Гермиона плохо спала. То и дело в голове появлялись странные картинки, обрывки воспоминаний, фраз, кусочки некогда виденных, но давно забытых лиц, имен, мест и событий.
Она медленно открыла слипшиеся веки. В комнате было темно, и она не сразу поняла, где находится. Спустя пару минут, девушка смогла различить свою палату: шкаф, тумба, стол, кресло, в котором кто-то мирно дремал. Взгляд побежал дальше, к окну, плотно задернутому тяжелой больничной шторой, к пробивающейся снизу полоске лунного света, к стакану на столе.
Гермиона не была уверена, что сможет встать. Она потянулась за палочкой, чтобы раздвинуть шторы и впустить в комнату хоть какой-то свет. Девушка прошептала заклинание. Ничего. «Ладно. Допустим», - пронеслось у нее в голове. Хотелось пить. Гермиона направила палочку на стакан, взмахнула, прошептав хрипло: «Вингардиум Левиоса», но тот даже не шелохнулся. От отчаяния захотелось взвыть. Взгляд вновь пробежался по комнате и зацепился за кресло. Гермиона не помнила, чтобы у нее было кресло. Она очень осторожно, стараясь производить как можно меньше шума, попыталась встать. Получилось плохо: в глазах стояла чернота, то и дело острыми спазмами она отдавалась в голову. Девушка предприняла еще одну попытку, чтобы сделать шаг, опираясь одной рукой на тумбу. Мир перед глазами качнулся сначала в правую сторону, затем в левую, и она почувствовала, как земля медленно уходит у нее из-под ног. В последний момент кто-то подхватил ее локоть, удерживая от падения.
- Грейнджер, язык тебе для чего дан? Можно ведь попросить, - недовольно пробурчал мужской голос над ухом, - эта ваша гриффиндорская упрямость никогда ни к чему хорошему не приводит.
Гермиона уже сидела на кровати – он ее посадил, но изображение все еще было расплывчатым, нечетким, периодически смешивалось с чернотой. Она сильно зажмурилась.
- Что ты тут делаешь, Малфой? – спросила она, не разжимая век.
- Смотрю за тобой, - прозвучало в ответ, - давай, Грейнджер, открывай глаза, от того, что ты их закрыла, голова кружится не перестанет. Выпей-ка вот это.
Гермиона медленно открыла глаза. В комнате стало чуть светлее и она повернула голову на свет. Изображение все еще было расплывчатым, но, судя по всему, он открыл занавески. Гермиона перевела нечеткий взгляд на него: Малфой протягивал ей маленький пузырек, свет отражался от стенок колбы, подсвечивая голубую жидкость. Гермиона молча приняла настойку. Через пару секунд изображение на сетчатке приобрело четкий контур.
- Что ты делаешь тут посреди ночи? – повторила девушка свой вопрос.
- Я же сказал, смотрю за тобой, - с оттенком раздражения произнес мужчина. Он сидел в кресле, широко расставив ноги и, сложив руки домиком, внимательно смотрел в ее лицо. Лунный свет отражался от его светлых глаз, подсвечивая белую, почти фарфоровую кожу и придавая ему какой-то совсем невероятный вид. Он был похож на скульптуру, мраморное изваяние, красивое и холодное, только в глазах блестел огонек чего-то живого, таинственного.
- Что со мной произошло?
- Что ты помнишь? – спросил он, наклонив голову.
Гермиона закусила губу, пытаясь на мгновение успокоить мысли в голове и вычленить хоть что-то более-менее похожее на целостные образы.
- Мама с папой… Гарри и Рон, а потом… свет и боль, - она инстинктивно поднесла руку к голове и пальцем показала на переносицу, - вот здесь. Горит, будто огонь, - Гермиона замолчала и вопросительно взглянула на него.
Он отзеркалил ее движение, а потом его рука поползла вниз. Малфой встал с кресла и пару минут ходил по комнате, напоминая паровозик, бегущий по замкнутому кольцу игрушечных рельсов. Внезапно он остановился, внимательно посмотрев на девушку. Изучающий взгляд целителя бегал от района ее груди к глазам, останавливаясь на том месте, которое она показывала, как источник боли.
- Вставай, одевайся, пойдем.
- Что? Куда? Ты в своем уме? Посреди ночи? – Гермиона растерянно смотрела на него.
- Давай, Грейнджер, поторопись, - строго сказал он и снова стал ходить по комнате.
Гермиона все еще была в том самом серебристом костюме, поэтому, если она собиралась следовать его указаниям, ей нужно было переодеться. Вот только почему она собиралась следовать его указаниям она и сама не понимала. Возможно, причиной ее внезапного подчинения был чистый интерес, ей хотелось узнать, как далеко был готов зайти парень, а возможно, что-то промелькнувшее в его взгляде, что успел перехватить лунный свет, и очень похожее на внезапную догадку, заставило ее вновь оживиться. Нет, Гермиона еще не сдалась воле случая, но она уже не боролась, а этот огонек в глазах целителя был похож на проблеск забытой борьбы.
- Ты не мог бы…
Он раздраженно обернулся к ней, всем своим видом показывая нетерпение к ее многочисленным просьбам.
- Нет, на это нет времени, Грейнджер, надевай свою мантию и пойдем, - он кивнул в сторону стула, где Гермиона увидела халат, врученный ей Элен. Она молча встала с кровати и натянула серебристую ткань на себя. Голова больше не кружилась.
Малфой открыл дверь палаты и огляделся. Они вышли в ночную прохладу темных и пустых коридоров клиники. Он шел быстро, Гермиона почти бежала, чтобы успевать. Их шаги эхом отражались от стен и казались чудовищно громкими, и Гермиона удивлялась, что никто до сих пор не вышел на грохот. Или это ее собственное сердце под действием адреналина стучало так, что его удары в пору было расслышать в самом Хогвартсе?
Наконец они оказались перед простой белой дверью. Гермиона слышала, как Малфой прошептал заклинание, замок щелкнул и дверь открылась. Они попали внутрь. «Люмос максима», - произнес мужчина. Комната озарилась огоньком света, вылетевшим из волшебной палочки.
Гермиона огляделась. Это был просторный кабинет с огромным стеклянным шкафом во всю стену. В глубине, ближе к большому занавешенному жалюзи окну, стоял широкий письменный стол, заваленный кипами бумажек и пергаментов. Справа, чуть поодаль от входной двери, стоял еще один письменный стол поменьше, его степень захламленности ничем не уступала своему старшему собрату. Слева от двери стоял миниатюрный кожаный диван серого цвета.
- Сюда, Грейнджер, - позвал ее Малфой, подходя и взмахом палочки открывая еще одну дверь внутри комнаты, которую нельзя было разглядеть беглым взглядом. Гермиона проследовала за ним. Следующая комната была куда меньше предыдущей, здесь царил полумрак, слабым источником света был маленький котелок, в котором бурлило зелье: его светло-голубой свет разбавлял темноту помещения. Здесь также располагался книжный шкаф, но он кардинально отличался от того, что стоял в первой комнате. Свет от зелья освещал часть полок, на которых покоились очень старые и довольно редкие книги, меж ними всюду торчали уголки свернутых пергаментов, блеклых, протертых, да несколько раз сложенных карт или чего-то на них очень похожего. Верхнюю часть шкафа занимали банки и колбы разных форм и размеров, хранившие самые разнообразные ингредиенты для зелий.
- Малфой, где мы? – обратилась к нему Гермиона, рассматривая стены комнаты, увешанные разными изображениями, расписанные иероглифами, рунами и символами древней и сложной магии.
- В моем кабинете, - мужчина не смотрел на нее, он искал глазами что-то на полках, - она должна быть тут, - пробубнил он себе под нос.
- Зачем мы здесь? – спросила Гермиона.
- Хочу проверить одну теорию, - он быстро перебирал корешки огромных томов. Наконец он нашел, что искал: это была странная старая книга, буквы на обложке стерлись от времени, страницы сильно пожелтели и чуть ли не рассыпались при прикосновении к ним. Малфой сдул с тома слой пыли и, открыв оглавление, быстро пробежался по нему, ведя своим длинным тонким пальцем по завитым и хитро закрученным буквам, - Вот оно. Грейнджер, ты говорила про свет?
Гермиона кивнула. Она с интересом наблюдала за действиями мужчины. Малфой нашел нужную страницу, поднес светящуюся палочку близко-близко к буквам и долго всматривался в символы. Гермиона не могла разобрать, что было написано на странице, но она видела, как с каждой новой буквой лицо целителя вытягивалось, а светлые брови все ближе и ближе сходились на переносице. Он хмурился. Наконец, Малфой оторвался от книги и перевел свой хмурый взгляд на нее. Он с шумом захлопнул том, отложив его куда-то в сторону, и сложил рук на груди. Все это время он не сводил с нее глаз.
- Правда за правду, Грейнджер, ведь так?
Она округлила глаза, но все же кивнула.
- Сколько лет тебе было во время битвы за Хогвартс?
- Восемнадцать, - чуть помедлив ответила она.
- Когда ты поняла, что колдовать не получается?
- Малфой, в чем дело? –теребя рукав мантии, девушка перевела взгляд на него. Свет от зелья и огонек Люмоса на палочке мужчины отражались в его нахмуренных голубых глазах, блестели в его светлых волосах и придавали и без того острым чертам лица точеный вид. Он стоял в полуметре от нее и, Гермиона могла поклясться, что никогда раньше она не видела его так близко. Было ли это побочным действием зелья, которым он ее напоил, или это последствия ее недавнего припадка во время исследования, Гермиона не знала, но в эту минуту ей казалось, что вся таинственность Вселенной заключена в этом подсвеченном синим светом лице, в его руках с тонкими белыми пальцами, в наклоне головы, в фигуре, замершей в изучении и догадке. Малфой излучал волшебство, он был окутан им. Ей стоило только вытянуть руку, и она могла бы коснуться этого волшебства, пропустить его между пальцев и вновь почувствовать магию на своей коже. Девушка тряхнула головой.
- Кажется, я нашел, - медленно произнес он.
- Нашел что? – спросила девушка
- Заклинание.
- Не понимаю, - растерялась Гермиона, - что за заклинание?
- Это проклятие, Грейнджер, - он смотрел прямо ей в глаза, - редкое проклятие, очень редкое и очень сложное. Я с таким еще никогда не сталкивался самостоятельно.
- Самостоятельно? – переспросила Гермиона, - что значит «не сталкивался самостоятельно»?
Малфой тяжело втянул воздух в легкие и медленно, устало выдохнул.
- Среди пожирателей были иногда довольно сильные волшебники, я бы сказал, могущественные, - он смотрел на ее реакцию, но видел непонимание в глазах девушки, - Когда Волдеморт жил в моем доме, он поощрял, когда кто-либо из его приспешников использовал особо темные заклятия во время пыток. Если ты помнишь, он считал, что только чистокровные волшебники могут использовать магию. В некоторых случаях Волдеморт позволял забирать магию у недостойных ее.
- У магглорожденных, - продолжила за него Гермиона. Кажется, она начала понимать. Малфой кивнул.
- Но даже в то время никто не решался на подобное колдовство, так как заклятие отражалось на том, кто его накладывал.
- Что значит отражалось?
- Забрать волшебство у волшебника, все равно, что забрать у него душу. Это почти убийство и рано или поздно заклятие действительно убивало. Тот, кто проклинал им, раскалывал свою душу. Напоминает крестражи, правда? – невесело усмехнулся мужчина
Гермиона мрачно кивнула.
- Вот только душа раскалывалась и часть ее уничтожалась, а не переносилась на другой предмет. Это не просто заклинание, Грейнджер. Оно высасывает магию из тебя, выжигая ее из твоей крови.
- Что это значит? – Гермиона смотрела на него со смесью ужаса и удивления, - как ты понял, что меня прокляли?
- Темная магия оставляет свой отпечаток. Так или иначе.
- Не понимаю… - пробормотала девушка.
- Грейнджер, считай, что это нюх на темные штучки, - невесело ухмыльнулся мужчина.
И Гермиона поняла. Его семья. Вряд-ли ребенок, с юных лет воспитываемый ненавистью к отличным от него людям, бок о бок проведший юношество с одним из самых темных волшебников, не обзаведется чутьем к заклинаниям темной магии. Династия Малфоев, насколько она знала, всегда была связана с силой, которая была недоступна другим волшебникам.
- Почему ты так уверен, Малфой? – задала свой вопрос Гермиона.
Он помедлил.
- Я не уверен. Это всего лишь предположение.
- Почему? – опешила Гермиона.
- Заклинание не затрагивает память. Никак. Оно нацелено на отнимание магических сил, магия должна полностью покинуть тело волшебника, убив его, Грейнджер. Почти что кусок души оторвать и выкинуть, - выплюнул он, - я не понимаю, что с тобой не так. Все совпадает. Энергия, место поражения, цвет луча, последствия. Это единственное заклятие, способное как насос выкачать силу из волшебника. И оно очень быстро справляется со своей задачей. История не знает случаев, чтобы жертва прожила дольше двух лет, Грейнджер. Все они умирали, кто-то через месяц, кто-то через год. Особо удачливым удавалось протянуть чуть больше года. И ни разу не было зафиксировано проблем с памятью. Ни у одного волшебника. Все они стали сквибами и все они умерли от бессилья. Жизнь вытекала из них вместе с волшебством, - он сделал шаг к ней, - так объясни мне, Грейнджер, как это ты до сих пор жива? – Малфой говорил почти шепотом. Он был напряжен. Его потемневшие глаза в немом вопросе что-то искали в ее лице.
Гермиона замерла. Они стояли очень близко. И она никогда не видела его таким, как в это мгновение. И она никогда не чувствовала чью-то магию настолько сильно. Настолько рядом.
- Повезло, - шепотом, проговорила она.
Малфой остановился. Только сейчас он понял, что расстояние, разделявшее их в этой тесной полутемной комнате, сократилось до нескольких сантиметров. Он не двигался. Не отступил назад. Он смотрел ей прямо в глаза.
И Гермиона поддалась желанию изголодавшегося по волшебству, помутившегося рассудка. Она чувствовала, что отчаянно нуждается хоть в мимолетном ощущении колдовства в своем теле. А он пах магией. Он был пропитан ей. Она потянулась к нему и легко коснулась губами его губ. Они были теплыми, вопреки ее мысли о том, что он весь сотворен из льда. Секунда, еще одна. Малфой словно остолбенел. Он не оттолкнул ее, и уже только за это Гермиона была ему почти благодарна. Еще через мгновение Малфой пришел в себя и сделал шаг назад. Он смотрел ей прямо в глаза и в его взгляде читалось удивление и проблеск еще какой-то эмоции, которая не поддавалась прочтению.
Гермиона почувствовала себя так, будто ее ударили. «Идиотка» - набатом звучало в голове.
- Малфой, я…
Но не успела она закончить неподготовленную фразу, как замолчала, осознавая всю глупость момента. Слова застряли где-то в груди и не шли дальше. Да и что она могла бы сказать? Что она не специально? Что она не хотела? Абсурд. Им уже далеко не по семнадцать лет. Она поддалась мимолетному влечению, помутнению, болезни. Она абсолютно точно этого хотела, Гермиона не привыкла врать самой себе.
Малфой молчал. Его поза была напряженной, а глаза все также, не мигая, были устремлены на ее лицо. Он медленно выдохнул. И спустя еще мгновение или целую вечность сам наклонился к ней и поцеловал. Осторожно. Легко. Почти невесомо.
Магия. То, что происходило, было пропитано волшебством. Оно искрилось, пылало, готово было выпрыгнуть из груди одного волшебника и перетечь в маленькое хрупкое тело другого.
Гермиона чувствовала, как что-то разливается по венам, с бешенной скоростью передвигаясь по всему организму и в конце концов растворяясь где-то в районе груди. Подобно электричеству в пальцах девушки ощущалось легкое покалывание, когда она запустила руку в светлые волосы мужчины. Он притянул ее к себе и еще через секунду девушка почувствовала его теплые руки у себя на плечах. Это длилось всего мгновение, хотя никто уже не был уверен в том, сколько времени прошло.
Внезапный щелчок открывающейся двери привел их в чувство. Малфой резко убрал руки с ее спины и сделал шаг в сторону выхода из комнатки, задвигая Гермиону вглубь и пальцем показывая хранить молчание. Он глубоко дышал, пытаясь выровнять сбившееся дыхание.
- Драко? Ты тут? - услышала Гермиона удивленный голос по ту сторону двери. Малфой вышел в кабинет.
- В чем дело? – сухо спросил он, появляясь в проеме комнаты. Голос прозвучал хрипло, - на часах четвертый час ночи, Люк, что ты тут делаешь?
- Зашел проверить зелье, - судя по шаркающему звуку шагов, мужчина направился в сторону лаборатории, - ты ведь был после операции, Хендерсон велела тебя не трогать, - уже тише добавил он. Гермиона вся подобралась и задержала дыхание. Вот сейчас ее обнаружат и что тогда? Это казалось глупым, она уже взрослая девочка, но почему-то стало не по себе. Малфой передернул плечами, будто почувствовав ее смятение. Он лениво облокотился на дверной косяк, закрывая проход спиной.
- Я разберусь с ним сам. Ты можешь идти, - растягивая слова, произнес он.
- Тебе не помешало бы отдохнуть. Как мисс Гермиона? – задал свой следующий вопрос француз.
- Спит и видит десятый сон. Насчет меня не волнуйся, я закончу с зельем и еще кое-какими бумажками и закрою тут все. Ты можешь быть свободен, Люк.
- Ладно, - протянул целитель Ламбер, - тогда до завтра, Драко.
Послышалось копошение, а потом Гермиона услышала звук открывающейся двери, но, видимо, мужчина перед выходом обернулся.
- Хендерсон требует подробный отчет от тебя, Малфой, она была в ярости сегодня, отвертеться не получится, - устало добавил мужчина.
- Спасибо, разберусь утром, - медленно кивнул светловолосый целитель, - Люк, спасибо за помощь сегодня, - неловко добавил он.
- Пустяки, - услышала Гермиона ответ молодого француза прежде, чем дверь с щелчком закрылась.
Она тихо выдохнула. Малфой не спеша повернулся к ней. Гермиона не могла понять, о чем он сейчас думает или что чувствует, лицо оставалось непроницаемым.
- Грейнджер…, - протянул он тихо, - не стоило мне тебя сюда приводить. Тебе действительно нужно поспать после операции. Не известно еще, что с тобой будет завтра, - закончил он свой монолог.
- Я…Малфой, а как же заклятие? – в растерянности пролепетала девушка.
- Никаких доказательств, - в голосе послышались нотки раздражения, - давай, пойдем, тебе следует вернуться в палату.
Путь до покоев прошел в молчании. Малфой был в раздумьях и не смотрел на нее. Уже у своей двери Гермиона обернулась на мужчину, отстраненно наблюдающего за тем, как она эту самую дверь открывает.
- Спокойной ночи, - попыталась улыбнуться она. Улыбка получилась неловкой.
- Спокойной ночи, - на автомате произнес он и пошел прочь от комнаты.
Гермиона зашла в палату и прислонилась головой к двери. В пальцах до сих пор покалывало от ощущения магии, а голова слегка кружилась от пьянящего чувства волшебства. Что же она наделала?
***
Утреннее ноябрьское солнце медленно катилось по небосводу, только даруя видимость тепла. На улице было морозно. Воздух легкими облачками пара вырывался из легких, убегая вверх, к веткам почти голых деревьев или путаясь в тяжелых вечнозеленых лапах елей. Дорожка к ее любимой лавочке была заметена коричневой и бурой листвой. Эта часть дворика вовсе не напоминала о том, что он окружен высокими стенами клиники, пропитанными надеждами и верой в чудо, а порой смирением и тоской. Здесь можно было забыть о других пациентах, о боли и сочувствии. Здесь можно было представить, будто находишься не в больнице, окруженной десятком заклинаний, а в обычном скверике, затерявшемся где-то среди улиц шумного Лондона.
Больше всего на свете Гермионе хотелось оказаться сейчас там, по ту сторону мира, где нет напоминаний о волшебстве, магии, о древних заклятиях, где люди просто живут обычной жизнью, радуются мелочам, таким как, например, ясное холодное утро, воздух, наполненный запахом поздней осени, и улыбки близких. Ей надоела жалость и снисходительность, с которой к ней относились как к неспособной и больной. Иронично, она ведь действительно была больна. Правда пока еще дееспособна и даже соображала неплохо, если не учитывать провалы в памяти, которые не мешали ее работе, так как связаны были исключительно со временем страшной, выматывающей войны. Да, теперь Гермиона быстрее уставала, и времени сделать какие-то движения порой требовалось на пару минут больше, но она же не была бестолковой! Однако невозможность колдовать приносила куда большие неприятности, чем скорая утомляемость и низкая выносливость. Потому что в Министерстве постоянно приходилось пользоваться магией. А когда у тебя не получается сделать такой простой вещи, как отправить журавлика с посланием, у окружающих возникают вопросы. И Гермиона напросилась в отдел Защиты магических животных, и работала там преимущественно с бумагами, пока не стало совсем плохо с использованием палочки. А потом Гарри настоял на длительном отпуске, который сама Гермиона в голове приравнивала к увольнению, не надеясь вернуться на свою должность еще очень долгое время, если вообще вернуться. Стоило Гермионе забрать свои вещи из Министерства, как ее лучшие друзья включились в активный поиск решения возникшей «проблемы», заранее договорившись о строгой конфиденциальности в кругу их знакомых и товарищей. Сама Гермиона сначала тоже воодушевилась бравой идеей докопаться до сути и вернуть себе магию, но время шло, ответов не прибавлялось, а лучшие колдомедики мира отвечали вежливыми отказами и отправляли их восвояси. Надо сказать, что, несмотря на сильное ухудшение ее здоровья, Рон и Гарри всегда были рядом, готовые подставить дружеское плечо и прийти если не по первому зову, у каждого были свои семьи, так по второму уж точно. Но ей самой надоело проводить время в лечебных заведениях, разного рода клиниках и целительских госпиталях. Гермионе хотелось просто жить. За четыре года плотной работы в Министерстве и почти годовому обследованию и лечению она поняла одну очень простую и очень важную истину. Время конечно. Два слова, всего два коротких слова, но сколько в них беспечного ужаса. Время уходит, и никто не в силах его повернуть вспять, никто не в силах вернуть упущенную минутку. Когда тебе семнадцать кажется, что вся жизнь еще впереди. Но когда тебе двадцать шесть, и ты болен чем-то очень странным, чем-то, что высасывает из тебя жизнь, ты по-другому смотришь на вопрос про утраченное время. Понимаешь, что возможно уже завтра тебя не станет, поэтому хотелось бы запомнить сегодня ярким и красочным окружающим, а не унылым цветом больничных стен. Наивно, но как же нужно.
Она медленно опустилась на скамейку и достала из кармана легкой курточки сигареты. Покрутила одну в руках, а потом решительно спрятала их обратно в куртку. Она откинулась на спинку и закрыла глаза. Медленный вдох и вновь в голове картинка, мучавшая ее всю ночь. Страшный кошмар, лишь причуда измученного сознания.
Она находится в темноте. Вокруг лишь холодные каменные стены и неприветливый коридор некогда знакомого замка. Она не особенно любила подземелья, но раньше здесь хотя бы звучали голоса, иногда даже раздавался веселый смех. А сейчас было тихо. Тишина давила, настораживала, съедала. И еще это непонятное чувство, что она нужна, что ей необходимо помочь. Вот только кому? В коридоре пусто.
И страх. Липкий, леденящий душу страх накатывает на нее, когда в темноте она видит фигуру, облаченную в капюшон. И понимает, что это конец. Потому что она вдруг замирает на месте, крепко сжав палочку в руках, потому что тело словно окаменело, и шепчет заклинание, почти неосознанно. Потому что фигура в капюшоне слишком полна решимости, ненависти, потому что чужая палочка уже направлена прямо ей в лицо и вспышка фиолетового цвета на ее кончике уже слепит глаза. В последнюю минуту она замечает злую улыбку, словно звериный оскал, появившуюся из-под черного капюшона и то, как это подобие человека вдруг падает на колени, схватившись за голову. А потом она чувствует, что фиолетовая вспышка отбрасывает ее назад и она ударяется спиной о холодный камень. Она не чувствует боли, потому что перед глазами уже давно темнота, а тело словно отделено от сознания.
Девушка резко открыла глаза. Вернуться в реальность. Здесь свет. Утро. Гермиона судорожно выдохнула и все же достала сигарету. Сладкий вкус остался горечью в легких, но словно лед прошелся по сознанию, отрезвляя и дурманя в одно время. В дыме от сигарет нет ничего таинственного. Только временное успокоение. Только время взаймы.
Она должна была умереть и уже давно, она сама это понимала каким-то шестым чувством. Жизнь медленно вытекала из нее день за днем, час за часом, а она отчаянно цеплялась за эту жизнь, потому что не успела еще самого главного. Она и сама не знала, что такое это главное. Гермиона никогда не понимала слов о том, что лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас. Потому что жизнь для нее никогда не была этим самым бесконечным ужасом, потому что она верила, она надеялась и бережно хранила свет в своем сердце даже в самые тяжелые времена. Вот и эта болезнь не была для нее ужасом. Да, горько конечно понимать, что лишаешься части себя вместе с утекающей магией, но еще хуже понимать, что вместе с магией лишаешься энергии и сил жить, по злой воле жестокого глупца, посчитавшего себя достойным вершить чужие судьбы.
Гермиона хотела жить и поэтому место призрачной надежды на спасение в ее душе заняло смирение. Оно позволяло сохранить в себе радость и любовь к близким, сохранить веру в новый чудесный день, если забыть о боли и тоске. И за эту простую философию принятия как за спасительную соломинку цеплялась молодая девушка в попытке урвать еще один день взаймы у смерти.
Она медленно выдохнула. Табачный дым смешивался с ее дыханием и таял в морозном осеннем воздухе. В дыме от сигарет нет ничего таинственного. Что ж, пусть будет так.
Девушка встала со скамьи, потушила недокуренную сигарету и выбросила окурок в урну. Гермиона устало потерла виски: вновь вернулась ее вечная спутница – головная боль. Она медленно побрела в сторону клиники, понимая, что хотела бы оказаться как можно дальше от белых больничных стен и унылых коридоров.
***
Гарри Поттер рано простился со своим детством. Рано узнал, как жестока может быть жизнь и как лицемерно общество. Но он свято верил, что держит его вера, а способствуют его вере друзья. Гарри Поттер цеплялся за своих друзей, ведь пройдя столько испытаний плечом к плечу, они стали больше, чем просто друзьями – они стали его семьей.
Когда полтора года назад Гарри узнал о том, что происходит с Гермионой, он принял новость о лишении магии как очередное испытание, через которое они пройдут вместе. От этого их дружба станет только крепче, а потом они все смогут жить спокойно и счастливо. Как это «спокойно» и когда оно наступает, Гарри не знал. Он имел лишь призрачные представления о комфорте, любви, даже о счастье, которыми старался перекрыть воспоминания об ужасах и кошмарах пережитой войны, о бесконечных смертях и боли. Свои призрачные представления он старался воплотить в кругу окружающих его жизнь людей и событий: он любил свою семью, друзей, боролся за добро, пронеся через боль этот принцип. О том, что добро довольно расплывчато и часто смешивается с заблуждениями, он старался не думать.
Надежда, как и вера, стала для Гарри Поттера чем-то естественным в жизни. Он полагался на нее, стойко преодолевая испытания. А теперь, казалось, коварная судьба решила взять реванш над добродушным волшебником, вывалив на него вагон новостей и жестоко разорвав всякую надежду на спасение в клочья.
Гермиона сидела напротив в оранжевом кресле, вжавшись в него так, будто желала в нем раствориться. С каждым ее словом взгляд Гарри мрачнел. К концу ее короткого рассказа из глаз мужчины, казалось, исчезли все искорки счастья. Гарри был напряжен, широкие брови сходились за круглыми дужками очков на переносице. Когда девушка замолчала, видимо ожидая какой-то реакции на ее слова, он не стал говорить. Гарри был глубоко в своих, отнюдь не радостных, мыслях. Не может быть. Не может быть. Еще один дорогой ему человек, часть его самого в какой-то степени, на грани жизни и смерти, обречен каждый день страдать либо от неизбежности смерти, либо от истощения и он ничем не может помочь. Он снова бесполезен. Он снова не уберег.
- Гарри, пожалуйста, только не вини себя, - будто услышав его мысли произнесла Гермиона, мягко коснувшись ладошкой его колена, - ты ни в чем не виноват. Значит, так угодно судьбе, - она пожала плечами. На губах девушки застыла легкая грустная улыбка. Как улыбка может быть грустной? Наверное, все дело в притаившихся в уголках темных глаз печали и тоске.
Гарри поднял на нее тяжелый взгляд и покачал головой. Когда он заговорил, в звуках его голоса сквозили все отчаяние и сожаление мира.
- Гермиона, именно я причина того, что ты… - он не смог произнести «обречена на боль». Медленно сглотнул ком в горле и продолжил, - я причина, по которой самые лучшие люди уходят. Все, кто мне был так дорог. Я никого не смог уберечь.
- Не говори так. Ты не виноват. Ты всегда старался всем помогать.
Гарри молчал, но его взгляд говорил больше, чем сам он того хотел.
- Гарри, все люди, погибшие на той войне, следовали своим убеждениям. Они боролись за свое будущее, за будущее своих детей. Они отдали свои жизни за мир. Это что-то да значит, - произнесла Гермиона, смотря прямо в глаза мужчине.
- Неужели все они хотели умирать? И Люпин, и Тонкс, и даже юный Колин Криви? Гермиона, неужели ты считаешь, что болеешь из-за веры в идею? Идею чего? Утопичного мира добра? Ничего не изменилось, – злая усмешка исказила его лицо.
- Не говори так. Никто не хочет умирать, Гарри. Но это случилось. Эти люди верили в то, за что боролись. Каждому из них было во что верить, было за кого молиться и за кого переживать. И они стояли за свои принципы, за близких и дорогих им людей, я же…, - она сделала короткую паузу, перевела взгляд куда-то в сторону, - я болею, да. Все мы когда-нибудь исчезнем, - она сделала непонятный взмах рукой, - важно лишь то, что мы оставим в душах других людей после себя. Важно лишь то, какую жизнь мы проживем и за что будем бороться. И я рада, что сражалась за то, во что верила. Потому что именно так я и делала. Мир никогда не будет идеальным, Гарри, но то, что мы в него привнесем может оказаться значительной частью для кого-то, понимаешь? Поменять чью-то судьбу, помочь, оставаться человеком, показать, что есть свет и к нему стоит стремиться. За это я боролась. И, знаешь, Гарри, я ни о чем не жалею. Если я сделала что-то стоящее в этой жизни, то, надеюсь, это кому-то помогло, - на глазах девушки стояли слезы. Закончив свою воодушевленную, сбивчивую речь, она вытерла щеки с успевшими побежать по ним солеными дорожками и тихо втянула воздух носом.
Гарри резко потянулся и крепко обнял ее.
- Прости меня, - проговорил он, зарываясь носом в пушистые волосы, - прости меня, я такой идиот.
Рон, до этого молча слушавший рассказ Гермионы облокотившись на стену, наконец подал голос.
- Гермиона, в таком случае есть ли тебе необходимость находиться постоянно здесь? Ты, кажется, хотела перейти на домашнее лечение.
Гермиона отстранилась от Гарри и с благодарностью посмотрела на Рона. Ее заполнила такая бесконечная теплая любовь к этому человеку, к ее другу. Милый, всегда понимающий и принимающий Рон. Оставалось загадкой почему он принял новости так спокойно. Но Гермиона решила подумать об этом позже, когда останется одна. И она поговорит с ним потом, обязательно поговорит.
- Я не знаю, правда. Как такового лечения не существует, лишь какие-то методы исследований, на которые я могу приходить по графику, - она кивнула на больничный лист на столе, - я очень бы хотела поехать домой. Здесь мне абсолютно нечем заняться, книги не читаются под безупречно белым потолком, - отшутилась она.
Рон кивнул.
- Мы постараемся поговорить с Хендерсон. Если хорек, то есть Малфой, - быстро поправился Рон, заметив, каким взглядом она на него посмотрела, - я имею ввиду, если он вдруг найдет что-то еще, сообщи нам сразу, пожалуйста.
- Хорошо, - согласно кивнула Гермиона, - я вас очень люблю, вы знаете? Вы самые лучшие, - сердечно закончила она, взяв каждого из парней за руку.
- Ну-ну, бывают и получше, - неловко заметил Рон, - Гарри, на минутку, - обратился он к другу, внимательно рассматривающему Гермиону.
Мальчишки вышли, прикрыв за собой дверь. Захоти Гермиона, она могла бы легко услышать их разговор, но она и так прекрасно знала, что сейчас решается вопрос о ее выписке и о том, кто из них пойдет к Хендерсон. Гермиона была рада, что рассказала им все о том, что было прошлой ночью. Ну почти все. О странном поцелуе с Малфоем и трепете волшебства внутри она решила не упоминать, но ведь это и не имело никакого итогового значения.
Когда Гарри и Рон вернулись, выглядели они беспокойно, но всячески пытались это скрыть. И Гермиона непременно обратила бы внимание на странности в их поведении, ведь друзья всегда делились тем, что их беспокоило. Она точно заставила бы их рассказать, что они задумали. Вытрясла бы душу из каждого, если бы не начавшаяся головная боль и кошмар, вновь промелькнувший в сознании. Если бы сама Гермиона не беспокоилась о том, чтобы не напугать их возможным приступом, в этой комнате не осталось бы секретов.
Мальчишки сказали, что постараются решить все в ближайшее время и заберут Гермиону домой. И быстро засобирались уходить, бормоча нелепые извинения. И Гермиона непременно бы их остановила, чтобы выведать, о чем они шептались за дверью, если бы сама не хотела избавиться от них в эту минуту. В минуту, когда перед глазами промелькнула темнота.