Восемьдесят шестой год, на улице тепло. Солнце уже заходит, птички поют, бабочки летают, апельсины пахнут. В общем, все по пунктикам, все хорошо.
— Ну, что, мальчики направо, девочки налево? — внезапно вклинилась Аня. Все согласились, стали расходиться.
— Паш, иди, я приду сейчас, — Никита обратился к нему, передавая сумку и куртку.
— Давай, — ушел.
В доме тихо, несмотря на семерых человек. Пахнет цветами, апельсинами особенно. Светло, чисто — уютно, в общем. Входя в кухню, Вершинин прокашлялся.
— Огден, я прошу прощения… Можем мы пару-тройку апельсинов взять?
— Да, берите, сколько понадобится, — священник улыбнулся.
— Благодарю, — взял три штуки, — Хорошего вечера.
Огден кивнул, снова дежурно улыбнулся. Никита пошел в гостевую спальню.
***
— Ты че без штанов валяешься? — Никита только-только порог переступил, так уже остановился.
— Жарко, — Паша невозмутимо закидывает ногу на ногу.
— Ну-ну.
— Объедаешь старого бедного священника? — Паша ловит внезапно брошенный в него апельсин.
— Не такой уж и старый. И не такой уж и бедный.
— Да шучу я… — Паша слегка нахмурился, отложил фрукт, — Планшет где?
— В боковом.
В их комнате (с одной кроватью, как оказалось) (просто повезло) свежо. Белые занавески колышет ветер, уже почти красное солнце выбелило пыль на окнах. Паша полулежит на кровати с планшетом в руках, Никита переодевается. Ну, как, если снять протез, кофту и водолазку считается за переодевание, то да. Остается в старой черной футболке с какой-то застиранной надписью.
— Ну, так нашел новое что-нибудь? — Никита падает рядом, заглядывая в планшет.
Ничего нового: гора информации про АЭС Калверт Клифс, схемы, графики, чертежи, всё они это уже видели. Профайл Клэр Мэттисон, его уже наизусть помнят.
— Подожди, а где ее в последний раз видели?
— 7 августа 1986 года в 23:12 Клэр Мэттисон была замечена в баре на Четвертой улице. При себе была черная сумка и пистолет. Предположительно, укороченный Наган 38-го калибра, — Никита флегматично говорил, начиная чистить апельсин.
— Ты серьезно ту статью наизусть помнишь?
— А я напоминаю, в который раз я тут нахожусь. Попробуй не запомни.
Стало тихо. Слишком тихо, раз уж на то пошло. Слышно дыхание только, да и птиц каких-то за окном. Время почти физически ощущается, но не то чтобы это приносит какой-то дискомфорт…наоборот даже? Все как будто течет мимо, Паша читает, Никита апельсины чистит. Будто не происходит ничего?
— Все в порядке?
— Да, устал немного.
— Держи, — Никита протягивает апельсиновую дольку Паше в рот. Тот берет, совсем (случайно) (вроде) немного касаясь губами пальцев.
— Так, если у нее пистолет… Нам, наверное, тоже нужен? Твой…?
— А мой еще тот ВДВшник в аэропорту забрал. Когда мы от мудаков тех бегали.
— Ясно…
Паша шумно выдохнул, роняя голову на чужое плечо.
— Держи, — Никита снова протягивает Паше дольку, а тот уже как-то — и не двусмысленно даже — вместе с ней обхватывает искусанными губами чуть шершавые пальцы. Никита с самого первого раза, кажется, улетал от этого. Он поначалу просто смотрел, потом отложил планшет и тарелку с апельсинами на тумбу у кровати, свободной рукой стал оглаживать щеку Паши.
— Ну, иди сюда, — Никита аккуратно берет его под бедра, усаживая на себя. Вытаскивает пальцы и целует. Так долго, что отъехать, кажется, можно. Но у них всегда так было, любят так. Никита чувствует, что Паша уже начинает расслабляться, на бедрах ерзает, а глаза блестят. Снова пальцы принимает, лижет, и смотрит так, что умоляет будто.
— Ладно, ладно… Давай, — Никита пробует осторожно, двумя пальцами, — Ты без меня тут…
— Ага.
— Паш, я на несколько минут за апельсинами отошел, ну что ты за человек...
— Ты мне нотации собрался читать? — в таких случаях, судя по всему, есть только один способ его заткнуть: поцеловать. Работает. Как и всегда.
Никита наблюдает. Смотрит, как Паша брови к верху сводит, губы поджимает, и уже чуть ли не скулит, насадиться пытается.
На всю комнату вдруг разносится краткий стон. Насадился, наконец. Резко как-то даже, не похоже на него.
— Ну-ну, мой хороший, тише…
Никита оглаживает его щеки, плечи, талию, бедра — куда руки дотянутся, в общем. Паша всхлипывает, продолжая аккуратно двигаться и цепляться за плечи.
— Вот, умница… — совсем тихо говорит Никита, продолжая придерживать Пашу за талию, — Посмотри на меня. Посмотри, я хочу тебя видеть.
В ответ мотает головой — нет. Не хочу. Щеки красные, невесть от чего — жарко, а может, стыдно. Стыдно, что не может смотреть на такого Никиту. Когда он так на него смотрит. Кошмар. Мог бы закрыть лицо руками — закрыл бы. А сейчас держится за его плечи, потому что колени уже разъезжаются, стоять на них тяжеловато.
— Да, да, вот так… Молодец, мой хороший, двигайся, я держу.
Никита шепчет прям на ухо, потом целует в шею. Знает, как это на Пашу действует. Будто специально.
— Издев… Издеваешься, да? — Паша через силу на выдохе спрашивает. Как будто ответа не знает.
— Что ты такое говоришь? — Никита перекладывает правую за спину и придерживает за талию. Второй рукой притягивает к себе и целует.
— Хороший мой… Красивый.
— Я сейчас… — говорит еле слышно, на выдохе.
Жарко и мокро. Даже стыдно немного, хотя это какая-то второстепенная штука, о которой никто не думает. Все хорошо. Снова целуются, снова ужасно долго. Жмутся друг к другу, в глазах чуть ли не темнеет. Хотя, кто как.
— Умница, — Никита кратко целует в плечо, тянется в сумку за салфетками.
— Кошмар, трахнулись в доме священника.