Примечание
29 января 2020
Дождь льет, если не каждый день, то через день точно. Кто-то говорит о том, что скоро будет война, а Чонин думает, что это глупо. Кто объявляет войну осенью, если после нее зима? Неужели войну можно закончить за пару месяцев, избегая контакт с холодом? Вряд ли. Старшие курсы шутят про эту самую войну и говорят, что она есть каждый день, это очередная кампания по запугиванию. Чонин хочет верить, что так оно и есть.
Ким смотрит на свои руки и замечает под ногтями кровь. Он неловко потирает шею, понимая, что совсем не заметил, как разодрал ее до тонких порезов. Парень тихо сбегает из кабинета и долго пытается ослабить жжение холодной водой, но потом ему всё равно приходится иди к врачу, потому что это не поможет. Он пропускает все пары, оставшиеся в этот день, а на следующий понимает, что что-то изменилось.
Со временем становится понятно, что именно. Их меньше. Парни пропадают настолько быстро, что в январе Чонин остается один среди девчонок, которых тоже убавилось слегка. Одна из однокурсниц чистит апельсин на маленьком перерыве, что заставляет Чонина потирать шею свитером, надеясь досидеть до конца пары без пропусков. Он не справлялся, в школе было проще. Парень искренне не знал, на что именно у него аллергия. Не знал и его врач, который прописывал ему лекарства. Они помогали всегда, правда, со временем Чонин привыкал к ним, эффект терялся. Иногда они становились еще одним аллергеном. Чонин честно ненавидел свою жизнь.
Войну объявляют весной. До конца учебного года остается совсем немного, Чонин строит планы на отделение, в которое пойдет, но это едва ли сбудется. На комиссии ему говорят, что пока что он не нужен, что может продолжить обучение, но парню так страшно, что это всё может кончиться так, как он не хотел бы. В стране объявляется военное положение, вводятся комендантские часы, а жить становится как-то резко сложнее. Чонин начинает чаще задыхаться и находить себя с расчесанной кожей. Дело не в том, что появляется больше вещей, раздражающих его. Дело в том, что лекарств резко становится меньше.
В первые дни новой осени Чонин растирает руку вокруг места, где было намазано спиртом, пальцами, надеясь не раздражать и без того порванную много где кожу. Врач смотрит его характеристику, пока парень мысленно молится, чтобы всё еще мог оставаться непригодным для войны. Только его мольбы оказываются неуслышанными, потому что профессионал считает его достаточно квалифицированным для того, чтобы работать в госпитале на границах. Будто бы он когда-то работал на самом деле. Будто бы он был готов к тому, что там может быть.
Родители обнимают его и прощаются так, чтобы можно было не жалеть, что они никогда не увидятся вновь. Вероятность этого была даже, если Чонин чудом выживет до конца войны. В вагоне поезда он прижимает к себе небольшой рюкзак и сжимается в углу сам, стараясь спрятаться от всего. От запахов, что сводят горло. От людей, что пугают его и без войны. От того, что его в конечном итоге ждет. И все три дня пути он только и делает, что боится. Пару раз порывается умереть, но срывается в последний момент и всё же принимает лекарство, укоряя себя и за желания, и за слабости.
В госпитале, в который его направили, его встречают ровным счетом никак. Он пытается выхватить у людей хоть что-то из происходящего, но долгое время просто тихо стоит в пустующем холле. Потом к нему подходит женщина, дает ключи и какую-то форму, а потом указывает на нужную сторону. Жилое крыло, в котором он по номеру на ключе находит комнату, совершенно простую и крошечную, тем более, для двоих.
Спустя несколько часов эта же женщина заходит за Чонином, вводит его в курс госпиталя, а так же в курс дела. Показывает столовую, где их ждет ужин, а после него забирает у парня часть лекарств, оставляя только самое необходимое. Она называет себя куратором и обещает, что поможет при любом приступе. И что ответит на любые вопросы. Вопросов Чонин не задает.
Зато вопросы задает Чанёль. Он прибывает через день, приходит в комнату Чонина и улыбается ему так, словно там не чертова война за окном. Много болтает, из-за чего Ким узнает, что у того проблемы с сердцем, что тоже так себе идея для этого госпиталя. Вопросы он задает и Чонину, и кураторам, которые у них оказываются разными.
Госпиталь пустует, а Чонин продолжает делать вид, что не знает Чанёля. Заводить с ним дружбу было ужасно страшно. Точно так же, как вероятность, что в госпитале скоро будут пациенты. Это мысль пугала настолько, что, становясь реальной, даже не заставляет задуматься. Их впрягают так, что некогда дышать, не то что думать. Столько раненных, потому что боевые действия идут не всегда, но всегда кончаются потерями в разной степени. Конечно, никакие серьезные задачи им не дают, потому что они не врачи, но столько крови и ран за один заход просто не даст потом уснуть.
— У тебя...кровь? — Чонин это слышит от Чанёля в тот момент, когда им разрешают идти к себе. Ким смотрит на парня и не может понять, с чего такие вопросы, ведь они плавали в этой крови сегодня. А тот ловит его руки своими и приподнимает, как бы показывая ситуацию, и сам рассматривает. Руки Чонина в крошечных язвах и полосах, потому что эти самые язвы ужасно чесались, пока парень не обращал на это внимание.
— Господи, можно я просто умру, — шепчет Чонин, забирая свои руки из захвата и почесывая больные места запястьями, чтобы не сдирать ногтями. Врачам сейчас явно не до него.
— Ну ты чего? — зовет Чанёль, — пошли, тебе поставят укол, я перебинтую. Всё будет хорошо.
— Как же ты меня бесишь, — стонет Ким, но не сопротивляется, когда Чанёль ведет его за собой. Куратор молча перебинтовывает чужие руки, обмывая их перед этим обычной водой. Чанёль наблюдает за всеми ее действиями. Позже она ставит укол и просит Чонина потерпеть немного.
— Это из-за чего? — не может не спросить Чанёль. Женщина пожимает плечами и смотрит на Кима, как бы прося его пояснить. Но тот роняет голову, опираясь спиной о бок Чанёля, который тот старательно подставляет, чтобы парень не упал.
— Медикаменты, — отмахивается он, — спирт, обезболивающие, зеленка, йод и всё остальное, что содержит спиртовое.
— Выбрал ты себе профессию, — усмехается женщина. Чонин жмурится, стараясь не задохнуться и перевести дыхание.
— Там были бы перчатки, латекс не вызывает у меня реакции.
— Хочешь, я дам тебе перчатки?
— Нет, они врачам нужнее, чем мне, — улыбается парень, — я потерплю, а вам может пригодиться для спасения людей.
— Не геройствуй, твоя жизнь такая же важная, как и любого из них.
***
— Сколько тебе лет? — спрашивает Чонин, когда Чанёль завязывает шнурки на его ботинках. Пальцы Чонина еле сгибаются, он потратил бы уйму времени на это. Парень поднимает на него взгляд, что кажется немного странным с его положения, будто он паж какой-то.
— Я стал тебе интересен?
— Есть вероятность, что я останусь с тобой, пока не умру, — звучит шутливо, но такое тоже может случиться. Чанёль поднимается и теперь его очередь смотреть сверху вниз.
— Восемнадцать мне.
— Ты же только школу окончил.
— Ага, — Чанёль падает на свою кровать, свесив ноги на пол, потому что он тоже уже в обуви, — подумал, что сейчас не очень много смысла в учебе, прошел подготовительный лагерь, подал заявку. Вот я и тут.
— А я два курса медицинского окончил, — улыбается Чонин. Чанёль смотрит на него удивленно, а потом кивает.
— Вот почему вы говорили о выборе профессии, — понимает Пак, — у тебя аллергия на спирт?
— На всё.
— В смысле?
— В смысле, мой иммунитет настолько слабый, что любой раздражитель может вызвать у меня аллергическую реакцию. Конечно, спиртосодержащее это уже постоянная реакция, но всё остальное по ситуации. Иногда я могу поесть сладкое, а иногда я задыхаюсь от сахара в чае.
— Ты болеешь часто?
— Нет, я болею так же, как обычные люди, — отмахивается парень, поднимаясь с места. Он подает Чанёлю руку, потому что им пора идти. Тот ради приличия принимает помощь, обхватывая перебинтованную ладонь так, что почти не касается, его пальцы позволяют, — я болею сложнее, потому что я задыхаюсь от заложенности носа, но не могу использовать капли, потому что мой иммунитет направлен на борьбу с вирусом, я просто сам себя задушу.
— Не повезло тебе.
— Ну, зато я в госпитале на подтанцовке, а не в качестве пациента.
— Это злобно.
— Прямо как я, — усмехается Чонин, что получается больше похожим на искреннюю улыбку, чем на действительную усмешку. Он не злой, но почему-то именно таким себя ощущает сейчас.
***
Чонин привыкает. Свыкается с мыслью, что теперь это часть его жизни. Слушает от Чанёля случайные рассказы о родителях, о жизни до войны. Он кажется глотком свежего воздуха. И если первые привозы раненных не дают спать по ночам, потому что перед закрытыми глазами возникают не самые радужные образы. То раз на пятый Чонин просто падает на кровать и засыпает, стоит закрыть глаза, потому что усталость берет свое.
С Чанёлем они подстраиваются друг под друга, где Чонин берется за тяжелую работу и беготню, а Чанёль забирает у него всё, что могло бы повредить. Они отлично справляются с тем, чтобы работать вместе, набираются опыта, потому им дают более сложные задания, разгружая врачей. То, что они пробыли здесь огромное количество времени, Чонин понимает случайно.
Он потирается спиной о батареи, что греют едва ли, весь день, не понимая, почему так мерзнет. В перерывах Чанёль всучивает ему горячий чай и бросает тихое "война зимой - самое глупое, что может быть". Скоро зима. Еще осень, но она близится к своему окончанию, где в скором времени высыплет снег. Госпиталь не справляется с холодом, потому что дефицит всего. Последний раз дома Чонин был тогда, когда солнце грело. Чанёль - летом. Ким мягко ерошит волосы парня и улыбается, благодаря за заботу. Сейчас они есть друг у друга, наверное, так легче.
Раненные в госпитале не задерживаются надолго, потому что это граница, им оказывают помощь, достаточную для того, чтобы можно было перевести в другие места. Поэтому большая часть помещения просто пустует, пока не привозят новых раненных. Но если кто-то тут остается дольше, чем пару дней, то Чанёль начинает с ними болтать, разряжая обстановку. Чонину хватает сил только не смотреть на людей волком и завидовать чужой активности. Чанёль - глоток свежего воздуха.
В первые дни зимы становится невыносимо холодно, потому Чонин кутается в одеяло по ночам, не снимая одежду, в которой ходит весь день, потому что не может никак согреться. А за неделю такого холода он начинает ощущать, что заболевает, чего очень бы не хотелось. Однажды просыпается посреди ночи от того, что слишком тихо. Это было бы отличным поводом, чтобы уснуть дальше, но он уже привык к тихому посапыванию парня рядом. Чонин садится и смотрит на кровать Чанёля, понимая, что та пуста.
— Чанёль? — зовет он, хотя прекрасно понимает, как это глупо, ведь тут его нет. Он быстро натягивает ботинки, запихивая шнурки внутрь, не желая тратить на них время, накидывает длинную кофту и выходит из комнаты.
В коридоре темно и тихо, что начинает пугать, словно Чонин оглох, но он отлично слышит свои шаги. Так же отлично он слышит, как чешет руки под кофтой, подле локтей. Замирает и мысленно ругается, что это уже нервное. Он искренне не понимает, чего боится. Чанёль иногда говорил, что не может уснуть и шатается без дела половину ночи, но сейчас было так неспокойно. Киму просто нужно найти его, чтобы снова уснуть, но он не может вглядеться в темноту коридора, потому приходится идти, трогая стену каждый шаг.
Он доходит до дежурного поста, потому что там есть свет. Людей он там не находит, потому что сейчас ночной обход, что отчасти успокаивает, ведь они могли выцепить Чанёля с собой. Парень решает пройтись еще немного, что оказывается правильным решением, потому что Пака он всё же находит. Уже в темнеющем коридоре, прижимающегося к стене и не двигающегося. Чонин думает, что коснется его плеча и проснется в своей комнате, но это оказывается не сон. Чанёль тяжело дышит и цепляется руками за грудь, словно пытается держать себя в сознании таким способом.
— Ты идиот, — только может произнести Чонин, подхватывает его так, чтобы тот смог на него опираться. Он понимает, куда шел Чанёль, поэтому и ведет его в сторону процедурной, где можно взять лекарства. Искать кого-то из дежурных казалось такой глупой идеей.
— Это случилось неожиданно, я вообще случайно здесь оказался, — хрипит Пак, не имея сил говорить громче. Поэтому и на помощь он не мог бы позвать. Чонин шикает на него, толкает нужную дверь, локтем включает свет и усаживает парня на стул.
— Укол? — спрашивает Ким, получая краткий кивок. Чанёль откидывается на стуле, но сразу же сгибается к коленям, потому что в любом положение ему больно. Чонин дергает ручку стеллажа с лекарствами, но тот оказывается закрыт. На маленький замочек, а сквозь стекло видно нужные ампулы. Это были серьезные препараты, хранить их в свободном доступе было бы глупо.
— У куратора ключ, — замечает Чанёль, жмурится и тяжело дышит. Чонин смотрит на него пару секунд, прекрасно осознавая, что ему придется пробежать круг снова, а Чанёлю вряд ли это поможет. А с тем, каким бледным он сейчас выглядит, времени у него много.
— Я не успею?
— Успеешь, если не будешь стоять, — ругается Пак и тихо стонет, — я максимум сознание потеряю за это время.
Чонин смотрит на него, закрывает глаза на секунды и переводит дыхание. Спокойно берет полотенце с открытых полочек, обматывает локоть и размахивается, чтобы разбить стекло. То сыпется на пол с громким скрежетом, а Чонин достает нужное, натягивая рукав кофты так, чтобы не задеть ладонью стекло в лишний раз. Он подходит к Чанёлю, силой заставляя его отдать себе руку.
— Ты безумец, — хрипит он. Чонин смиряет его злым взглядом, перетягивает ему руку и открывает ампулу.
— Я потом тебе расскажу кое-что более безумное, — усмехается Чонин и ставит укол. Лекарство должно подействовать в течение минуты, но Чанёлю становится легче почти сразу. Чонин получает от него кивок, который говорит о том, что ему лучше, а потом падает на пол, облегченно выдыхая, — я впервые ставлю укол в вену живому человеку. Вот более безумная вещь.
Чанёль даже ничего ответить не успевает, как в кабинет врываются дежурные. Они ругаются, потому что был шум, а потом за разбитый стеллаж и самовольство. Парни же молча переглядываются и улыбаются друг другу. Они оказались тут, потому что ничего не могут. Но такое чувство, словно они могут всё.
***
Парней ругают, но больше достается их кураторам. Они вчетвером стоят перед главным врачом и выслушивают ругательства. И отчасти Чонин был с ними согласен. Он не должен был разбивать стекло, потому что это могло задеть и лекарства, которые сейчас очень дороги для них. Он так же мог неправильно поставить укол, потому что у него не хватает практики. Чанёль тоже глупо поступил, прекрасно зная, что они должны сидеть в комнате после отбоя. И глупо поступают их кураторы.
— Вы, двое, — зовет мужчина, — вы в ответе за жизнь друг друга, не допускайте оплошностей.
— Мы и можем жизнь друг другу спасти, — замечает Чонин, хотя умничать совсем не хотел. Мужчина смотрит на них, а потом на кураторов.
— Научите их ставить уколы и дайте по лекарству, мало ли что может случиться ночью. Пусть хоть так.
Они слушают еще пару замечаний, а потом взрослые выгоняют их в коридор, приказывая заняться делом. Чанёль выглядит, словно он самый обычный человек. Словно он просто прибыл с этими солдатами, когда сам цел и невредим. Ничего из того, что бы напоминало об ужасной ночи. Чонин же прекрасно ощущает, что заболевает. Теперь в полной мере, потому что ему теперь не холодно, а жарко, потому что перед глазами стоит дымка, а думать совсем не хочется. Но он четко знает, что будет помалкивать.
— Ты же в курсе, почему тут мы, я не девчонки-врачишки? — вдруг спрашивает Чанёль. Чонин пожимает плечами.
— Я догадываюсь.
— Догадываешься, чтобы умереть?
— Да.
— Я думал, ты просто так панику разводил, — Чанёль вроде и шутит, а вроде и не до шуток. Кажется, он впервые за это время серьезен. Хотя, тут и тема, что сложно быть не серьезным. Чонин вглядывается в него, прекрасно осознавая, что снова выглядит злобно.
— Я разводил панику, потому что хотел домой. А то, что мы тут ради того, чтобы умереть, я понимал. Мы не нужны стране, пока тратим ее ресурсы. Поэтому мы тут, если не умрем сами, то хотя бы поможем, пока нас не убьет война. А это рано или поздно должно случиться, пока мы на границе. Ну или поставка лекарств будет прервана этой же войной. Вопрос времени, как мы перестанем быть лишним материалом.
— Меня раздражает понимание этого, — вздыхает Чанёль, — в чем смысл давать нам лекарства и ругать за оплошности, если им наша смерть будет в разы выгоднее.
— Мы бесплатная сила, которая им сейчас нужна. Правда, были бы силы у нас для того, чтобы в этой войне выжить.
— Ну, мы есть друг у друга, справимся как-то.
— Только не обольщайся.
***
Чонин заболевает, тянет воздух через рот и хрипит, сжимает пальцами шею и даже стонать не может. И это от обычного желания прокашляться. Чанель видит это, вопросительно выгибает бровь и одним только взглядом спрашивает, всё ли хорошо. Чонин закатывает глаза, трогает руками лицо и пытается прийти в чувства. Это ему удается, он кашляет, сгибаясь пополам, но хотя бы дышит.
Зима обещает быть адом, потому что это едва начавшееся воспаление легких, высокая температура с пустыми легкими. Лекарство помогают, но ингаляция - делает хуже, но без этого как-то не умеют лечить. Он продолжает работать, пока стоит на ногах. Иногда работа всё же скидывается на Чанеля, за что Чонину безумно стыдно.
Ночью тот же Чанель убирает ему капельницу, потому что поздно поставили. У Кима ощущение наполненности, вместе с опухшими пальцами, потому что лекарство действует с побочными эффектами. Но хотя бы работает.
— Тебе хоть немного лучше? — спрашивает Чанель, а Чонин жмурит глаза до разноцветных кругов и тяжело выдыхает, ощущая себя разбито.
— Едва ли. Но я не умираю.
— До лечения ты был более активным.
— Потому что я просто болел, а тут я болею с препаратами. Мне нечем дышать из-за них, потому я без сил, — делится Чонин, а Пак присаживается рядом, трогает его лоб и сам себе кивает.
— Температура спала, ты должен уснуть. Справишься или укол? — Чонин отмахивается, не давая никакой четкий ответ, — ну серьезно, тебе нужно отдохнуть.
— Полежи со мной?
— Тебе не станет лучше, если кто-то займет твое пространство, — звучит так, словно он умничает. Чонин мягко постукивает рукой по своей кровати, как бы приглашая.
— Я так успокоюсь. Уйдешь, если станет жарко. Пожалуйста.
— Зимой тут жарко не бывает, — фыркает Чанель, но ложится, перед этим погасив свет. Чонин шепчет благодарности, отодвигаясь. Чанель его обнимает, прижимаясь не слишком близко, чтобы не лишить воздуха. А Чонин ощущает табун бабочек в животе.
***
— Весна, — Чонин говорит это на вздохе, после которого протяжно чихает. Чанёль тихо смеется и бросает четкое "будь здоров". Чонин кивает, после чего трется носом о плечо Пака, потому что его одежда еще не пропахла этой самой весной. А еще потому, что рука у него с переломом, довольно тяжелая ноша, не для личного пользования. Чанёль в шутку брезгливо толкает его, заставляя отойти немного.
— Говорят, завтра будут новые раненые, — вздыхает Чонин. У него глаза уже красные, но он стойко переносит цветение вестников весны, вишни, лепестки которой они пытаются смести с тропинок. Пусть так красиво лежали, но это требования.
— Эй, ребятки, — окликает их куратор Чанёля. Чонин недовольно что-то бубнит и позволяет Чанёлю тащить себя к ней. Женщина трогает рукой его лоб и шею, мягко так, словно родитель. Чонин уже давно взрослый, тем более после такого года, но к нему все относятся с каким-то курьим беспокойством. Возможно, сломанная на скользком полу рука добавляет ему беспомощности в образе, он не может понять.
— Пошли, поставлю тебе лекарство, — говорит куратор, Чонин хмурится, но не отказывается. Страдать, задыхаясь, ему не хочется больше.
День проходит слишком легко, потому Чонин не может уснуть. На удивление, с этим быстро справляется Чанёль, что не может не радовать. Киму кажется, что он снова оказывается в какой-то сомнительной ловушке, которая не позволит ему выбраться. Ощущение того, что он может не выжить, снова давит на голову. С ним Чонин и засыпает, потому просыпается еле-еле, не имея сил открыть отекшие глаза. Весна создает обострение его проблем, а тут еще и глупые волнения сказываются. Он почти год тут, следовало бы привыкнуть, если умереть не смог.
Военные приезжают посреди обеда, потому Чонин судорожно запивает таблетки горяченным чаем, зная, что они не подействуют в полной мере, потому что он не успел поесть. Работа не ждет, потому что ее слишком много. Такого давно не было, что не может не удручать, ведь это показывает, что на фронте дела обстоят не очень.
Чанёль помогает переносить раненых, пока Чонин работает на побегушках, поднося разные медикаменты. Хоть людей немного, работа проходит в тяжелом режиме, до самой ночи. Убираться приходится с приглушенным светом, стирать кровь с пола и убирать приборы. Чанёль выжимает тряпку для Чонина, замечая, как тот болезненно морщится, когда пытается протереть полку начисто.
— Если болит, давай сделаю я, — вздыхает Чанёль. Чонин упрямо губы кусает и качает головой, показывая свое несогласие. Болело ужасно, ведь мелкая работа, которая ему давалась, напрягала больше, чем тяжелая ноша. Мелкая моторика заставляла двигать запястьем в лишний раз, а там только зарастать всё стало.
— Немного осталось, — поясняет он, — быстрее спать ляжем.
— Разговаривал с кем-нибудь? — решает перевести тему Чанёль. Чонин бросает тряпку в ведро и расставляет вещи с полки на свои места.
— Многие без сознания были. Один рассказал, что все с одного места, было нападение. Пожаловался, что они без снайпера останутся, даже если тот выживет, — делится Чонин. Он стал чаще общаться с военными, словно нахватался этому у Чанёля. Да и тот убавил свой пыл, будто бы потерял интерес. Возникало чувство, что ему не хватает смелости с ними говорить, потому что всё стало тяжелее. Чувство, что Чанёль без слов понимал, какой ужас к ним подкрадывается, потому терял весь свой боевой настрой.
— Грустно, — вздыхает Чанёль, подхватывая ведро. Все готово, осталось воду убрать. Чонин ловко плетется рядом, словно не устал вовсе. Но если сравнивать с прошлой ночью, то будет лучше сейчас, когда глаза закрываются сами, а ноги не держат, чем половину положенного для отдыха лежать в бессонном бреду.
Проходит третий день, но в госпитале не так много людей, потому что раны у военных были не самыми серьезными. Будто весна на их стороне. Чанёль выключает свет в одной из палат перед сном, как что-то падает. Громко и больно, потому что Чанёль будто физически чувствует, как кости ударяются о твердый пол. Он взволнованно поворачивается, ища то, что упало, надеясь, что это не человек. Но это ожидание не оправдывается, потому что на полу находит парня с перевязанными глазами. Рукой по полу елозит, будто дорогу ищет, другой зажимая рот, чтобы не стонать от боли. Эта палата для тяжелых пациентов, поэтому многие тут без сознания. Чанёль неуверенно подходит ближе к упавшему и подхватывает его, стараясь поднять.
— Нет! Нет! — судорожно шепчет солдат, цепляясь руками в плечи Пака, но не для поддержки, а чтобы выбраться. Он чертовски напуган, тем более, его кто-то держит, а слабость не позволяет вырваться. Чанёль собирает последние силы и прижимает того к кровати, наклоняясь ближе.
— Всё хорошо, вам не причинят вред, — шепчет он. Солдат замирает, хватая ртом воздух. Руку неуверенно протягивает, трогает лицо Пака. Вроде и страшно обоим, но все равно интересно, что будет после. Но это прерывается тем, что раненый рукой за повязку хватается и глухо стонет, начиная крутиться в руках парня.
— Я позову врача, потерпите, — выдыхает Чанёль и убегает искать врача. Находит, судорожно пытается объяснить, но его понимают без слов и просят показать. На месте Пака почти выгоняют, потому что делать тут ему нечего. Парень успевает заметить, что солдат хотя бы на кровати лежит, но он путается в бинтах, размазывая кровь по лицу. Страшно. Очень страшно. Хочется закрыть рот руками и кричать сквозь преграду, потому что чужая боль ощущается очень сильно.
***
Чанёль просыпается не от того, что Чонин по обыденности расталкивает его, а просто сам. Но открыть глаза оказывается сложно, отчего Чанёль стонет. Голова раскалывается, а свет делает еще больнее. Он сдал позиции, его общее состояние стало хуже, а ему морально стало тяжелее реагировать на происходящее. От движений боль отдается в легкие, которые слишком давят на грудную клетку. Пак прекрасно понимает, отчего это ощущение, но оно пройдет достаточно быстро, пусть и неприятно.
— Как вовремя я зашел, — слышится рядом голос Чонина, а кровать прогибается от его веса, — ты как?
— Голова болит, — признается Пак, открывая один глаз. Чонин в рабочей одежде, говорит о том это, что уже не утро.
— Ты вчера сознание потерял вечером, — Чонин отвечает на его немой вопрос. Чанёль вспоминает вчерашний вечер и не удивляется: такие события поднимают давление, что можно упасть с ног.
— Раненый уползти пытался, я запаниковал, — рассказывает Пак, на что Ким мягко кивает.
— Мне сказали, — улыбается он, — с тем солдатом все в порядке, если не считать то, что он ослеп. Мог наделать глупостей, если бы не ты.
— Ненавижу эту войну, — стонет Пак. Чонин грустно смеется, явно соглашаясь с этим. А потом кладет лекарства на тумбочку Чанёля и встает.
— Мне надо идти. Тебя сегодня освободили, — говорит он, — приходи в себя.
— Спасибо.
Проходит часа четыре, пока Чанёль не чувствует себя лучше. Уже вечереет, что позволяет Паку пройтись по госпиталю. Он останавливается рядом со вчерашней палатой, думает и решает заглянуть. Вчерашний солдат спрятался под одеяло, будто за его пределами очень страшно и опасно. Чанёль осторожно подходит ближе и смотрит на эту кучу из одеяла и чужого тела. Смотрит и молчит, пока парень сам не скидывает одеяло с себя, садится и поднимает голову на Чанёля.
— Какая активность, — усмехается Пак, решая снова побыть разговорчивым. Этому человеку явно нужна хоть какая-та компания. Парень стонет, немного ежится и на подушку падает.
— Ты вчера мне помог? — голос у него хриплый, надорванный, словно он действительно накричался. Хотя, с его ранами это кажется вполне себе логичным.
— Да, это был я.
— Спасибо, — шепчет солдат, Чанёль присаживается на край его кровати.
— Куда ты уползти хотел? — спрашивает он, стараясь сделать голос мягче, чтобы это не звучало издевательством. Парень руку Пака наугад своей находит и как-то обреченно сжимает.
— Если бы ты пришел в себя после взрыва и ничего не видел, то куда бы хотел уползти? — серьезно спрашивает солдат. Чанёль отводит взгляд, не зная, какой ответ подобрать. Он видит, как парень слабо улыбается, будто понимает, что его слова победили Пака.
— Я бы остался на месте и позвал на помощь, — предполагает Чанёль, хотя заведомо понимает, что все было бы не так. Еще замечает, что руки у солдата тонкие, словно девичьи, цепляются в его ладонь так взволнованно.
— Меня Бэкхён зовут, — делится парень, выдыхая свое имя, словно это для него новое.
— Чанёль, — представляется Пак. Бэкхён скованно кивает, кусает тонкие губы.
— Напугал тебя вчера? — спрашивает он, но Чанёль честно считает, что это был не страх, а волнение. Всплеск паники, что заставляет потерять силы, как только отступит.
— Не успел испугаться, — говорит Чанёль, — паниковал, что не смогу помочь.
— Глупо, — вздыхает Бэкхён, а Чанёль понимает, что парню больно, что цепляется он за Пака и подушку не просто так, а для того, чтобы сдержать себя, — следовало бы умереть...
— Смерть не выход.
— Я снайпер, — это получается на выдохе, с некой обреченностью, — у меня привычка действовать зрением. Я не ориентируюсь звуком. Если бы я не держал тебя за руку, я бы не знал, где ты, — с полным разочарованием. Чанёль вспоминает слова Чонина про снайпера. Кто-то с прошлого раза говорил, что стрелков берегут больше себя, что они хрупкие птенцы. Барахтаются, путаясь в своих же перьях, если не видят мир сквозь прицел. А этот птенчик не видит ничего. Птица без крыльев, давится своим пухом, пытаясь выбраться из своей шкуры. Он такой же, как Чонин с Чанёлем - умирающий от самого себя, своей беспомощности.
— Что тебе сказали по ранению? — Чанёль знает, что ничего хорошего не услышит, но так всегда делает Чонин. Чанёль задавался вопросом, зачем это нужно. Но тот рассказал, что проще произнести свой диагноз самому, чем слушать его от других. Будто сразу легче станет.
— Сказали, что я возможно смогу видеть правым на уровне силуэтов и приглушенных цветов, — говорит он.
— А второй?
— А второй...я не знаю, — он скулит, утыкаясь в подушку лицом. Руку Пака из своей выпускает, хватаясь за голову.
— Мне позвать кого-нибудь? — спрашивает Чанёль. Бэкхён что-то неразборчиво стонет, сжимаясь. Чанёль подрывается с места в тот момент, когда парень вскрикивает, после чего зажимает рот руками. Больно безумно. Чанёль его боль чувствует и бежит за врачом. Бэкхён - его боль.
***
У Чанёля вырабатывается привычка по имени Бэкхён. Очень общительная привычка, излишне активная и такая красивая. О последнем Чанёль думает в тот момент, когда Бэкхён пытается встать и роняет вместе с собой все, что только можно уронить, пытается отойти от разбитой вазы, наступая на цветы. Чанёль обреченно вздыхает, привлекая внимание парня к себе, и садит виновника на место, начиная убираться. Бэкхёна перевели в другую палату, где ребятки с проблемами поменьше приглядят за шустрым котенком. А то, что произошло только что, случилось в пару секунд, за пару секунд до прихода Пака.
— Уже же весна, — шепчет в удивлении Бэкхён. Чанёль выкидывает осколки и поднимает на парня взгляд.
Бэкхён у них уже не первую неделю, потому что госпитали переполнены, некуда переводить, а местным специалистам хватит квалификации сохранить ему остатки глаз своими методами. Ему лучше, даже иногда повязку снимают, что вроде дает возможность жить свободнее. Он привык к некоторым вещам, вроде необходимых для существования. Но у него плохая координация, ориентируется в пространстве еще хуже, а на левое ухо слышит чуть-чуть хуже из-за ранения. У него почти восстановилась кожа по шее и плечу, хотя волосы, слегка вьющиеся и, кажется, все еще пахнущие гарью, оказываются жесткой подпаленной проволокой, которая останется надолго, пока не отрастут новые.
— Да, весна, — приходится выкинуть и цветы, после чего Чанёль присаживается рядом с Бэкхёном, проверяя, не случилось ли с ним что. Бэкхён мягко улыбается, когда Чанёль смотрит на его руки, придерживая своими.
— Хочу на улицу, — так же шепотом делится он. Чанёлю остается грустно улыбнуться в ответ и вздохнуть.
— Не думаю, что тебя пустят, — старается осторожно сказать он, паузу делая между слов.
— Я знаю, — вздыхает Бэкхён и падает на бок, мягко елозя по простыням головой. Пак чувствует, что в его сердце именно грусть, а не жалость или что-то в этом роде. В четырех стенах можно сойти с ума.
***
Когда Пак возвращается в комнату, то застывает в удивлении, когда видит Чонина, прижимающегося к стене. Его трясет, а он жмется к стене, будто та его спасет, трется о нее щекой и что-то несвязное хрипит, услышав Чанёля. Тот срывается к парню и пытается понять, что вообще происходит. У Чонина глаза красные, мокрые, словно что-то заставило его плакать, расчесанная шея и руки, которые он не перестает царапать.
— Что с тобой?
— Похоже на аллергию, — он хрипит и тяжело дышит, словно что-то сковывает его, — я задыхаюсь.
Чанёль мягко гладит парня по голове, а потом уходит, чтобы позвать на помощь. Чонину давно не было так плохо при Паке, поэтому все кажется таким странным. Странным кажется наблюдать за тем, как парню ставят укол, укладывают на кровать, дают лекарство и заставляют выпить воды, укладывают руки дальше друг от друга, чтобы не драл шею. Кожа ближе к ключицам вся исполосована, местами до крови.
— Почему так сильно? — спрашивает Чанёль. Врач вздыхает, проверяя температуру Чонина, наблюдая за тем, как он медленно проваливается в сон.
— Обострение. Его иммунитет не восстановился после болезни, нахватался вирусов у новичков, потому чувствительность сильнее, — поясняют Чанёлю. По Чонину простуду сложно заметить, он все равно белка в колесе, но и Чанёль был занят не тем. И ему немного стыдно, если честно.
Чонин спит весь день, иногда посыпаясь без памяти, что продолжается ночью и следующим днем. В первый день ему ставят капельницу, чтобы сбить температуру, но потом ему приходится сражаться с ней самому, потому что организм дает на это ответную реакцию в виде отеков на шее.
Чанёль ничем помочь ему не может, отчего настроение падает ниже нуля. Он делится этим с Бэкхёном, просто потому что тот спрашивает про грустный голос. Он начинает ориентироваться по интонациям, находить людей в пространстве по шагам и словам, хотя не мог похвастаться таким навыком в первое время. Странное настроение Чанёля передается Бэкхёну, который понуро плечи опускает и вздыхает.
— И вместо того, чтобы быть с ним, ты пошел ко мне? — тихо спрашивает парень. Чанёль не слышит упрека, но понимает, что в этом мог бы быть смысл.
— Не совсем, — возражает Пак, — я буду только раздражать его и мешать спать. Меня выгнали из комнаты, потому что не помогу. Когда ему станет легче, что он сможет хотя бы в себя прийти, то я буду с ним.
— Вы близки, — улыбается Бэкхён, что заставляет улыбнуться и Чанёля, расслабиться немного.
— Мы оба списанные, нас определи сюда на подработку еще в начале войны. Всё время вместе. Уже второй год. Ближе некуда.
— Это здорово, — восхищенно выдыхает Бэкхён, — у меня с дружбой не сложилось. Родители отдали меня в кружок стрелков, а там особо и общаться, кроме оружия, не с кем. И где бы я ни был, каким, все равно война. Зато навык мой пригодился, — последнее он произносит с грустной усмешкой. Пригодный навык, который теперь не спас.
— Ты...Я как-то раз слышал, что снайперы...ну...
— Считают удачные "цели"? — договаривает за него Бэкхён. Чанёль кивает, забывая, что его не увидят. Но Бэкхён выжидающе молчит.
— Да, — Чанёль еще хочет сказать "прости, забыл" но вовремя замолкает.
— Семьдесят три, плюсом пять с ранениями,— он говорит это так просто, что Пак понимает: перед ним человек, которого война превратила в убийцу. Чонин говорил, что убийства на войне не будут преступлениями ни перед кем. О том, что всегда есть за что сражаться, но вопрос просто "как и чем?". И Чанёль, на примере Бэкхёна, понимает, что за мир сражаться оружием больно. Безумно больно. Даже когда на улице весна.
***
В какой-то момент Чонин приходит в себя осознанно. Он даже встает на полчаса, чтобы помыться и хоть что-то съесть. После последнего его всё же рвет, потому что количество лекарства в его организме слишком большое, чтобы еще и еду принимать на себя. Чанёль приглядывает за ним, стараясь не упустить ни одного его шага. Но в конечном итоге, Чонин все равно падает на кровать и пытается скрыться под одеялом. Ему холодно до судорог, что в его положении не удивительно. Чанёль ловко забирается к нему под одеяло и обнимает парня, чтобы отдать свое тепло. Чонин жмется ближе и судорожно вздыхает, когда получает такое желанное тепло.
— Ненавижу весну, — шепчет Чонин, прекрасно понимая, что привыкает к чужой заботе, а это очень опасно, — заболеваешь легче, чем зимой, так она еще и пахнет кучей проблем.
— Парень, с которым я общаюсь...
— Бэкхён? — перебивает Чонин, чем удивляет Пака. Откуда ему знать имя? Но Чанёль только кивает, а Чонин его удивление ощущает. Они перестают использовать слова для некоторых вещей, потому что синхронизировались друг с другом уже достаточно за это время.
— Я как-то раз пришел в себя, мне сказали, ты у Бэкхёна. Услышал.
— Ах, понятно, — выдыхает Чанёль, удивляясь тому, что это получилось с облегчением, будто имя Бэкхёна от Чонина несло бурю, — так вот. Он наоборот просится на улицу, потому что весна и уйма запахов.
— Что тебе мешает его вывести?
— Его не отпустят. Он, судя по всему, уже спрашивался, — с досадой в голосе отвечает Пак. Чонин задумчиво отводит взгляда, слегка прикусывая губы.
— Давай сделаем это тихо? В выходной, в обед? — предложение Чонина звучит авантюрой. Их, конечно, по голове за это не погладят, но и не накажут. Бэкхён будет рад. Чанёль осторожно соглашается, стараясь не искать, для чего это понадобилось Чонину. Стараясь не искать, почему тут улыбается как-то грустно, слушая про другого человека.
***
Идею вывести Бэкхёна на улицу приходится исполнять, потому что в голове Чонина она засела прочно. Он периодически хрипит и кашляет, но уже активно выполняет много дел. Поэтому в выходной день они выбирают самое безлюдное время и почти влетают в палату, где Бэкхён остался с еще тремя ранеными.
Чонин мягко улыбается каждому и просит их прикрыть в случае чего, пока Чанёль ловко завязывает шнурки на ботинках Бэкхёна. Последний как-то счастливо улыбается и молчит, явно не желая доставлять проблем. Чанёль сначала думал его за руку вести, но дело это гиблое, потому сразу закинул парня себе на спину. Легкий, он хватается своими руками за плечи Чанёля, неловко вытягивая, чтобы обхватить шею. Путь на улицу они почти бегут.
— Задача выполнена, — радостно шепчет Чонин, когда Пак опускает Бэкхёна на ноги. Тот шатается и осторожно делает шаг, чтобы встать нормально. Ему уже третий день разрешают жить без повязки на глазах, потому Чанёль с ожиданием смотрит на лицо парня, желая понять его мысли. У него совершенно пустой взгляд, но по поднятым бровям и открытому рту понимает, что Бэкхён в восторге. Чонин мягко улыбается и падает на траву, усыпанную лепестками вишни, уже желтеющими от старости, давности своего существования.
— Я боюсь двигаться, — тихо говорит Бэкхён, словно их кто-то может услышать. Чанёль берет его за руку и медленно ведет вперед, поражаясь тому, что Бэкхён передвигает ногами совершенно неуверенно. Это, скорее всего, от того, что он в тяжелой обуви, но выбор был невелик. Пак подводит парня ближе к Чонину, слегка тянет вниз.
— Садись, идти тут все равно некуда, — смеется Чанёль. Бэкхён неловко падает на колени, тихонько ойкая. Чонин на это смеется, явно не ожидая такой неловкости, Бэкхён ему кажется слепым котенком. Да, не лучшее сравнение. Чанёль выпускает ладонь Бэкхёна из своей, наблюдая за тем, как парень складывает руки на коленях. Он сидит ровно, словно напряжен, хотя, возможно, ему просто удобно держать спину всё время. Чонин поднимается, садясь удобнее, и берет руку Бэкхёна в свою.
— Я Чонин.
— Знаю. Бэкхён, — улыбается парень, сжимая руку Чонина, — хотя, ты тоже знаешь.
— Знаю, — кивает Чонин. Бэкхён выставляет вторую руку куда-то вперед.
— Эй, — он ловит воздух рукой, пока Чанёль не подает ему свою, — спасибо вам, малышня.
— Вот запомни, что теперь без нас ты никуда, — вполне серьезно выдает Чонин, удивляя этим не только Бэкхёна, но и Чанёля. Не самое благородное, что делал Чонин, но звучит оное очень странно. Но Бэкхён расслабляется и тихо смеется, забирая свои руки. В нем действительно есть некоторое счастье, которого ему не хватало.
— Я запомнил.
***
Бэкхён западает в душу. В госпитале нет человека, который с ним говорил, но не влюбился. Это именно то чувство, которым можно описать его влияние. Сам же он тихо шушукается с Чонином, когда тот заглядывает к больным. Они быстро находят общий язык, что кажется удивительным, потому что с Чонином было в принципе тяжело говорить. Но они оба из столицы, оба старше Чанёля, оба бывавшие в студенческой шкуре. У них слишком много общих тем. Чанёль же искренне завидует и по-дружески ревнует.
Только, вот, не совсем по-дружески. Он понимает это, когда Бэкхён ему улыбается и говорит, что скоро сможет уехать домой. Чанёль выдает неожиданное "а может не надо?", заставляя Бёна смеяться. Всё сводится на шутку, в конце которой Бэкхён честно говорит, что будет скучать. Только дело в том, что не будет. Размытые образы перед его глазами очередных людей, с которыми он прошел через край этой войны. Войны, которая даже не подходит к своему завершению.
— Похоже на то, что я влюбился, — шепчет Чанёль, выключая свет ко сну. Чонин удивленно садится в постели, смотрит в темноту и ловит соседа по шагам, немного напряженному дыханию.
— Почему, похоже?
— Потому что я не уверен, что можно так быстро влюбляться. И что это не состояние аффекта, — признается Пак, а Чонин может только печально усмехнуться и упасть на подушку. Думал ли он о том, что такое может случиться? Отчасти. Но ожидал ли? Никак нет.
— Бэкхёна все любят, можно сказать, что и я не в силах устоять.
— Это другое, — возмущается Чанёль, ворочаясь, — его любят...как щеночка, которого можно назвать хорошим мальчиком. Ведь он такой слабый и наивно-добрый.
— Еще скажи, что ты такой особенный, ощущаешь это иначе, — Чонин не удерживается от того, чтобы закатить глаза, всё равно его никто не видит. В горле стоит ком, который и так не давал дышать полной грудью в течении всего дня, а тут еще и обида где-то глубоко пытается вырваться.
— Вряд ли, — соглашается Чанёль, чем удивляет, потому что Ким думал услышать другой ответ, — но я самого себя с ним иначе ощущаю. Словно всё это имеет смысл.
— Я сейчас задохнусь.
— Слишком сентиментально?
— Я в прямом смысле, — стонет Чонин и садится, стараясь отдышаться. Чанёль тоже садится и тянется к нему, не зная, нужно ли встать и помочь, или сходить включиться свет.
— Укол?
— Нет, — отмахивается Чонин и уходит в туалет, где долгое время держит лицо в ладонях, наполненных водой. Если ненависть к весне можно охарактеризовать человеком, то этот человек - Чонин. Всё, что витало в этом времени года, медленно убивало его. Так же медленно, как собственные лекарства, перестающие помогать.
— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Чанёль, заглядывая из-за двери. Чонин высовывает лицо из воды, трет глаза и смотрит на него в ответ. Цветы будто бы цветут в его никчемных легких, не меньше.
— Как и всегда, отвратительно.
— Ты принимаешь лекарство дважды в день, когда тебе хватало и одного. Это из-за времени года?
— Это из-за того, что я к нему привык. Со временем оно перестанет действовать окончательно, потому что двойная доза уже не справляется, — поясняет он, набирает в рот воды и полощется, словно пытается всё это с горла вырвать.
— Тебе нужно будет другое? — Чонин выплевывает воду и смотрит в мутное отражение зеркала, больше разглядывая Пака, чем себя, потому что выглядит он явно отвратительно. И Чанёль выглядит отвратительно, что греха таить.
— Остался один вид, который на мне еще не пробовали. Когда я привыкну к нему, придется принимать наркотики, — он пожимает плечами, потому что готов к этому, — возможно, если я продержусь лет пять, то появится что-то новое, но вряд ли. Могу прожить долгую жизнь, а могу однажды уснуть и задохнуться.
— А я скорее всего не дотяну и до тридцати, — делится Чанёль, заставляя Кима всё же обернуться к нему, — могу от болей, могу уснуть и не проснуться, а могу просто медленно сгореть. Так что, считай, мне кому-то из нас повезло больше.
— И это не исправить? — Чонин подходит ближе, пальцев утыкаясь Чанёлю в грудь. Под "это" имя в виду сердце, что не хочет работать стабильно, он кажется взволнованным. Но фраза Чанёля забавляет, потому он качает головой, но улыбается.
— Возможно, отдай бы мне кто-то свое, но такого не бывает.
— Если бы было, я бы отдал тебе свое, — улыбается Чонин, но Чанёль мягко убирает его руку от себя и уходит в постель. Чонин еще раз ухватывает воды в рот, теперь для того, чтобы попить. Глупые слова. Такие же, как и Чонин.
***
Бэкхён улыбается как-то обреченно, потому что его может ничего не ждать в конечной точке. Это сейчас его за ручку посадят в поезд, выведут на вокзале, а что будет потом, он понятия не имеет. Его семья, вероятно, считает его погибшим, если не погибла сама, было бы хорошо, если ему есть куда возвращаться. Обнимает парней и просит их не умереть на границе. Чонин фыркает и говорит, что так они хотя бы будут в числе героев. Бэкхён не оценивает, но между шумом всучивает ему адрес, словно координата, чтобы однажды, если не на том свете, встретиться.
Они расходятся, а Чонин искренне хочет избавиться от этого клочка бумажки, но почему-то оставляет. Чанёлю ни слова не говорит, даже когда тот жалуется, что Бэкхён не оставил обратную связь. Бэкхён прекрасный человек, который мог бы быть не менее прекрасным другом. Бэкхёна Чонин ненавидит. А Чанёлю говорит, что тот не сможет писать сам, а вот просить других ему бы было стыдно. Чанёль не особо верит в такую причину, но скоро успокаивается.
Успокаивается с негодованием, хотя Чонин продолжает замечать, как в том или ином контексте ему одиноко без слепого котенка. А так же то, что Чанёлю становится хуже. И каждый его приступ, среди всего того, что стало происходить чаще, становится еще больнее. Он не справляется с работой, что сначала удавалось покрывать, но потом стало слишком заметно.
К лету границу отвоевывают противники, потому положение госпиталя становится еще опаснее. Чонин расчесывает себе плечи до крови, что марает края рукавов его одежды, а потом впадает в панику. Усаживается рядом с дверью в их комнату, закрывает руками голову и пытается дышать, хотя прекрасно понимает, что не сможет. Пусть это и нервы, ему сейчас не станет легче из-за забитых легких. Чанёль выходит из комнаты совершенно случайно, удивленно замирает, а потом подсаживается рядом.
— Ты чего? Поставить тебе укол? — спрашивает он, а Чонин трясется и плачет, качая головой. Какой укол, если ему страшно, — что случилось?
— Я боюсь умирать, — шепчет он, шмыгая носом, из-за чего ему становится еще хуже. Он начинает наклоняться вперед, но Пак ловит и мягко обнимает, заставляя подняться. Уводит в комнату, усаживает на кровать и поглаживает по плечам.
— Почему ты вообще об этом думаешь?
— Потому что мне страшно, — Чонин стирает слезы руками, пальцы которых даже выпрямить не может, насколько их сводит, — мы под прицелом, эта мысль не дает мне покоя.
— Зато вел себя так, как будто тебе всё равно. Разве не ты говорил, что было бы лучше умереть?
— Ты думаешь, я говорил это от хорошей жизни? — негодует Чонин, пытается втянуть воздух, но только обессиленно падает на спину. Жмурится и сжимает покрывало пальцами. Как же ему плохо.
Чанёль куда-то уходит, но Ким не понимает, что происходит, потому что всё в цветных кругах и мельтешении, будь то глаза или уши. Не сразу понимает, что его садят и пытаются напоить. Это помогает уже тогда, когда одежда и лицо мокрые, потому что глотать он не может достаточно долго. А когда получается, давится и кашляет. Зато дышит. Чанёль поглаживает по плечу, пока Чонин не теряет сознание окончательно. То ли от нервов, то ли от дерзких попыток отдышаться.
***
Кураторы говорят, что ребят отправят домой. Парни переглядываются и не чувствуют облегчения, потому что это случится тогда, когда им пришлют замену. Скорее всего, в этот раз это будут девчонки, что не может не разбивать сердце, потому что война слишком жестока к обычным людям. Всё это затягивается на полноценную рабочую неделю, в конце которой им дают два пропуска на поезд, чтобы они могли протиснуться среди раненных солдат. Чонин сипло дышит, не ощущая себя довольным от всего происходящего, тем более, когда Чанель выходит раньше, прощаясь урывками и скромными фразами. Чонин прекрасно понимает, что может его никогда не увидеть.
Дома его встречают с каким-то облегчением, которое сам Чонин не ощущает. Ходит к врачу, получает новое лекарство, а потом неделю отлеживается, надеясь прийти в себя. Правда, это помогает. Он возвращается в университет и устраивается на подработку. Мысли о Чанеле не дают ему покоя. А потом покоя ему не дает Бэкхен. Бэкхен, что мило разговаривает в окружении взрослых женщин. Одну из них он едва заметно держит за рукав, потому что едва ли что-то видит. Чонин теряется, прекрасно понимая, что это будет ошибка.
— Бэкхен? — парень вздрагивает, напрягается, поворачиваясь к голосу. Что-то говорит одной из женщин, что заставляет ее посмотреть в сторону Чонина. Тот поднимает руку, начиная идти в их сторону, а Бэкхен идет ему на встречу.
Бэкхен идет слишком уверенно для человека, который не видит. Но, судя по всему, очень даже видит. Уже под конец своих шагов чуть чуть вытягивает руку, которую Чонин ловит. Бэкхен улыбается счастливо, сжимая его руку, что нельзя не улыбнуться в ответ. Его взгляд кажется осознанным, чему Чонин покупается. Бэкхен не был тем, с кем он мечтал о встрече, но сейчас внутри было такое светлое чувство, что даже похоже на счастье.
— Как давно ты здесь? — улыбается Бен, задавая вопрос, который даже Чонину не давал спокойствия.
— Нас вернули домой, наверное, спустя пару недель, как сократилась граница.
— А как же раненые?
— Госпиталь продолжил работать, нас заменили более здоровым вариантом.
Бэкхен понятливо кивает, на секунду оглядываться назад, словно проверяет, не потеряли его. Но женщины разговаривают друг с другом, что позволяет перекинуться еще парой слов. Внутри столько вопросов, но Чонин не решится озвучить ни один, потому просто молчит и улыбается. Бэкхен смотрит на него, а Ким понимает, что все еще держит его руку.
— А Чанель?
— Он дома, — уверяет Чонин, сам в это веря. Бэкхен хочет задать еще что-то, но женщина всё же зовет его. Он прощается с Чонином на хорошей ноте, но достаточно быстро и стерто. Он - это чувство.
***
Чонин встречает одну из этих женщин на работе. Та мило беседует с продавцом, пока парень упаковывает ей хлеб. Она рассказывает о чем-то достаточно незнакомом для Чонина, но вполне понятном для работников. Она уходит спустя какое-то время, а Чонин ощущает себя странно, словно упускает что-то важное.
— Госпожа Бён кажется счастливой сейчас, — выдыхает работница. Чонин удивленно на нее смотрит.
— В смысле?
— Она пережила всех своих детей, двух внуков. Думала, и третий тоже, а он живой.
— Не думаю, что его жизнь - повод для счастья, — замечает Чонин, прекрасно понимая, что речь про Бэкхена. Женщина пожимает плечами.
— Она любит этого парня, так что для нее это счастье.
— Откуда вы ее знаете?
— Так она же мастер починки, — это удивляет работницу, — ты не слышал?
— Я давно не был дома.
— Тогда понятно. Она чинит вещи, потому что в военное время это может пригодиться. Вот ее многие и знают. Можешь спросить у родителей, они тебе так же ответят. Могу дать адрес, если пригодится.
***
Чонин находит адрес, который ему дал Бэкхен, сравнивает его с адресом мастерской и понимает, что это одно и то же. Он набирается смелости, чтобы наведаться в гости. Небольшой дом, который имеет такую же небольшую вывеску. Она не самая заметная, посторонний даже внимание не обратит. Чонин стучит и искренне не знает, зачем пришел. Но открывает Бэкхен, который дежурно улыбается.
— Мастерская Бён, доб...
— Я к тебе, — перебивает Чонин. Бэкхен смущенно улыбается, узнавая его по голосу. Он едва заметно ловит воздух пальцами, словно уцепить пытается, потому Чонин ловит его руку своей. Бэкхен пропускает его внутрь.
— Что тебя привело?
— Мне было необычно встретиться с тобой вне госпиталя. Я решил оказаться ближе.
Бэкхен проводит его в дом, где сам усаживается на край стола, заваленного бумагами. Тут явно рабочая зона, потому что такое ощущение создается. Чонин понимает, что чай ему могут не предложить. И это хорошо, не придется цепляться, чтобы не уйти. Все пахнет хвоей и бензином, создавая в рабочей атмосфере еще и запах. Бэкхен щурится, словно вглядывается.
— Ты видишь?
— Не совсем, — улыбается он, — я вижу твою фигуру, цвета, пусть и блекло. Но как бы близко я к тебе не подошел, не увижу твое лицо.
— Это хоть что-то.
— Достаточно удобно, — усмехается Бен. Чонин теперь понимает, что его движения будут заметными, пусть и можно будет скрыть эмоции. Искажение у чужого глаза не такое и сильное, — как ты себя чувствуешь?
— Живым. Лучше, чем ты и Чанель, наверное.
— Он в порядке? Что-то серьезное? — Бэкхен искренне переживает, из-за чего в глотке сводит от странных мыслей.
— Ему нужно подлечиться немного, но он справится. Обещал мне написать, как ему станет легче, так что жду и заваливаю его своими письмами о всякой ерунде.
— Надеюсь, он будет в порядке.
— Только это и остается, — он разводит руками, вглядываясь в чужое лицо, прекрасно замечая, что этот жест был воспринят, — госпожа Бён...
— Моя бабушка. Родители умерли в первые дни войны, потом остальная семья. Вот я один у нее остался. Пытаюсь помогать с мастерской, хотя толку от меня мало. Принимаю заказы, когда ее нет, да и тяжести таскаю, чтобы не напрягать.
— Она тебя любит.
— Да, — он смущенно улыбается, отводя взгляд, — сейчас я ощущаю себя нужным, словно так и должно быть.
— Всю жизнь хожу по грани между тем, нужен ли я кому-то или нет, — делится Чонин, — восстановился в университете, вдруг пригожусь в тылу.
— Ты молодец. Я же ощущаю себя напуганным для новых начинаний.
— Были какие-то планы?
— Есть чувства, которые я не могу выразить, потому что боюсь быть отвергнутым. Словно что-то будет против меня. Да и сам я не лучший, чтобы такое выражать, — Бэкхен сжимает пальцы одной руки другой, едва ли дыша, пока говорит это. Он смущен.
— Это любовь?
— Я был так мало с этим человеком, потому назвал бы это интересом, чтобы не быть голословным.
Они один на один. Чонин мог бы задушить его, прекрасно зная, о ком речь. Его лицо не видят, потому не приходится улыбаться. Он совсем забыл, что ненавидит Бэкхена. И есть за что. Вероятно, если наступить на шею своей гордости, то Чанель был бы счастлив, услышь бы он эти слова. Чонин сжимает пальцы в кулаки и искренне надеется, что его голос не отдает злобой.
— Рискуй. Возможно, твои чувства однажды примут, если не хотели принять их еще раньше.
— Спасибо.
***
Чанель пишет, что всё хорошо, что он чувствует себя лучше, да и спокойнее как-то стало. Чонин готов согласиться с последним, потому что ситуация на фронте значительно улучшилась. Конечно, война все еще война, но ощущения все равно лучше, чем было до этого, а паника, которая душила Кима, сходит на нет. Чонин прижимает к груди чужое письмо и глубоко вздыхает, позволяя бабочкам в животе немного пожить еще.
Бэкхен улыбается и тянется, слегка прогибаясь в спине. Он проводит с Чонином достаточно много времени, хотя тот прекрасно осознает, что не принимает Бена больше, чем соперника. Иногда между ними возникает дружеское взаимоучастие, но потом Чонин винит себя за это. Раздавать свое сердце такому он не хотел.
— Могу я кое-что сказать? — шепчет Бэкхен в какой-то момент того дня, что Чонин снова у него в гостях. В этот раз всё же чай. Чонин кивает, а потом усмехается.
— Я не могу тебе запретить.
— Можешь, потому что я смущен, — смеется Бэкхен, что получается у него сконфуженно и совсем неловко. Чонин давится странным чувством, словно готов задушить этого парня, если что-то в его словах будет не тем, — ты мне нравишься.
— Что?
— Господи, Чонин! — срывается на возмущения парень, — если тебе так сложно понять по этой фразе, то могу сказать, что люблю тебя. Хочешь услышать это?
— Но...не любишь же...
— Не люблю, потому что так быстро не вл...
— Я думал, это Чанель, — выдыхает Чонин. Он чувствует облегчение вместе с другой тяжестью. Это не то, с чем он хотел бы разбираться. Бэкхен выглядит так, словно смотрит удивленно, хотя это не совсем так, потому что он не видит.
— Чанель? Он не больше, чем мальчишка, к которому нельзя не быть добрым, — он раздражается, что раздражает и Чонина, — с чего ты вообще подумал, что он может мне нравиться?
— Потому что он нравится мне.
— Ох, — Бэкхен сжимает пальцы в кулаки, сразу же их разжимая. Он встряхивает кистями и кивает, — это отвержение.
— Именно оно.
— Какой-то любовный треугольник получается, — Бэкхен ерошит волосы, чтобы как-то избавиться от нервности. Только ему не нужно знать, что у треугольника есть и третий угол. Ему не нужно знать о чувствах Чанеля, — забудь.
***
Чонин сжимается в калачик, царапая короткими ногтями плечи. Кожа горит сама по себе, так еще и на содранных местах, хотя дышать получается спокойно. Ким не помнит, брался ли за что-то, что могло бы вызвать раздражение, или он просто попал в нервный зуд. Но ощущение было ужасное. Хотелось спрятаться, но не получалось.
Чонин устал быть слабым. Он устал, потому ему нужен кто-то сильный, за кого он смог бы зацепиться и не ощущать себя так ужасно. Только вот, тот же Чанель слабее его. Глупая влюбленность, прилагающаяся к ней ревность. Он устал и от нее.
Потому однажды он хватает Бэкхена за руку и волочет за собой, на что тот не воодушевлено отмахивается, но не вырывается. Чонин усаживает его на лавочке в безлюдном сейчас парке и садится напротив на корточки, смотря на него снизу вверх. Бэкхен ищет его пару секунд взглядом, а потом опускает голову и прищуривается. У него столько вопросов, а у Чонина столько мыслей в голове, что хочется с ума сойти.
— Чанель влюблен в тебя.
— Зачем мне эта информация?
— За тем, что он зассал и не сказал тебе сразу, боясь, что это может что-то испортить. Он не написал тебе, потому что я спрятал от него адрес. Ты не узнал это потом, потому что я не передал тебе письмо.
— Ты думаешь, это что-то изменит? — Бэкхен усмехается, словно дразнит этим вопросом. Ничего не изменит. Чонин прекрасно это понимает. Но он устал.
— Просто я должен, — выдыхает Чонин, — как бы больно мне не было, но ни ты, ни Чанель мне не нужны.
— Звучит ужасно, ты понимаешь, что несут такие слова?
— Более чем. Мы слабые, вот и цепляемся друг друга, а я не хочу.
— Думаешь, что найдешь сильного человека, то всё станет лучше? — Бэкхен недовольно откидывается на спинку скамейки и сжимает губы, показывая свое пренебрежение,— не станет. Если собрать все осколки, зеркало всё равно будет в паутине.
— Я бы выбрал паутину, — признается Чонин. Бэкхён вздыхает и ловит его руку своими, сжимает крепко-крепко.
— Это глупо.
— Я знаю, — улыбается Чонин, — знаю, — после чего всучивает Бёну конверт, который никогда бы не хотел отдавать. Бэкхён качает головой и закрывает глаза, всем своим видом показывая, как он этого не хочет. Но он должен знать, Чонин думает так.
***
Бэкхён переводит дыхание и прижимает руки к груди, не зная, куда себя деть. Что бы там ему не сказал Чанёль, это разбивало сердце. Чужие чувства, которые делают больно. Возникало чувство, что он понимает то, когда задыхается Чонин. Он задыхался от нервозности, но Чанёль ловко ловит за руку и, вероятно, улыбается. Бён написал ему, что не отказался бы встретиться. Рассказал о том, что Чонин передал письмо, не говоря ничего иного.
— Я рад тебя видеть, — говорит Чанель, а Бэкхён не может его не обнять, прекрасно зная, что тот может почувствоваться. Он тоже рад. Только, вероятно, немного иначе. Сжимает его руку и улыбается.
— Взаимно, — и между ними возникает какое-то странное напряжение, которое обязательно нужно сбить. Чанёль отводит взгляд, что Бэкхён не видит, но прекрасно ощущает где-то на подсознании. И это заставляет его нервно рассмеяться, — как же странно знать о чужих чувствах.
Скорее всего, Чонин чувствовал себя так же. Зная о том, что тебя кто-то любит, но не любить в ответ. Такое странное, немного давящее. Чанёль виновато ерошит волосы свои рукой, потому что нечем себя отвлечь. Он волнуется. Бэкхён волнуется не меньше, только немного о другом.
— Я тебя пойму, если ты откажешь.
— Я не откажу, — качает головой Бён, — я не отвечу взаимностью, но и не откажу. Вероятно, если ты что-то чувствуешь, то оно имеет смысл. Может быть, я могу однажды ответить.
— Ты разобьешь мне сердце, если дашь шанс, который потом окажется ложным.
— И себе.
— С ума сойти, — Чанёль отходит, потому что теряется окончательно. Бэкхён остается на месте, потому что он не может иначе. Не может поддержать. Не может отвергнуть. Похоже, он слабый. Слишком слабый. И цепляется сейчас за Чанёля, потому что не за кого.
— Прости, что я такой, — шепчет Бён. Чанёль берет его за руку и сжимает крепко-крепко.
— Я даю тебе шанс разбить мне сердце.
— Я даю тебе шанс попробовать растопить мое, как бы больно нам обоим не было.