Он смеялся, когда клинок впился в узкую щель забрала, пробивая твердую кость, врезаясь в широко распахнутые глаза, на мгновение отразившиеся на клинке. Синие. Они были синие, как небо. Смеялся он и тогда, когда королева Аоибхинн возложила на его голову венок из лесных ландышей. Они запутались на непокорных рыжих вихрах — голова Гвинна Ши’усгарлада всегда выглядела так, будто он выбрался из жуткой бури, когда он снимал шлем, но дамы не обращали на это внимания. Возможно, им нравился образ грубого взлохмаченного северянина, хотя Гвинн был совсем не похож на мужчин из своих родных краев — тонкий и резкий, как выпад меча, безбородый.

Гвинн знал, что, когда он окажется на пиру в честь рыцарского турнира, все поднимут кубки с пряным вином и прогремят его именем. Тогда женщины будут виться рядом, словно лисицы, привлеченные огнем, и смотреть на него голодными томными глазами. Он умел красиво говорить и всем нравиться. И сегодня он точно найдет компанию на ночь…

Взглядом он встретился с королевой — и склонил голову, потому что Гвинн свое место знал и никогда не нарывался. Королевская кровь — горячая и смертоносная. Ему показалось, но на бледных губах Аоибхинн заиграла довольная улыбка, неуловимая, как ночной призрак.

А вот ее сестра уже кидала на Гвинна пронзительные взгляды. Он встряхнул головой и, поклонившись, отошел от королевы.

Он почти столкнулся с Тристаном. Во время боя с того сорвали шлем, и на лбу алела глубокая ссадина. Глаза смотрели мутно, но не от вина, хотя Гвинн отхлебнул перед битвой — он был уверен, что и так справится. Младший товарищ смотрел на это неодобрительно — из-под насупленных светлых бровей.

Тристан хотел ему подражать и совсем не замечал, что Гвинн над ним посмеивается. Юноша всегда был серьезен, будто они не на турнире встретились, а во время затяжных военных переговоров. Гвинн похлопал его по плечу, усмехаясь; парень был не так плох, только уверенности ему не хватало, вот он и проиграл, не рискнул открыться немного и кинуться в атаку, как Гвинн любил.

— Поздравляю, — негромко сказал Тристан, глядя на него своими печальными мутными глазами. После шлема все звуки казались какими-то приглушенными. — Это уже третья твоя победа?

— Она самая, — довольно оскалился Гвинн, касаясь чуть съехавшего венка, нежного, как поцелуи юных дев. — Надеюсь, что и не последняя. Уезжать из столицы я все равно не намерен, так что наверняка в следующем году снова поищу славы.

Турнир в честь середины лета всегда был жарким, душным, пропахшим потом и усталостью рыцарей в железных латах. Гвинн с большим удовольствием кинулся бы в бой, одетый в легкую кольчугу да кожаную куртку с серебряными наплечниками — подарок Гаэлора. Но правилами это не дозволялось — нужно было, чтобы поединщики выступали в равных условиях… Гвинн усмехнулся: едва ли у них против него вообще были шансы.

— Не скучаешь по дому? — спросил Тристан, следя за пестрой толпой.

— Нет. Там только горы и унылые крестьянские рожи, — отмахнулся Гвинн. — Здесь — веселье каждый день. А что, ты домой решил съездить? Конечно, тебя же там невеста дожидается… — пропел Гвинн, заставляя несчастного парня совсем покраснеть. — Ну, ладно тебе, — рассмеялся он, — может, я тебе в попутчики навязаться хочу? Все равно делать нечего, войны нет никакой…

— Ну и славно! — ужаснулся Тристан. — Война страшнее поединков.

Что он мог знать, мальчишка, который в глаза не видел настоящих битв? Сейчас в Эйриу было тихо — уже несколько десятилетий, если не считать кровавые жатвы, которые собирали Служители во имя своей Богини. Гвинн их никогда не жаловал, потому что это была безжалостная резня. У его противников хотя бы было оружие, чтобы попытаться сразиться за свою жизнь.

А в северных горах всегда кто-нибудь бился, ревел, вспыхивал, и земельные ссоры решались ударом по голове соседа чем-нибудь тяжелым.

— Спасибо, я буду рад, — улыбнулся Тристан. — У нас не так оживленно, как ты привык, но точно найдем себе развлечение… Отец очень ценит охоту, вроде бы, твой тоже?..

Гвинн уже не слушал его, только размеренно кивая.

***

— Дядя, смотри, как я их! — смеялась Рона, носясь вокруг с тяжелым тупым мечом, который волочился за ней по земле.

— Нет там никого, — ворчал себе под нос Гвинн, глядя, как лохматая девчонка кидается на невидимых противников.

Он сидел, прислонившись спиной к старому дубу, вытянув больную ногу. Раньше Гвинн никак не мог остановиться, не представлял мир без движения, все время спешил куда-то — то на битву, то на праздник, но теперь лишний подъем по лестнице заставлял его ненавидеть весь мир и самого себя. Лесная поляна, на которую и он когда-то приходил, чтобы потренироваться, тоже избивая высокую траву. Беззаботный — еще не знающий, что он закончит жизнь не воином, не рыцарем, а калекой. Ему теперь на меч только опираться…

Рона притихла, перестала вокруг носиться. Гвинн устало прикрыл глаза: жаркое солнце, парившее землю, уже ползло к горизонту, и на него навалилась усталость. Иногда он открывал один глаз, чтобы проверить, не сбежала ли непоседливая племянница в лес, но Рона сидела чуть поодаль, сосредоточенно копаясь в траве. Возможно, проще было бы послать с ней няньку, но Гвинн и так чувствовал, что мало времени проводит с девчонкой, весь в заботах: то границу кто нарушит, то купцы цену заломят…

Возвращаясь домой покалеченным, Гвинн думал, что ненадолго займет себя, пока нога снова расходится и к нему вернется прежняя легкость и скорость. Но лекари, которые осматривали его, и мрачные Служители, и деревенские местные бабки, твердили, что Гвинну еще повезло, что он может ходить, пусть и опираясь на посох. Он ругался, рычал и гнал их прочь.

За год жизнь не стала лучше и нога не перестала болеть. В последние годы, что болела и умирала жена его брата, Гаэлору было не до хозяйственных дел, и в их землях царила разруха. Гвинн, сам того не зная, отправился сюда доживать отведенное ему время.

Несмотря на его усилия, ничего, казалось, не менялось: бедные, серые земли. Разве что, Рона, которая казалась ему несмышленым детенышем, которого лучше поручить женщинам, чья работа и состоит в том, чтобы ходить за ребенком, превратилась в настоящего сорванца. Она все время ходила за ним хвостом — не то чтобы угнаться за Гвинном было сложно, — блестела любопытными зелеными глазами и задавала много вопросов. А еще попросила научить ее обращаться с мечом, наслушавшись историй про славное прошлое дяди…

Может, и неправильно было, что он ей меч дал. Не отрубит себе ноги, так изобьет до синяков, вон сколько с непривычной ношей спотыкалась, но Гвинн отбросил эти мысли. Это к лучшему: Рона чему-нибудь научится и перестанет к нему приставать.

— Вот, это тебе! — вдруг объявила Рона, появившись перед задремавшим и утонувшим в своих мыслях Гвинном. И нацепила ему на голову венок из полевых цветов.

Он едва не сбросил его с себя, зашипев. Весь лохматый и колючий, как будто из крапивы сплетенный. Но Гвинн сдержался, посмотрел недоверчиво на девчонку, так на него похожую. Она довольно улыбалась, прищурившись.

— Я знаю, что такими рыцарей награждают! — объявила она.

— Я не рыцарь. Я теперь скорее прекрасная принцесса, — скривился Гвинн, подцепив кончик своей длинной рыжей косы.

Во времена болезненного помутнения, когда он только смирялся с раной, ему и не приходили в голову мысли о ножницах — если только о том, чтобы воткнуть их себе в шею. Вот волосы и отросли, совсем не по столичной моде стали, а он только рукой махнул. Какая уж теперь разница.

Рона, казалось, озадачилась.

— Ну, если ты не будешь сражаться, я стану драться за тебя, — объявила она. — А награду отдам — ты же меня научил, так что это честно будет!

— И что, для себя славы не хочешь? — лукаво спросил Гвинн.

Возможно, вопрос слишком сложный для ребенка. Она пожала плечами.

— Не хочу, — сказала Рона. — Но если тебе нужно, то забирай, мне не жалко.

Она до странности напоминала Гаэлора — такого наивного и искреннего. Возможно, Гвинн должен был застыдиться после этих слов, брошенных звонким голоском ребенка, но он давно продал свою душу демонам в обмен на блестящие победы в турнирах — это знали в Афале… Но от одного поединка судьба его не уберегла.

— Спасибо, — негромко сказал Гвинн, бережно поправляя венок, похожий на то, как украшали Королеву Беллетейна.

Рона улыбалась до ушей, а потом кинулась ему на шею, чуть не повалив.