её лицо в ладони. Их взгляды встретились, и впервые за всё время Эви видела его таким беззащитным, хрупким и растроганным.

Настоящий Кэйа не был похож на богато украшенного павлина. Настоящий Кэйа был растрепанным вороненком, выброшенным из гнезда, потерянным и запутавшимся. Сейчас его глаза сверкали, будто впервые увидели звезды в бескрайней темноте. Тепло, которым Эви щедро делилась, окончательно растопило ледяные стены притворства, разорвало паутину лжи в клочья, освободив вороненка. Ему оставалось только расправить крылья и взлететь.

Он легонько потянул её к себе, и Эви послушно склонилась, пока их губы не встретились. Теплое, ласковое прикосновение, выражение любви, в которой они оба так нуждались. Кэйа целовал её, зарываясь пальцами в волосы. Эви отвечала, сжимала пальцами ткань его рубашки. Тепло расползалось по всему телу, стекало лавой по бокам, и даже Крио над ним было не властно. На губах чувствовалась соль, но, несмотря на это, им обоим было очень сладко.

— Будь моим домом, — прошептал Кэйа ей в губы, когда чуть отстранился.

Сердце пропустило удар. Это было больше, чем признание в любви. Эви зажмурилась и кивнула. Снова поцеловала его со всей возможной нежностью. Кэйа с готовностью ответил, притянул к себе, усадив на колени, и обнял, не желая отпускать.

От его прикосновений у Эви пересыхало горло. Кэйа продолжал целовать её, и от этого начинала кружиться голова. Он переключился на шею, Эви рвано выдохнула, чувствуя, как возбуждение растекается по телу липкой волной, отдается дрожью в руках. Если бы она не сидела у него на коленях, ноги бы перестали её держать.

Всё, что было между ними только что, казалось куда более интимным, чем секс. И стесняться было совершенно нечего, хотя её щеки заалели от смущения.

Кэйа продолжал осыпать её поцелуями, легчайшими прикосновениями, оставляющими влажный отпечаток на горячей коже. Эви льнула к нему, оглаживая плечи, шумно выдыхая, когда Кэйа касался особенно чувствительных мест. Ниже спускаться не решалась.

— Я люблю тебя, — прошептал он, обнимая её. — Эви, я так… я так счастлив, что ты осталась.

Эви прильнула к нему всем телом, чувствуя, как стучит сквозь ребра сердце, готовое вот-вот выпрыгнуть из груди. Эмоции смешались в одну огромную кучу. Радость, счастье, облегчение, умиротворение, восторг, смущение, желание, страсть — настоящий бардак захватил её голову, пока Кэйа продолжал целовать её плечи. Эви выдохнула, стараясь взять себя в руки, но тут же усмехнулась. Сама ведь только что сказала, что сердце порой мудрее мозгов. Разве это не та ситуация, где нужно руководствоваться чувствами?

Теперь Кэйа уверен, что она никуда не уйдет.

Что ж, если он только пожелает…

— Побудь со мной ещё немного, — тихо попросил Кэйа, жарко выдыхая в её плечо, будто пытаясь успокоиться. Его сердце билось оглушительно, она это чувствовала кожей, и щеки раскраснелись от возбуждения. Эви тихо кивнула, оставила поцелуй на его виске.

— Сколько угодно.

Какое-то время они ещё сидели на кресле, обнявшись, пока Кэйа окончательно не пришел в себя. Эви украдкой рассматривала его лицо и с грустью отметила, что правый глаз явно почти ничего не видит. Наверное, рана не прошла даром. Да и ношение повязки тоже.

Эви положила голову ему на плечо, губами припав к обнаженной шее. Сейчас, в его руках, она чувствовала себя по-настоящему дома. И надеялась, что он тоже.

— Поверить не могу, что я мог так глупо тебя потерять. Прости за эти две недели, — Кэйа грустно усмехнулся. — Ты словно открыла окно в душной комнате, где я задыхался. Если бы я только знал, каково это — дышать полной грудью, я бы сделал это раньше.

— Для тебя они были ещё более мучительными. Ты заслуживаешь лучшего, — Эви чуть приподнялась, чтобы видеть его лицо. — Спасибо, что доверился мне. Представляю, как тяжело было на это решиться. Я могу сделать для тебя очень немногое, но хотя бы так…

— Нет. То, что ты сделала, несравнимо ни с чем. Никакие подарки, слава или деньги не смогли бы дать мне то, что подарила ты, — его слова ластились к коже шелком. — Знать, что ты веришь мне, что ты не отвернешься от меня, что ты любишь меня… Это дороже всех запасов моры в Тейвате. Ты — моё бесценное сокровище.

— Тут должна быть шутка про пиратов, но я ещё её не придумала.

— Да ну тебя! — засмеялся Кэйа, прижав её к себе. Эви захихикала и зарылась пальцами в его волосы. — Как внук пирата, авторитетно заявляю, что ты — мой клад, который я никому не отдам даже под страхом смерти.

— Твой дед был пиратом?

— Нет, но я однажды так пошутил перед путешественницей и Паймон. Она как раз спросила про повязку, а я каждый раз выдумываю что-то новое, чтобы сохранить тайну и пустить новую сплетню.

Эви задрожала от беззвучного смеха. Кэйа широко улыбался, глядя на неё.

— Ты такая красивая, когда улыбаешься, — внезапно проговорил он.

Эви смущенно заулыбалась, хотя его слова слегка выбили её из колеи. С чего вдруг он решил осыпать её комплиментами? Кэйа неловко засмеялся, прислонил свой лоб к её.

— Я говорю тебе чистую правду. Неужели не веришь?

— Верю, конечно. У тебя просто другой язык любви, — пожала плечами Эви. Кэйа в своей обычной манере приподнял бровь.

— Да? И какой же, на твой взгляд?

— Подарки, — спокойно ответила Эви, глядя ему в глаза. — Прикосновения. С самой первой встречи ты стремился взять меня под руку, обнять. Я сначала думала, что ты со всеми так общаешься, но потом заметила, что с другими людьми ты куда более сдержан.

Кэйа усмехнулся, а потом чуть подался вперед, сокращая расстояние между ними, ладонями касаясь её лопаток.

— А если я захочу выразить свою любовь полностью прикосновениями, ты согласишься?

Эви не отрывала зачарованный взгляд от его глаз. Он снова был прежним: напористым, бесцеремонным и эпатажным Кэйей, которого знал Мондштадт. Но он спрашивал её согласие. И, Эви была уверена: если она откажет, Кэйа не станет настаивать.

Сейчас он полностью был в её власти. Эви не смела ею пользоваться.

— Да, — коротко ответила она.

Кэйа широко улыбнулся, обхватил её за талию и припал к губам, запечатывая согласие поцелуем. Эви обняла его за шею, горячо отвечая на каждое прикосновение, на каждое движение пальцев, подбирающих складки платья, зарылась в волосы. Мягкие. Они пахли дождем и чем-то цветочным. Кэйа жмурился от удовольствия. Ладони Эви бегло ощупывали спину, забравшись под ткань рубашки, гладили плечи. Касаться его было приятно.

Прохладная кожа скользила под её пальцами. Пару раз она задержалась на едва ощутимых бороздках шрамов. Хах. Рыцарь, всё-таки. Она переместила руки к его ребрам, ласковым касанием очертив их и вернувшись к плечам. Кэйа прижал её к себе, будто пытался вплавить её тело в своё. Ловил любой полувздох, и, когда возбуждение стало нестерпимым, подхватил её на руки, вскочив с кресла, отчего Эви испуганно ойкнула.

— Прости, — тут же извинился Кэйа и пояснил, зацеловывая шею. — На кровати будет удобнее.

Эви весело фыркнула, покрепче ухватилась за его плечи, и Кэйа преодолел расстояние до кровати с поразительной скоростью. Аккуратно уложил её поперек матраса, и замер, будто очарованный. Эви смотрела на него сквозь ресницы, тяжело дыша. Волосы выбились из прически и разметались по простыни. «Неужели вот сейчас? — не верил рассудок, стремительно затопляемый желанием. — Это правда происходит или это очередной сон?»

— Я тебя не спрашивал, но, — Кэйа сглотнул, будто у него в горле пересохло, — ты… у тебя были мужчины до меня?

Вопрос вогнал её в краску. Ну, вот зачем ему эта информация?! Мужское эго потешить?

— Я не хочу сделать тебе больно, — извиняющимся тоном добавил Кэйа, будто прочитав её мысли. Эви тут же почувствовала себя настоящей дурой.

— Не сделаешь. Просто… Будь нежнее, если можешь.

— Эви.

— Кэйа, это не та история, которую я хочу рассказывать прямо сейчас. Пожалуйста.

Кэйа вздохнул, но наклонился к ней, уперся руками по обе стороны от неё.

— Если вдруг что-то не так — говори тут же, ладно?

Эви несмело угукнула, хотя и не могла сдержать волнения. Кэйа поцеловал её, медленно просунул руку под ткань платья, касаясь ключиц. Эви рвано выдохнула и подняла руки, привлекая Кэйю, почти роняя на себя. Он поставил колено между её бедер и склонился настолько близко, насколько можно было.

— Подожди чуть-чуть, — горячо прошептал Кэйа. — Надо как минимум снять одежду.

— У тебя хватает наглости ехидничать? — наигранно возмутилась Эви, пытаясь побороть смущение. Кэйа засмеялся, ловким движением стянул рубашку, оголив торс. Эви сглотнула, чувствуя, как бесстыдно палится её неопытность, и как ей одновременно хочется завизжать от смущения и восторга и уткнуться в его грудь, запустить пальцы гулять по шелковой коже, приникнуть всем телом…

— А у тебя — возмущаться? — в тон ей ответил Кэйа, склонив голову. Она поджала губы, засопела и вдруг села, чуть не стукнувшись с ним лбами.

— А может, я хочу, чтобы ты меня раздел? — нагло заявила Эви, глядя ему в глаза. Заметила, как раздулись его ноздри, и поняла — её выходка пришлась ему по душе. Кэйа завел руки ей за спину, берясь за пуговицы.

— С этого надо было начинать.

Эви подрагивала от предвкушения всем телом. Пуговица за пуговицей, Кэйа снимал с неё платье, которое сам же сшил (но никогда в этом не признается), и параллельно с этим легкими касаниями то тут, то там, доводил её до крайней точки.

Ткань спала с плеч, обнажив грудь, и, выпутавшись из рукавов, Эви позволила ему стянуть юбку, оставшись в одном белье. Правда, его Кэйа тоже с неё снял. Эви понадобилась вся её стойкость и упрямство, чтобы не прикрыться руками и не издать ни единого писка, когда она осталась перед ним совершенно нагой.

А Кэйа не сводил с неё глаз, будто пытался запомнить каждый изгиб, каждую родинку. Она видела восхищение и благоговение на его лице. Эви сглотнула и случайно наткнулась взглядом на встопорщенную ткань штанов. Это одновременно напугало и привело её в восторг. Мысль о том, что она может быть желанной, всё ещё была нова и необычна.

— Ты очень красивая, — прошептал Кэйа, касаясь пальцами её щеки, заставляя взглянуть в глаза. — Не бойся.

«Да я не боюсь, — мысленно захныкала Эви. — То есть, боюсь, но ты меня смущаешь, и от этого я теряюсь!»

Как он снимает штаны, Эви предпочла не смотреть. Только когда он снова навис над ней, и она кожей почувствовала жар его тела, несдерживаемый элементальной энергией, Эви открыла глаза, встретившись с ним взглядом.

А потом и губами.

Он снова притянул девушку к себе, позволяя рукам исследовать её тело, и Эви сдавленно выдохнула, когда он коснулся её груди. Слишком нежно. Аккуратно, ловко сминая её соски. Грудь не помещалась в его ладонь, и это вскружило голову.

Кэйа ласкал её, оставлял цепочки поцелуев от ключиц до пупка, рядом с которым нашел крупную родинку, гладил бедра, игриво касаясь их внутренней части. Эви млела от этих прикосновений. Ей хотелось, чтобы он касался её везде, чтобы обнимал, прижимая к себе, и целовал, оставляя цепочку ласковых прикосновений, и отвечала тем же, несмело касаясь ребер и перетекая на узкую талию и бедра.

Даже когда Кэйа натыкался на шрамы, он бережно проводил по ним подушечкой пальцев, с великой осторожностью гладил её предплечья. И на секунду она увидела тревогу и боль в его глазах, когда он нащупал шрамы на бедрах.

Эви обняла его в ответ, пробежалась пальцами по затылку, находя кончики волос, обвела ухо, немного поиграв с сережкой. Красивая. И он сам весь красивый. Растрепаные волосы, шрам — это всё было ему к лицу. Всё происходящее походило на прекрасный сон, один из тех, что снились ей. Она отказывалась просыпаться.

Кэйа переключился на ключицы и шею, оставляя россыпь засосов, пальцами перебирая её волосы. Роскошная грудь тоже не была обделена его вниманием, и Кэйа даже позволил себе лечь в неё лицом, чем вызывал у Эви подобие смешка. Его волосы растрепались, щекотали её ребра. Зачем они ему такие длинные? Неужели удобно в бою?

Эви извелась, прежде чем он раздвинул её ноги.

Она сглотнула, когда Кэйа осторожно провел подушечкой пальца по горячей складке, а затем чуть приоткрыл её и скользнул внутрь. Эви сладко вздрогнула, словно по телу прошел электрический импульс, и едва сдержала стон. Кэйа тут же замер, замедлился.

— Всё хорошо, — успокоила его Эви. — Просто… Продолжай.

Каждое движение — как искры тока по всему телу. И никакого холода. Только пламя, пожирающее их обоих. Он склонился к её лицу, жадно приник к распухшим губам. Эви возмущенно застонала, задыхаясь от возбуждения. В низу живота уже выгибалась сладкая судорога, она потянулась рукой вниз, чтобы обхватить его член, но Кэйа перехватил её, навис сверху, одной рукой удерживая её запястья, а второй…

Пальцы Кэйи были ловкими. Умело, слишком умело он ими двигал! Эви на секунду вспыхнула от мысли, что у него уже наверняка были девушки, но отбросила её.

Его глаза искрились от возбуждения и счастья, и это делало его потрясающе красивым. Эви могла бы поклясться, что сделает что угодно, чтобы его взгляд оставался таким как можно дольше. Кэйа смотрел на неё с восторгом и нескрываемым обожанием, и то ли вино всё ещё ударяло ему в голову, то ли её вид опьянял его настолько, чтобы его глаза так блестели.

Кэйа поцеловал её. И продолжал целовать всё тело, пока не дошел до лобка.

Обхватил её бедра и подтянул к краю кровати.

— Т-ты что?! — пискнула Эви, но Кэйа уже приник губами к её промежности, и от этого у Эви пресеклось дыхание, мысли выскочили из головы, вжавшейся в кровать, и не осталось ничего, кроме внутреннего крика и затопленного экстазом сознания.

Его дыхание опаляло, разжигало и будоражило, а язык ловко задевал нервные окончания, пускавшие по телу дрожь. Эви скрестила ноги у него за спиной, невольно сжимая бедрами его голову, запрокинула голову, пытаясь просто дышать и не терять сознание. Этого она не ожидала от слова «совсем», но это… это было чертовски приятно и… и ей не хотелось его останавливать.

Мысли плыли. Эви закрыла рот предплечьем, пытаясь сдерживать стоны, но Кэйа делал буквально ВСЁ, чтобы у неё это не получалось. А когда он вернул пальцы, теперь уже два, и двигал ими смелее, свободнее, продолжая ласкать её языком, у Эви сорвало крышу.

Она двигалась бедрами ему навстречу, буквально насаживаясь на пальцы, и с каждым толчком укреплялась мысль, что ей этого мало.

— Пожа-луйста, — прошептала она, срываясь с шепота на полустон, — я хочу тебя, пожалуйста, Кэйа…

И Кэйа, внемля её мольбам, отстранился, чтобы снова нависнуть над ней, одной рукой сведя её руки над головой, а второй приложив член к набухшему клитору. Стоило ему чуть двинуться вперед, как из горла Эви вылетел стон, потому что раздразненные нервные окончания реагировали на малейшее прикосновение. Горячее, мягкое и остро-желанное.

— Не молчи, — усмехнулся Кэйа. Его губы блестели от смазки. Эви тут же вспыхнула, как будто бархатного шепота было мало, чтобы вогнать её в краску. — Мне нравится слушать твои стоны. Они меня заводят.

Эви выдохнула, кивнула, стараясь прогнать цветные пятна перед глазами. Кэйа склонился к ней, припал к губам — Эви тут же почувствовала, как её смазка смешивается со слюной, но Кэйа углубил поцелуй и легонько толкнулся бедрами вниз и вперед, проникая в неё.

Эви выгнулась ему навстречу. Теперь уже Кэйа не смог сдержать стон, приник к ней, позволяя Эви обнять его ногами, ловко поймал губами торчащий розовый сосок. Он толкался в ней нарочито медленно, размеренно, будто смакуя каждый толчок, но Эви буквально кожей ощущала нетерпение. Столько месяцев желание близости томилось в них, словно забродивший виноград, который теперь должен был превратиться в прекрасное вино.

Этого определенно стоило ждать.

Эви ахнула, толкнулась ему навстречу, позволяя войти глубже. Ощущения были восхитительные. Он заполнял её, двигаясь легко и непринужденно, и с каждым разом заходил чуть дальше, вжимался чуть сильнее. Кэйа ласкал её грудь, откровенно балуясь и играясь, и это раззадоривало ещё больше. Никакие игрушки не могли заменить ей этого ощущения близости, от которого Эви таяла, растекаясь по кровати, горячего дыхания над ухом, нежности, с которой Кэйа касался её тела.

— Не сдерживайся, — попросила Эви, привстав на локтях. Кэйа взглянул ей в глаза, и Эви почти забыла, как дышать. Они лучились любовью, нежностью и немного озорством, потому что его руки вдруг оказались на её талии и подняли её с постели. Эви схватилась за его плечи и обвила талию ногами. Кэйа усмехнулся, опустил руки на ягодицы, сжимая их, приподнимая и опуская её.

Он целовал её, жадно, страстно, его руки сжимали её ягодицы и с силой поднимали и опускали вверх вниз. Эви выгнулась, отдаваясь ощущениям, и сжала его плечи. Она выстанывала его имя и просила о большем, сжималась и не желала отпускать от себя ни на сантиметр. И чем дольше они занимались любовью, тем больше у Эви сносило крышу.

— Эви, — её имя звучало сейчас иначе. Хриплый, дрожащий от возбуждения и вожделения голос будоражил. Он снова приподнял и опустил её. Эви запрокинула голову, открывая шею для поцелуев, чем Кэйа не преминул воспользоваться. Горячее дыхание распаляло и разжигало в ней сильное чувство. На мгновение ей удалось перехватить его взгляд: он светился нескрываемым обожанием и восторгом.

Кэйа вдруг обнял её, прижав грудью к собственной, снова уложил на кровать. Но на этот раз Эви сумела извернуться, повалить его на спину и, под удивленный взгляд, оседлать.

— Агх, — Кэйа рвано выдохнул и втянул воздух ртом, положил руки Эви на талию. Он вел её, будто в танце, и Эви послушно двигалась в заданном темпе, не обращая внимания на усталость. Кэйа любил её, каждое движение было напоено нежностью и страстью, переплетавшихся в невероятный узор. Слиться воедино, принять друг друга — это всё казалось настолько естественным и правильным, что вызывало даже недоумение.

Жаль, что они открылись друг другу только сейчас.

Эви опустилась к его лицу, целуя распухшие губы, заласкивая шею и щеки, и Кэйа отвечал ей, беспрестанно гладя по всему, до чего дотягивался. Их близость опьяняла не хуже «Полуденной смерти». И под конец, когда ноги Эви уже дрожали от усталости и оргазменной судороги, а по виску катился пот, Кэйа резко остановился и опрокинул её на себя, руками приподняв за ягодицы.

Эви ощутила, как кожу мазнуло что-то горячее и мокрое.

Кэйа тяжело дышал, глядя на неё, и почему-то выглядел виноватым. Эви улыбнулась ему, наклонилась, пачкаясь до невозможности, и поцеловала.

— Я люблю тебя, — выдохнул он в поцелуй. Эви улыбнулась и ответила взаимным признанием.

— А ты не устал, как я погляжу, — хмыкнула она, глядя на пульсирующий, но всё ещё твердый член. Кэйа почему-то зарделся, но не смог сдержать довольной улыбки.

— Ты же не думаешь, что мы закончили? Я очень долго этого ждал. Нет, я серьезно, я мечтал о тебе с того дня, как увидел. Это было ужасно давно.

— Да уж, — улыбнулась Эви, мимоходом отмечая, что это желание было взаимным. — Боюсь представить, что ты чувствовал, когда тебе пришлось спать со мной в одной кровати. А уж когда я сама пришла к тебе…

— Это было величайшее испытание моей воли, снежинка. И я рад, что сумел его пройти. Потому что это было потрясающе.

Эви смущенно отвернулась. Ему правда понравилось, или он опять лукавит?

— Мне тоже всё понравилось, — тихо ответила она. — Только ты развел тут бардак.

Она кивнула на его испачканный живот. Кэйа фыркнул.

— Помоюсь, ничего страшного… Эви, ты что делаешь?

А она уже склонилась и провела языком по напрягшимся мышцам, собирая расплескавшееся семя. На вкус было горьковато и солоно, но выражение лица Кэйи того стоило. Он сглотнул, подрагивая от возвращающегося вожделения, и не отрывая от неё завороженного взгляда.

— Не стоило…

— Раз бардак из-за меня, — мурлыкнула Эви, изо всех сил стараясь не засмущаться, — то я хочу его прибрать.

— Каждый раз, когда я думаю, что больше ты меня не смутишь, я открываю в тебе что-то новое, — смущенно пробормотал Кэйа, зачаровано глядя на нее.

Эви поражалась бесстрашию и наглости, с которыми она делала нечто настолько… развратное что ли, и, что удивляло её больше всего, ей это нравилось. Да, на вкус было не очень, но зато Кэйе нравится, а значит, можно и пренебречь неудобствами. Да и, чего уж скрывать, то, как он на неё смотрел, возносило самооценку Эви почти до самой Селестии. И смущать его было до чертиков приятно.

Убедившись, что на его животе ничего не осталось, она переключилась на головку члена, из которой всё ещё сочилась сперма. Обхватила её губами, языком слизывая всё дочиста. На ощупь она была горячей и такой шелковистой, что Эви удивилась. Кэйа шумно выдохнул, положил руку ей на плечо.

— Подожди, — взмолился он. — Он сейчас слишком чувствительный. Дай мне пару минут.

— А ты думаешь, мы закончили? Ну, ладно, — послушно согласилась Эви, чуть морщась. Она надеялась, что голос не выдал её разочарования. Настроилась ведь уже, а он! А вдруг она через пару минут засмущается и всё?

Кэйа всё ещё не мог отдышаться, и притянул её к себе, обнимая. Эви положила его ладонь на свою грудь, и он покладисто её сжал, усмехнувшись.

— Я в замешательстве.

— М?

— Я предположил, что ты уходишь от ответа, потому что стесняешься признаться в том, что ты девственница. Но теперь у меня сложилось ощущение, что ты куда опытнее, чем кажешься.

Эви тяжело вздохнула.

— Тебе вот настолько интересно, был ли ты первым?

Кэйа издал короткий смешок.

— Я бы сказал, что да. И что тебе стоило сказать об этом во избежание неприятных ощущений. Я… я старался быть очень нежным, просто на всякий случай, но мне очень хотелось быть чуть… более страстным, наверное.

— Ты не сделал мне больно, — серьезно заявила Эви. Кэйа с облегчением выдохнул. — И ты мог спросить. Я бы согласилась.

Кэйа смотрел на неё так, что Эви поняла: с этим вопросом он от неё не отцепится.

— Ладно, — сдалась она. — Ладно. Я затрудняюсь ответить на этот вопрос, потому что у меня вроде и был секс с парнем, а вроде и нет.

— Это как?

— А вот так. Я решила пойти на посвят, ну, что-то вроде студенческой вечеринки в честь поступления. Там познакомилась с парнем, которому вроде бы понравилась. Хотя, скорее всего, понравилась я ему, потому что он уже был сильно пьян. — Эви поморщилась от отвращения. — Ну, в общем, он повел меня в комнату, чтобы уединиться и всё такое, но по итогу даже не вставил. Потерся между бедер сквозь штаны, кончил и вырубился прямо на мне. Я не знаю, считается ли это, но после этого он всем рассказывал, что я бревно и жирная корова.

— Что?!

— Ага. Я так расстроилась, что полностью уверилась в своей непривлекательности. А либидо-то высокое, очень хочется какую-то разрядку получить, — она грустно вздохнула. — Так что я купила резиновый член и лишила себя девственности сама. Ну, физиологически. Такая вот невеселая история.

Кэйа какое-то время пораженно молчал и зло сопел. Эви стало неуютно и зябко. И всё вожделение пропало у обоих, как она и думала.

— Мне хочется его прикончить, — произнес он, наконец, крепко сжимая её плечо. Эви приподняла бровь. — Как он посмел с тобой так обращаться?

— Да хрен с ним, честное слово, — отмахнулась Эви. — Я рада только, что на моей психике это не оставило серьезных последствий. Ну, знаешь, не привило отвращение к сексу, например. Сейчас вообще кроме мыслей «ебать он лох» ничего не осталось.

— И правда лох, — подтвердил Кэйа, прижимая её к себе. — Облажался по полной программе, упустил такое сокровище, ещё и слухи распускал. Придурок. Чего ты хихикаешь?

— Так забавно видеть, как ты моими словечками ругаешься, — с умилением улыбнулась Эви. Кэйа закатил глаза и поцеловал её в лоб.

— Научила меня плохому, как так, Эви.

— А ты меня как будто хорошему научил.

— Да, хорошему. Ты очень способная и чувственная ученица.

Эви предпочла заткнуть его поцелуем. Кэйа заулыбался, заводя руки за её спину, и прильнул к ней.

— В следующий раз продолжим с того, чем закончили, — мурлыкнул он ей в губы. — Обними меня.

Эви с удовольствием исполнила его желание. Кэйа целовал её руки, плечи. Эви прижалась лбом к его груди.

— Зови меня по имени чаще, — вдруг попросил он. — Из твоих уст оно звучит… очень особенно.

Эви легонько кивнула, носом потершись о его плечо.

— Тогда зови меня Линой, — сказала она. — Эвелина имеет два варианта сокращения. Эви — для друзей и знакомых. Лина — для семьи. Для тебя.

Кэйа улыбнулся и прижался губами к её лбу.

— Лина, — проговорил он, будто пробуя её имя на вкус. — Красиво звучит. Хотя я уже привык звать тебя снежинкой.

— Да какая из меня снежинка, — хихикнула Эви. — Хотя от крови Дурина меня вылечили, конечно…

— Да. Мне было приятно проводить с тобой время, но славно, что теперь твоей жизни ничего не угрожает.

— Угу.

Кэйа поймал её щеку и заставил взглянуть ему в глаза.

— С одной стороны, я даже рад, что так вышло. Иначе мы бы шли друг к другу куда дольше.

— Или не пришли вовсе.

От этой мысли они оба содрогнулись. Кэйа гладил её по спине. Эви невольно залюбовалась его телом. Всё-таки заметно было, что Кейа рыцарь — крепкая мускулатура выдавала в нем воина. Смуглая кожа была шелковистой на ощупь. Эви провела кончиками пальцев по его груди. Приятное ощущение. Она без удивления заметила, что на ней почти нет волос. Захотелось приникнуть к нему ухом и слушать, как размеренно бьется сердце. Он не выглядел теперь ни опасным, ни фальшивым, лишь уставшим и отчасти безмятежным.

— А я ведь ещё и день рождения тебе испортил, — вздохнул Кэйа, целуя её плечо. — Почему же ты не сказала?

— А что бы это изменило? — пожала плечами Эви. — Звучало бы как манипуляция, причем мерзкая. «Слушай, у меня сегодня др, поэтому подавай мне сэксы, быстра». Ну, отвратительно же! Чего ты смеешься?

— Я не про это. Ты ведь не дала мне возможность приличный подарок тебе приготовить. И не только мне. Пришлось импровизировать. И это ещё спасибо Ноэлль за то, что она согласилась помочь.

— Ага, и выяснила страшную правду о том, что я сорока, — закатила глаза Эви. — Ты и так меня задариваешь. А мне всегда неловко. Я не могу подарить тебе что-то настолько же стоящее.

— У тебя просто другой язык любви, — усмехнулся Кэйа, погладил её по щеке. — И, как я уже говорил, ты не права. Ты подарила мне нечто более ценное.

— В таком случае, ты сделал мне такой же подарок, — Эви улыбнулась, жмурясь от удовольствия. Кэйа коснулся губами её лба и носа.

— Ты такая прелесть, когда не ругаешься.

— Кэйа!

Он рассмеялся, и звук его смеха показался Эви самой прекрасной музыкой в мире.

Кэйа гладил еë по бедру, его пальцы нащупали рубцы. Задержались на них, исследуя. Эви вздохнула, чувствуя, как рушится прекрасная сказка.

— Было больно?

— Да. И заживало долго. Постоянно терлось об колготки и штаны.

— Я не про это, — он провёл ладонью вверх, перемещая еë на талию. — Ты ранила себя, потому что тебе было больно?

Эви медленно кивнула.

— Очень. В какой-то момент мне казалось, что я умру не от кровотечения, а от боли в сердце. Но эти шрамы были последними. Они корявые и глубокие, после них я перестала чувствовать. Ни боль, ни радость, ничего. В каком-то смысле, — она провела пальцами по его груди, отмечая, что рубца уже нет, — я и вправду умерла.

Кэйа слушал еë, поддерживая тёплым прикосновением. Эви впервые за много лет чувствовала себя открытой, словно настежь распахнутое окно. И не боялась.

— Я завязала. Если считать год, прожитый в Тейвате, то я не резалась уже четыре года. Но здесь я… Мне было больно, так больно, что я хотела взять нож. Повезло, что удалось забыться в работе.

Она нервно хихикнула, а потом заметила отблеск вины в его глазах.

— Прости меня, — прошептал он, заправляя ей прядь за ухо. — Я сожалею.

— Нет-нет, не извиняйся, — торопливо замотала головой Эви, прижимаясь к нему крепче. Меньше всего она хотела, чтобы Кэйа чувствовал себя перед ней виноватым. — Дело не только в тебе. Мне было ужасно одиноко, но виновата в этом только я сама. Я избегаю людей, боюсь сближаться с кем-то, и отдаляюсь, если чувствую, что открылась слишком сильно. Я приучилась ждать ото всех нож в спину, потому что иначе со мной никто не обращался. Человек, которого я любила… Мне пришлось оставить его, чтобы он исполнил свою мечту, и моя жертва была напрасной. Единственный настоящий друг умер, приятели и подружки бросили, когда я перестала быть удобной. А здесь всё… Так да не так. У меня есть друзья. И ты.

Кэйа ободряюще сжал еë плечо, а потом вдруг улыбнулся.

— Ты знаешь, это даже забавно. Почти всё, что ты описала, можно сказать и обо мне. Только я… я глушу боль алкоголем. Вот и вся разница.

— Неужели у тебя нет никого близкого?

— Теперь есть ты.

Эви покраснела от удовольствия, уткнулась носом в его грудь, смущаясь.

— А как же твой брат? Вы так и не помирились? Мои представления о братско-сестринско отношениях оставляют желать лучшего, но он вроде вполне миролюбиво подъебывает тебя и даже как-то… заботится что ли.

Кэйа вздохнул.

— Да. Но он меня не простил. Я никогда не хотел обвинять Дилюка в чём-либо. Немудрено, что, когда я проболтался о правде в день смерти приёмного отца, случилась ссора. Всё это я навлёк на себя сам. Теперь он хотя бы не выставляет вон и даже не сильно огрызается, и на том спасибо. Поначалу он меня ненавидел. Кричал, что я ему не брат, и он не желает меня видеть. Теперь он терпит моё присутствие.

— Прогресс, — грустно вздохнула Эви. — Ему наверняка тоже было тяжело.

Кэйа не ответил, продолжил гладить её. Только спустя время вздохнул.

— Но даже если он отойдёт со временем, мы уже не будем так близки, как раньше. Эта дверь для меня закрыта навсегда.

Эви задумчиво водила ладонью по его спине. Кэйа умолк, полностью отдаваясь ласке. Разговор не показался им тяжёлым. Было больно, но как-то… по-хорошему. Ледяные стены, отталкивающие их друг от друга, обратились талой водой, и теперь они были окружены ими, но не по одиночке.

— Моя дверь всегда будет открыта для тебя, — прошептала Эви, слушая, как размеренно бьётся его сердце.

— Конечно, — Кэйа поцеловал её лоб. — Ведь ты мой дом.

Эви улыбнулась ему в грудь и прикрыла глаза, растворяясь в тепле его голоса.

— Ты сказала, что у тебя был любимый человек. Почему вы не…

— Потому что мы были детьми, — серьезно ответила Эви. — Это была подростковая влюбленность, хотя тогда мне казалось, что это самая настоящая любовь. Впрочем, наверное я обесцениваю её сейчас, чтобы было, ну, не так больно. Ограничивались робкими поцелуями, потому что, как ты помнишь, для моей матери «получать мужское внимание» равно «быть шлюхой», и меня даже за это нещадно пиздили. А уж узнай она, что я больше не девочка, там бы такой скандалище был, ой-ёй.

— Расскажи про него.

Эта просьба не принуждала ни к чему, Эви понимла это по тому, насколько мягко она была сказана. Но ей хотелось поделиться, доверить всё, что было на душе.

— Его звали Кир. Учились в одном классе, соседи по парте. Поначалу у нас с ним не заладилось: он всё время задирался, дергал меня за волосы, обзывался и выказывал всяческое неудовольствие от того, что ему приходится со мной сидеть. Однажды он так сильно дернул меня за рукав, что разорвал его. Ну, и увидел шрамы, а они тогда свежие были, страшные. Больше он не задирался, тихий стал, не лез ко мне, вроде даже как с осторожностью какой-то относился. Потом мне уже его брат рассказал, что этот придурок просто внимание мое привлечь хотел. Брату рассказал про порезы, так тот ему просветительский пиздюль вставил, объяснил, что да как.

Так и подружились. Тони привел его извиняться, мне вернул все испорченные тетради и всё такое, всадил ему подзатыльник. Сказал, что если будет безобразничать — сразу идти к нему.

Тони был на несколько лет старше, учился в той же школе. Мы подружились. Выяснилось, что у нас много общего. Мальчишки показали мне Наруто, Стального алхимика, привили интерес к играм. Можно сказать, что я та, кто есть, благодаря им. Тони мечтал стать крутым гонщиком, ковырялся в мотоцикле, разбирался в машинах, Кир хотел поступить в консерваторию и стать великим музыкантом. У него правда был талант, он виртуозно играл на гитаре, хорошо пел, придумывал музыку. Даже меня пытался учить.

Мать устраивала показательные истерики, ненавидела их, открыто презирала, но я была счастлива в их компании. Постепенно мы с Киром сблизились больше, чем друзья, и, в конце концов, он признался что я ему нравлюсь. Пожалуй, это спасло меня от очередной попытки свести счеты с жизнью, и Кир стал тем, ради чего я жила.

Потом всё рухнуло. Их отец погиб, Тони разбился в автокатастрофе через несколько месяцев. Моё состояние стремительно ухудшалось, я резалась всё чаще. Причин много было: мать доводила, будущее пугало, одолевали страшные и коварные мысли, что я причина всех бед. Потом я узнала, что Кир решил отказаться от своей мечты ради меня. Этого… этого я принять не смогла. Я не заслуживала его любви, не заслуживала того, чтобы он губил себя ради меня. Тянула его на дно. Поэтому мне пришлось его оставить. Так было правильно.

— С чего ты это взяла? — Кэйа нахмурился. — Почему ты решила это за него?

— Я пыталась с ним поговорить. Он разозлился, мы поругались, и он сказал, что…что он устал меня спасать. Что он похоронил мои мечты ради меня, а я недовольна. Это… это было всё.

Эви замолчала. Кэйа ободряюще сжал её плечо.

— Понятно.

Она жмурилась, засыпая в его объятиях, пока в голове крутились обрывки напоенных любовью песен из старого мира под рыдающую от нежности и горечи гитару. Надо записать аккорды… А потом как-нибудь сыграть её для Кэйи. Или хотя бы спеть.

Но где-то есть тот дом, где мы всегда будем желанны

А в этом доме тот, кто всегда нас поймёт и простит

И где-то есть хирург, что сотрёт все эти шрамы

И извлечёт все пули у нас из груди