Контрастом

«Господь милостивый, – уже в третий раз прокатывалось на языке вместе с горечью сигаретного дыма. – Какой же пиздец ниспослал ты мне».

Руки ещё дрожали. Закинуть одну из них на вогнанный в песок «Каратель» и приобнять как давнего друга, а вторую сунуть в карман – лучшее решение из возможных; чтобы скрыть этот дрянной тремор, смахнуть с кончиков пальцев и продолжать усердно делать вид, что, в общем-то, поебать на всё.

Что всё так, как и должно быть.

Херня полная.

Николас затянулся глубже, губами помусолил фильтр и сплюнул себе под ноги: к трём таким же смятым недокуренным сигаретам.

И пусть в лёгких – никотиновые пары́, густой концентрат, которым он жил и дышал изо дня в день, сейчас дышать – пытаться отдышаться – не получалось. До сих пор. Крепко же его пробрало. А воздух калился, растекался расплавленным маревом, но не так, как это обычно бывает в пустоши знойными вечерами: позади полыхал город. Ну, как город – городишка, выцветший указатель которого и сам не мог бы вспомнить его название; захолустье без прошлого и будущего. Теперь уже точно без будущего.

Криво хмыкнув самому себе, Николас вынул руку из кармана вместе с пачкой сигарет. Щелчка зажигалки он уже не услышал: гибнущие строения трещали и грохотали рушащимися балками, звенели брызгами стекла и наверняка поднимали ввысь снопы ржавых искр; стенали о несбыточном – к их мольбам не-святой Николас оставался глух. Станция из городка давным-давно была отбита бандитами, и чудо, как это место ещё не рассыпалось красным песком под жалящими светилами.

Сигарета оказалась плотно зажата губами, прикушена клыками – слегка.

Что-то оглушительно громко взорвалось сзади и слева, и горячий воздух ощутимо толкнул в спину. Ну что же. Теперь точно рассыплется.

Останавливаться в этом месте у Николаса не было никакого желания: кладбищ за свою жизнь он и без того повидал немало. Но припасы заканчивались, долгое путешествие измучило всех, и Мэрил настояла на остановке. Иногда она бывала по-настоящему невыносимой – да что там, она же верёвки из них вила, эта презабавная крошка Мэрил! Вот и в этот раз спорить с ней никто не решился. И даже Роберто лишь устало вздохнул, отмахнулся: «Пусть молодняк порезвится».

Так и получилось, что Мэрил, щебеча о чём-то своём, уже бесстрашно вела их к сломанным раззявленным воротам.

Вездесущий грязно-жёлтый цвет затапливал улицы и комкался под ногами утоптанной пылью; кучно налепленные уродливые дома с подозрением косились на незваных гостей, а кислый запах помоев тянулся, казалось, отовсюду и лип к коже сальной плёнкой – пф, ничего особенного. Николас небрежно поправил натирающий плечо ремень и двинулся дальше.

Салун на широкой и относительно чистой улице казался единственным мало-мальски приличным местом.

Убранство, впрочем, изысками не блистало и там. Не то чтобы Николас был привередлив, но даже на его вкус – та ещё дыра. Посетителей было немного, но все как один повернули голову в сторону новоприбывших. Николас стряхнул чужое внимание с полы пиджака вместе с песком, Мэрил умилительно порозовела, а Вэш тотчас засиял улыбкой и направился знакомиться с барменом: здоровенным детиной, заросшим бородой по самые глаза. Роберто же занял стратегически важное место у бутылки виски, и Николас, не обнаружив никого, кто мог бы представлять серьёзную угрозу, позволил и себе пропустить стаканчик.

Он поглядывал на Вэша поверх скола стакана, слушал его болтовню и в какой-то момент чуть было не проглядел, как к ним подсели трое крепких мужчин.

И если Николас успел оценить их ещё на подступах, то Вэш как будто бы даже и не заметил их появления. Верзилы были неотёсаны и очевидно глупы, пахли дешёвыми сигаретами и алкоголем – и, сказать по правде, Николас сильно сомневался, что и от него самого пахло чем-то другим. Может быть, ещё кровью: холодная вода была слишком ценным ресурсом, чтобы тратить её на частое мытьё рук.

– Классный крест, – брякнул один из подошедших и пнул ногой «Каратель». – А чё такой большой? Компенсируешь?

– А ты проверь, – скучающе затянулся сигаретой Николас, пальцами второй руки перебирая ампулы в кобуре. Две – вполне себе, с избытком; на такого говнюка, может, совсем не потребуются.

– Выпьете с нами, друзья? – тут же вклинился Вэш и как-то совершенно естественно перетянул внимание верзил на себя.

Николас и тот голову в его сторону повернул; ерунда, правда, его задача – всего лишь следить, чтобы цель добралась до Июля, третьего города, живой. Остальное – не его забота. Но Вэш улыбался как-то совершенно бесхитростно, так, как умел улыбаться он один, и Николас закинул в себя остатки помоев, которые по какой-то ошибке именовались здесь виски, и поднялся.

От улыбок Вэша вело не хуже алкоголя. Следовало держать дистанцию; держать себя в руках – с последним справляться с каждым разом получалось всё хуже.

Да и в целом он не любил принимать участие в суматохах, если это не было перестрелкой, конечно же. Предпочитал быть сторонним наблюдателем. Остановившись у дверей, спиной Николас привалился к косяку, вынул изо рта сигарету и запрокинул голову; медленно, со вкусом выдохнул под потолок облако тающего дыма.

Верзилы, очарованные Вэшем – о, ну ещё бы они не, – уже вовсю разговорились: похоже, гости извне здесь бывали нечасто и здешние откровенно скучали. Поглядывали на Мэрил, косились на «Каратель», но не особенно цеплялись. Даже Роберто втянулся. Спустя полчаса на стол легли игральные карты, зазвенели монеты и пустые бутылки, взрывом грянул хохот – а потом всё резко изменилось. Закончилось так же быстро, как и началось.

– Это он, говорю тебе, точно он, – зашептал вдруг один тип другому.

Вэш тоже услышал.

– Кажется, я немного перебрал, ха-ха. Продолжайте без меня, а я пока схожу проветрюсь, – обаятельно подмигнув новым знакомым, протянул он – и тотчас метнулся к окну, вывалился в него под грохот пальбы и пронзительный визг Мэрил.

Похоже, наигрались, с едким смешком подытожил Николас, срывая с «Карателя» ремни.

С этого всё и началось.

Может быть, не с этого, а намного раньше. Когда его жизнь круто перетряхнулась с ног на голову – буквально; когда в него на полной скорости въехал джип и колёсами закатал в песок по самую, мать его, макушку; когда он открыл глаза и увидел его – нет, её, цель. Цель.

Убеждать себя с каждым разом получалось всё хуже. Как и держать себя в руках, верно. Как и много чего ещё, когда дело касалось Вэша Урагана.

– Ты как, приятель, порядок? – несправедливо обеспокоенно спросил он тогда, пока Николас, едва-едва вынырнувший из песка, вновь тонул.

Может быть, Вэш на самом деле не спрашивал. Может быть, даже не взглянул на Николаса и всё это время разговаривал с Роберто, но почему-то до ломоты в костях хотелось верить в обратное. Что он не придумал себе. Что не свихнулся окончательно.

Что он не настолько жалок.

Верзилы бросились за Вэшем, а Николас оттеснил Роберто и Мэрил к выходу, вытолкнул за двери салуна – и также последовал за Вэшем. Грудью встретил шальной заряд дроби – ну спасибо, блядь, – и сразу же забросил в рот ампулу. Разжевал и проглотил вместе со стеклом: похуй, рассечённая слизистая восстановится через пару минут, а за те секунды, что он потратил бы на аккуратное откусывание кончика ампулы, произойти могло что угодно.

К счастью, отыскать Вэша труда не составляло: где были шум и грохот, там был он. Какая-то совершенно идиотская нежная улыбка приклеилась к лицу, и Николас, переводя «Каратель» в режим одиночной стрельбы, позволил ей остаться: да наплевать, Господи, свидетелей всё равно не останется. Увидеть Вэша можно было из любой точки городка: приземистые здания и широкие песчаные переулки не служили укрытием. Его плащ немыслимого цвета был заметен отовсюду. Он специально его носит? Что это вообще за цвет? Красный? Розовый? Даже крошка Мэрил не стала бы такое носить, а Вэшу хоть бы что. С не меньшим успехом он мог бы нарисовать на спине мишень, но и так – вполне себе.

Николас уже начал откладывать деньги, чтобы купить этому чудиле нормальную одежду. Может быть, что-то графитово-серое с бледно-голубой полосой по швам, чтобы оттеняла… Так, блядь. Где-то на таких моментах он перебивал себя, потому что какого хуя.

Самоконтроль в последнее время совсем ни к чёрту.

Вэш – объект, цель. Индульгенция для грешника и возможность обрести свободу, вернуться в Упование к братьям и сёстрам. Наконец оставить свой крест и заняться чем-то… чем? Действительно стать похоронщиком и выучить-таки эти сраные молитвы, которыми язык в узел завязать можно? Спиться? Застрелиться? Вариантов – закачаешься.

Был ещё один.

О нём Николас думать себе запретил, потому что.

А теперь в это «потому что» целился из револьвера ублюдок, угощавший его же выпивкой пять минут назад, – и красная пелена застлала глаза, так что даже тёмные очки не смогли разбавить насыщенности её цвета. Широко расставив ноги и пятками врывшись в песок, Николас вскинул пушку.

– Нет, не трогай его! – одновременно с грохотом выстрела вдруг раздалось впереди.

Отдача молотом ударила в плечи, но не заставила пошатнуться. Пошатнуться заставило другое.

Красная пелена схлынула, может, это столб взметнувшегося песка рассеялся, открывая взору Вэша. С расколотой, мать его, механической рукой. Сам Вэш человеческой ладонью держался за левое плечо и почти не морщился от боли. Калибр «Карателя» крупный, и пуля застряла в сочленении, имитирующем запястье – пальцы Вэша коротило, они искрили и двигались рассинхронизированно, как у сломанной куклы. Чудо, что руку не оторвало полностью; немыслимое чудо – что не оторвало вместе с плечом и, может, головой.

Это Николас выстрелил. Его работа.

О, блядство!

У него всё ещё полубезумная улыбка на лице и стекло хрустело на зубах вместе с лекарственной горечью, а Вэш смотрел на него, и в его взгляде было слишком много всего, так что обыкновенное человеческое сердце вместить не смогло бы; у Николаса и не было сердца, как он полагал: его вынули в лаборатории вместе с его прежним «я», – но сейчас оно вдруг засбоило и заболело.

Он ведь мог попасть не в железо. Он мог попасть в тело. В то самое сердце, добрее, шире и измученнее которых не встречал – которому отдал бы своё, если бы имел его.

Он мог убить.

А потом спасённый верзила, отошедший от потрясения, замахнулся и ударил Вэша по затылку тяжёлой рукоятью.

Вэш, неловко взмахнув сломанной рукой, завалился на песок.

А дальше была только она – красная пелена.

И дрожащие руки после.

Городок догорал, а Николас обнимал «Каратель», как никогда не смог бы обнимать плечи одного конкретного человека – или не-человека, кем бы этот чудила ни был, – и бездумно таращился на размытую линию горизонта. Сигареты давно закончились, потому он лишь бессмысленно комкал в ладони пустую пачку. Мог бы достать чётки, вспомнить пару молитв, но Бог, если он и был, класть хотел на таких, как Николас.

И правильно, в общем-то, делал.

– Скоро стемнеет, нужно выдвигаться.

Николас не покачнулся только потому, что уже практически всем весом завалился на «Каратель». Он самого себя давным-давно распял бы на этом кресте, если бы за его спиной не был приют, не были братья и сёстры, нуждающиеся в его защите. Пока был жив он – в них не было необходимости. Эти ублюдки из «Ока Михаила» не тронут их, никого из них: Николас каждой своей ломаной-переломанной костью ляжет, но не позволит им.

А для этого всего-то и нужно, что втереться в доверие к Вэшу Урагану и проследить, чтобы тот в целости добрался до третьего города Июля.

Всего-то и нужно, что предать.

– Ты закончил? – сплюнул Николас прогорклое себе под ноги и обернулся.

Вэш, с ног до головы перепачканный в саже, устало кивнул. Очки не могли скрыть, как капилляры полопались в его глазах, отчего небесная голубизна резала контрастом в обрамлении красных соцветий; это было бы даже красиво, если бы Николас был силён в поэзии. Но силён он был только в том, что касалось разрушений. Впрочем, и разрушенный, опустошённый Вэш казался самым красивым, что могло быть в этом иссушенном мире. В мире Николаса.

Вот же паскудство, дожили – Ливио наверняка посмеялся бы над своим безнадёжным братиком Нико; извечный мальчик-плакса, в этот раз он бы действительно расхохотался. А потом ущипнул бы его за бок, больно так, отрезвляюще и ничуть не по-детски. И в чём он был бы не прав?

– Да, я похоронил их, – дёрнул здоровым плечом Вэш. – Выживших…

– Не осталось, – понятливо закончил за него Николас.

Ещё один кивок.

– Если ты ждёшь извинений, то я не…

– Для чего ты оборвал их жизни?! – Резко перебил его Вэш. Николас оставил крест и утомлённо потёр переносицу. Ну, начинается. – Что они тебе сделали?!

– Мне – ничего, – поджал он губы и крепко стиснул сигаретную пачку в кулаке. Вытащив «Каратель» из песка, привычным жестом он водрузил его за плечо и приблизился к Вэшу. – Пора идти, ты сам сказал: скоро стемнеет.

Но Вэш последовал за ним лишь тогда, когда казаться стало, что он не пойдёт – и просто оставит Николаса, оставит Мэрил и Роберто, как он проделывал уже неоднократно. И дальше направится один; затеряется в песках, растает обманчивым миражом, и тут уже безумной расцветки плащ едва ли поможет отыскать его.

Но Вэш всё ещё был здесь, следовал за ним на отдалении, и хорошо, что собственный вздох облегчения легко маскируется под зевок.

Уже у автомобиля Николас сгрузил «Каратель» и забрался в багажник. Быстро нашёл, что искал: набор инструментов. Простенькие, изношенные и едва ли полезные. Это всё ещё было лучше, чем ничего. Иногда ему приходилось разбирать и чинить «Каратель», когда особенно крупный калибр пробивал бронированную обшивку или когда вездесущий песок клинил механизмы. Сейчас же крест-пушка был в порядке. Не в порядке была механическая рука Вэша. И это единственное, что Николас мог для него сделать. Вместо болтовни и бесполезных извинений.

Вместо «я не хотел».

Вместо «мне жаль – но не их. Ублюдки получили по заслугам».

Вместо «я сделал бы для тебя что угодно».

Но Вэш бы не понял, а Николас всегда был неимоверно плох в словах.

Стемнело действительно быстро, и Роберто завёл двигатель – широкими белыми полосами лёг на песок свет фар. Мэрил, зябко обхватив себя ладонями, забралась на пассажирское сидение рядом с Роберто. Кажется, они о чём-то негромко переговаривались, но это не имело значения. Значение имело другое.

– Садись, Лохматый, – легко толкнул Вэша в здоровое плечо Николас и сам уселся на остывающий песок, скрестил ноги и в свете фар разложил инструменты. Выжидающе вскинул взгляд.

– Да брось, в этом нет необходимости, – неловко потёр затылок Вэш, и Николас был почти готов пнуть его.

Но Вэш всё же устроился напротив и протянул ему повреждённую руку. Взять её в свои ладони оказалось священнее собо́рования*. Прохладный металл коснулся кожи: гладкий, без характерной текстуры и как будто бы стеклянный на просвет, – Николас запоздало заметил, что задержал дыхание.

Так они и замерли друг напротив друга, в полной темноте, но по одну сторону облитые режуще-белым светом фар. На глазах у Роберто и Мэрил. Как на ладони у потенциальных врагов. Отвратительно.

Отвратительно хорошо.

– Знаешь, она не хрустальная, – вроде и серьёзно подсказал Вэш, но уголки его губ мелко дрогнули, пряча смешок.

Свободной ладонью он подпёр щёку и с каким-то невыносимым умилением посмотрел на Николаса, как на птенца, выделывающего забавные трюки. У Николаса против воли вспыхнули щёки. Оставалось надеяться, что белизна искусственного света и слепая чернота ночи контрастом рассекут его стыд надвое; спрячут – хотя бы наполовину.

– Сам сейчас ей заниматься будешь, остряк, – раздражённо буркнул он себе под нос и грубее, чем следовало, дёрнул руку.

Вэш ойкнул от неожиданности, качнулся, но тут же понятливо подсел ближе. Мурашками по коже – на одно невозможно короткое мгновение их колени соприкоснулись. Николас чуть было не выронил его руку. Вэш ободряюще подмигнул.

Это словно бы стало разрешением.

Нахмурившись и отогнав прочие мысли, Николас сосредоточился на повреждённой конструкции перед собой. Пальцами он провёл по длинной и очевидно полой трубке, имитирующей лучевую кость, по глубокой протяжённой трещине, радиально расходящейся трещинами поменьше, и облегчённо выдохнул: дефект не сквозной. Металл постепенно нагревался в ладонях, и мазать подушечками пальцев по неровному краю разлома ощущалось чем-то необыкновенным: шершавым и немного острым, на грани с приятной болью. Ассоциацией – гладкость ампулы за мгновение до того, как он надкусит кончик и оцарапает губу стеклом.

Взять и бы и эту металлическую остроту в рот, приласкать языком. Вылизать Вэшу руки. Вылизать его всего подчистую.

Спина взмокла, и Николас неопределённо повёл плечом. Снял очки и отложил в сторону, тыльной стороной ладони вытер лоб.

Похоже, ночь ожидалась знойной.

На Вэша он не смотрел, но тот и сам наклонился к нему, наблюдая и никак не комментируя. О чём-то он наверняка думал, в то время как Николасу не думалось ни о чём.

Вэш был слишком близко. От него пахло дымом, пеплом и дневным жаром, пахло им, Вэшем, и чёрт знает, что делать дальше и как справляться с этим всем. Как справляться с самим собой. В приюте Николаса учили читать и писать, Ливио знакомил его с заботой и привязанностью, а Блюсаммерс, этот пафосный уёбок из «Ока», приучал его к боли и послушанию, дробил кости забавы ради и вдалбливал в голову безумные сектантские мантры. Но не встретился на пути Николаса такой человек, который научил бы его нежности.

А нежным быть хотелось. Здесь. Сейчас.

Для Вэша.

Поджав губы, Николас развернул механическую руку ладонью к свету и отследил ход трещины уже книзу. Деформированная пуля угадывалась в запястно-пястном сочленении, смещённые ею элементы скрежетали, тёрлись о неё и не могли найти себе места. Искрить хотя бы перестали – уже хорошо.

Поймав взгляд Вэша и дождавшись короткого кивка, Николас подобрал отвёртку. Сосредоточенно засопел, завозился, стараясь бережно подцепить пулю и не повредить металлические элементы. Гладкость этого металла он уже запомнил, выжег себе в памяти, как когда-то выжигал обрывки молитв – только бы эти конченые фанатики наконец отъебались, прости Господи. Отвёртка вклинилась между пулей и деталью, острый конец надавил, и Вэш странно выдохнул.

Николас сухо сглотнул, но никакой другой реакции себе не позволил.

Посмотреть в лицо Вэшу теперь казалось чем-то невозможным, преступным: как будто тот разом поймёт и во взгляде прочтёт чужие мысли, все до единой. Например, «интересно, а какая текстура у заплат его шрамов?» «Такая же или шершавее?» «Спружинит ли под пальцами, если надавить?» Чернильными брызгами угадывались на локте следы копоти, цепочкой вели вверх, к плечу и широкому воротнику. «А если провести ладонью по ним, будто бы проверяя крепление и целостность соединения, на деле – через одежду коснуться тела?» Сейчас. Где нет опасности и необходимости тащить друг друга за руку-локоть-шиворот и даже волосы, чем чёрт ни шутит. А просто так. Когда можно бы и не касаться – но можно прикоснуться.

Как отреагирует Вэш?

Как отреагирует, если прямо сейчас рвануть его к себе и агрессивно, не терпя отказа, впиться в его губы своими?

Пуля сдвинулась, и фрагменты частично встали на место – дрогнув, Вэш негромко охнул, сжал металлические пальцы на запястье Николаса. Чёрной пылью с них ссыпалась зола.

А Николаса словно вытряхнуло из костюма разом.

Какая же он сволочь.

О чём он вообще думает? Он же бросил Вэша. Да, помог ему вытащить тела из огня, да, наглотался дыма и обежал полыхающий городок дважды, но удостоверился, что они никого не пропустили – и на этом всё. Он убил этих людей. И ушёл вытравливать собственные переживания никотином, в то время как Вэш хоронил покойников сам. С одной рабочей рукой. Ему было тяжело; он же наверняка оплакивал их, этот невозможный дурак, и в скорби своей рыл им могилы. В полном одиночестве. Он не попросил Николаса о помощи, хотя мог бы, должен был. С ним же всегда так.

Он всегда сам по себе, этот Вэш Ураган.

И Николас не заметил, как перестал извлекать пулю и вместо этого принялся мягко гладить механическую руку, ладонями ласкать равнодушный к его прикосновениям металл и взглядом ловить слепящие отсветы на его гранях. Никотиновой горечью на языке – правда: ему нечего было предложить Вэшу. Даже самого себя. Самому себе он не и принадлежал: «Око Михаила» дёргали его за верёвочки как куклу. «Выследи-убей-накажи-притащи» – ни для чего другого он не был годен. Нахрена он такой Вэшу? Смех, да и только. И злость. И разочарование в собственной дерьмовой жизни, где даже единственное хорошее в ней он не мог себе позволить.

– Прости. – О, хреновая идея, Николас. Лучше заткнись и займись делом!

Как легко получить прощение Вэша, так же трудно вымолить его у самого себя.

– Не извиняйся, я сам подставился, – беспечно пожал плечами Вэш, и Николас ни на мгновение не поверил в эту самую беспечность. – Но знаешь… У них наверняка были близкие, друзья, ты не думал об этом? – негромко продолжил он, возвращаясь к прежней теме. В его всё ещё покрасневших глазах влагой таяла так и не ушедшая грусть; может быть, схлынула злость на самого Николаса, но не более. Он по-прежнему думал о произошедшем в городке. Он по-прежнему скорбел. О, лучше бы ты, Николас Д. Вульфвуд, и вправду молчал! – Кто-то, кем они дорожили, и кто дорожил ими. Тебе знакомо это чувство?

Лучше, чем хотелось бы самому.

Тотчас же вспомнился приют, и Ливио, неловко улыбающийся и цепляющийся за его рукав. И что-то ещё – россыпью, как бирюзовым птичьим пухом: чужая улыбка, хохолок песчано-жёлтых волос и непроглядная бездна в душе; дурацкие круглые очки и немыслимой расцветки плащ – что-то, за что он был готов осознанно отдать жизнь. Да хотя бы и сейчас. Вэшу стоило только попросить.

Николас качнул головой, стиснул зубы.

– Это мне-то? Не выдумывай. Я убил их, потому что иначе они убыли бы… – «Тебя». – Нас. Так это работает, Лохматый, по-другому на Пустоши не выжить.

– Ты неправ, Вульфвуд.

– Такие идеалисты, как ты, долго не живут.

– Но ведь я всё ещё жив?

– «Всё ещё», Лохматый, верно подмечено.

– Разве это не замечательно?

– У тебя денег не хватит, чтобы твои похороны организовывал я.

– Что, даже не сделаешь скидку по знакомству? – в комично умоляющем выражении заломил бровь Вэш.

– Мечтай, – закатил глаза Николас. – Тебе – по двойному тарифу.

И Вэш смягчился. Он ломко усмехнулся, ничуть не рассерженно, ничуть не обиженно, и посмотрел на Николаса с нежной печалью, с принятием, как на заблудшее во тьме дитя. Так мог бы смотреть Бог. Не как тот, которому Николаса заставляли возносить молитвы, но, возможно, как тот, которому стоило бы.

Он упустил момент, когда пуля беззвучно упала в песок; когда смещённые ею фрагменты встали на место и запястье вновь зафункционировало; когда он просто сжал чужие пальцы – металлические, неживые, неважно – в своих ладонях. И оставил как есть.

Вэш потянулся к нему первым.

Его волосы щекотно кольнули висок, а кончик носа невесомо коснулся щеки Николаса, повёл выше, к уху. Дыхание обласкало приятным теплом. А Николас собственное затаил, аккуратно поворачивая голову к Вэшу, так чтобы не спугнуть, так чтобы не носом к щеке, а… – и в это мгновение фары погасли; спасибо, Роберто, правда, с Николаса причитается. Темнота обняла их крепко, ещё крепче, ближе – прикосновение к чужим губам. Сухим, солоноватым, таким несправедливо незацелованным. Николас выкурил полпачки, пока переживал это дерьмо внутри себя, он чувствовал горечь на собственном языке – Вэшу наверняка не понравится. Лучше бы он с таким же остервенением совал под язык мятные леденцы. И побриться бы не помешало. Хотя бы умыться. Вот же блядь.

Но Вэш, кажется, даже не заметил неудобств. Металлические пальцы до боли стиснули его собственные; человеческие же уже врылись в волосы на затылке, надавили, склоняя ещё ближе – и Николас отпустил себя. В темноте не считается, как будто бы этого не было; как будто бы позже можно сделать вид, что они не особенно много друг для друга значат – ха, да хрена с два Николас его теперь отпустит!

Он умел быть настойчивым.

И Вэшу ещё только предстояло узнать, насколько.

Свободной рукой он вцепился в воротник плаща Вэша; он кусался, он грызся и уже не желал быть нежным – он был алчен. Это было только для него. И мимолётные веяния ветра щекотно касались влажных губ, песком скрипели на зубах и будто бы очерчивали каждое прикосновение, прохладной линией ложились поверх. Вэш поддавался, он терпел боль и жарко, не менее жадно дышал ему в рот – Николас глухо рычал в ответ. Комкая его воротник, терзая несчастную ткань, ногтями другой руки он царапал металл и оставлял тонкие линии на ровной поверхности; собственные отметины, о которых могли знать только он и Вэш. Что-то по-настоящему их. Что-то по-настоящему только их.

– Херовая идея, – выдохнул Николас в перерыве между поцелуями. Губами коротко прижался к уголку губ Вэша. – Не иди в Июль, Лохматый, там…

Где-то на периферии зрения узкими жёлто-зелёными линиями вспыхнул свет. Летающий червь. И Николас – инстинктивно; быстрее, чем сам сообразить успел, – оттолкнул Вэша. Он решительно выхватил из его кобуры револьвер – и выстрелил не глядя; глядя Вэшу в глаза. Грохнуло раскатисто, отдача крепко ударила в запястье, а червь разлетелся склизкими ошмётками и сгинул в темноте. Николас же бросил револьвер Вэшу на колени. Вытер мокрый рот рукавом. И принялся собирать инструменты как ни в чём не бывало; кончики пальцев ещё подрагивали, и под ногтями ломило от остаточной боли, но в целом – как будто бы ничего не происходило мгновениями ранее, как будто бы Николас в действительности придумал себе этот поцелуй.

Всё закончилось несправедливо быстро.

Он не успел прочувствовать и насладиться, ему было мало, до обидного мало.

Но это мог быть «глаз» Зази. И ни к чему веселить Блюсаммерса, пастора Уильяма, или кто там на этот раз следил за ними, пикантным зрелищем; ни к чему давать им ещё один рычаг давления – обломятся, сволочи.

– Гм, спасибо за помощь, – коротко обронил Вэш, пряча револьвер и поднимаясь на ноги. – И… Не делай так больше, ладно?

Николас хмуро проследил за его силуэтом во тьме. Губы, несмотря на остаточную влагу, ещё горели.

– Что именно?

– Не убивай людей.