Паша с самого начала словил привычку его фотографировать. Целая папка под это отведена: «Ник».

Не сухо, он сам так попросил назвать.

Фотографировал там, где попадется: вот тут, в мае — сидит, пьет чай. Или кофе, он не помнит уже, честно сказать. Здесь уже июнь — он стоит на фоне книжной полки. Библиотека в его доме была хоть куда, чуть ли не наряду с Ленинской.

На этой от окна справа желтыми лучами в глаза бьет августовское солнце — тут Никита собирает резную подставку для благовоний. В доме — особенно на втором этаже, по большей части с северной стороны — всегда пахло шафраном и лавандой.

Редко — на фотографиях вдвоем. Причин на это, собственно, не было, просто… Ну, вот так. Причина нужна что ли? Была, конечно, парочка фотокарточек, но хранились в бумажном виде и в шкатулке. Архаично, да, но в этом будто смысла было больше?

Оба не знали, отчасти в фотографиях запечатлялась… любовь? Что-то теплое, невнятное, поначалу, даже пугающее, но по-другому быть будто не могло. Так вот.

Тут уже прохладный сентябрь — портрет. Он стоит в черном пальто, курит, смотрит чуть выше камеры — в глаза. Смотрит, на первый взгляд холодно. На второй и последующие — влюбленно. Любит. И является любимым.

Октябрь.

Сучий октябрь, в котором была одна единственная его фотография. Там был дом Флореса… или… Вроде да, дом Флореса, он не помнит. Плохо помнит, этот месяц и последующие вообще плохо запомнились.

Так вот, фотография… Дом все того же Флореса, на вид тепло — по факту не очень — очередной портрет. Только тут уже что-то не то. Сама картинка хоть и теплая, но зная историю…

Сжечь бы.

Нет.

Жалко.

Не смей.

Не смей, это последняя

Смотрит в пол, губы поджав, но пытается улыбнуться. Не получается.

Паша с самого начала словил привычку его фотографировать. Где попадется: у стеллажей с книгами, у входа в дом, в парке, за резьбой по дереву…

Только вот после драного октября 2013-го в папке, которая именовалась «Ник», стали появляться фотографии только лишь неба.