«Нет, Йеннифэр, я не помогу тебе поймать джинна. Слишком опасно». Эти слова все еще звучат эхом в ее голове. Она садится у столика и, чтобы успокоиться, начинает расчесывать волосы. Вздрагивает, когда видит в отражении Господина Зеркало. Но теряется всего на секунду.
– В комнату дамы и без стука? Я была лучшего мнения о твоих манерах, Реми, – говорит она. Зубчики гребня продолжают скользить в море черных волос, как плавники неведомых подводных монстров. Геральт, конечно, говорил ей его настоящее имя, – если Гюнтер о’Дим было его настоящим именем – но произносить его вслух не хотелось.
Стеклянный человек кланяется, но взгляд его прикован к Йеннифэр, гипнотизирует, напрягает. Чародейка не подает вида.
– Надеюсь, этот маленький подарок поможет заслужить прощение.
На туалетный столик опускается розовая пышная цветочная ветвь.
– Amaranthus caudatus, – определяет Йеннифэр, едва прикоснувшись к подарку кончиками пальцев. – Амарант хвостатый.
– Увидел его и вспомнил о тебе, Йеннифэр из Венгерберга.
– Зачем ты здесь?
О’Дим отвечает не сразу, через отражение глядя чародейке в глаза.
– Я знаю, что тебя мучает. Заклятие, которое связывает вас с Геральтом. Ты хочешь снять его. Верно? Для этого и нужен джинн.
Йеннифэр молчит.
– Тебе не нравится зависеть. Ты всегда ценила свободу. Но еще больше тебе хочется знать, настоящая ли эта любовь, истинные ли чувства…
– Зачем ты здесь?
Сама того не замечая, она сжимает изящными пальцами розовые соцветия. О’Дим отводит взгляд от зеркала, теперь уже смотрит на нее прямо.
– Я могу помочь, – шепчет он, забирая из руки Йеннифэр гребень. Со странной бережностью касается ее черных волос, начинает расчесывать их. – Снять заклятие.
Йеннифэр задерживает дыхание. О’Дим молчит, видимо, ждет ответа. Теперь в зеркале его лица не видно. Чародейка пытается взять себя в руки.
– Ты не сделаешь это просто так, из доброты душевной, – говорит она, сдержав в голосе дрожь.
– Именно из доброты душевной, – посмеивается о’Дим. – Мне достаточно лишь твоего согласия. Я не потребую ни души, ни чего бы там ни было.
– С чего бы это?
– Скажем так… Ты мне нравишься, Йеннифэр из Венгерберга.
Йеннифэр отпускает цветок, складывает руки на коленях. Лепестки амаранта липнут к ладони. Волосы черным шелком переливаются в пальцах о’Дима. Да, теперь вижу.
– В чем подвох?
– Подвох? Заклятие исчезнет. Это все. Ты ведь сама знаешь, к чему это может привести.
Йеннифэр смотрит прямо на свое отражение. О’Дим склоняется к ее уху и откладывает гребень.
– И, кажется, готова к таким последствиям.
В его глазах золотые отблески. Йеннифэр встречается с ним взглядом.
– Тебе интересно, что будет с Геральтом, – выдыхает она, пораженная внезапным осознанием. Тихий смех могущественного существа вызывает у нее, великой чародейки, мурашки.
– Разве есть в этом что-то плохое? Он… завораживает меня.
– Держись от него подальше.
– Нет повода для злости, моя дорогая. Я не съем его душу, если он сам этого не захочет. Так ты согласна?
Йеннифэр прикусывает нижнюю губу.
– Да.
Корабль раскачивается на волнах, как колыбель. И Геральт почти засыпает, когда из дремы его выдергивает шорох. Вскинув голову, видит о’Дима. С венком в руке. Цветы и шуршат.
– Что за черт? – морщится ведьмак, приподнимаясь на кровати. О’Дим улыбается, вешает венок в изголовье. Цветы персикового дерева, красная лента, удерживающая их вместе.
– Тебе не нравится мой маленький подарок? – спрашивает о’Дим с деланой обидой.
– На кой черт мне цветы? – Геральт втягивает носом воздух. Цветочный аромат дразнит. Красная лента впивается в белое и зеленое. Протянув руку, ведьмак касается нежных лепестков, снимает венок.
– Примеришь его?
– Зачем? Мне еще пока не надо прикрывать лысину.
О’Дим, видимо, решает сделать вид, что не услышал. Прогуливается по тесной темной каюте.
– Маленькие детали могут сказать о многом. Нужно только уметь их разглядеть, – говорит Господин Зеркало. Разговаривает будто сам с собой.
– Это ты к чему?
– Геральт, Геральт…
– Да, знаю. Любопытный.
О’Дим перестает ходить по каюте, садится на край кровати. Геральт вертит в руках венок, пытаясь понять, какие маленькие детали имел в виду о’Дим, не обращает внимания.
– Откуда ты знаешь, что я хотел сказать именно это? – спрашивает Господин Зеркало. В его тихий голос вплетаются скрипы досок и плеск воды.
– Ты постоянно это повторяешь. Да и я действительно очень любопытный, – говорит Геральт, осторожно вешая венок обратно. – Чем больше ты знаешь, тем меньше может тебя удивить.
– Слышу слова профессионала.
На какое-то время каюта погружается в молчание. Геральт смотрит на белые лепестки, и что-то не дает ему покоя.
– Странное сочетание – белый и красный, – говорит он наконец, чуть прищурив глаза. Чувствует взгляд Господина Зеркало на своей коже.
– Красивое, правда? Невинность и страсть. Чистота и порочность.
– Скорее саван и кровь.
Ведьмак морщится. Опускается обратно на подушку.
– Так и будешь сидеть на моей кровати? Хочешь сказку рассказать?
– Возможно. Могу еще по головке погладить и поцеловать в лобик. Хочешь?
– Обойдусь.
О’Дим тихо посмеивается.
– Сладких снов, Геральт, – раздается его шепот над самым ухом.
Геральт хочет что-то ответить, но дрема наваливается с такой силой, что противостоять ей становится невозможно. Ведьмак засыпает под мерное раскачивание корабельной колыбели, под тихую песню волн.
Ему чудился запах персика, такой нежный и сладкий, зовущий куда-то. И он бежал, бодро переставляя большие лапы, шевелил черным носом, принюхиваясь, и от предвкушения вилял хвостом.
Он знал, что персиком пахнут ласковые руки его Хозяина. И, когда запах начал становиться все ощутимее, когда сырой, пряный запах леса уступил запаху деревенского дыма, даже взвизгнул и понесся во весь свой волчий опор.
Хозяин ждал его. Руки, огрубевшие от тяжелой работы, дарили на удивление нежные прикосновения. Гладили уши, чесали шею и живот, который он подставлял, признавая чужое превосходство. Руки были теплые и ласковые, и он тыкался в них носом, целовал их, потому что Хозяин был дороже всего: дороже жизни, дороже волчьей независимости. Он бы променял запах мха на запах дыма, если бы Хозяин его попросил. И Хозяин надел на него ошейник.
Геральт делает жадный вдох, чувствуя, как впивается в плечи и предплечья веревка. Он не видит ее, но знает: она красная, красная, как кровь, особенно выделяется на белой коже. Чьи-то руки завязывают узлы, медленно, неспешно. Они пахнут персиком. Этот запах щекочет ноздри, туманит рассудок. Геральт тихо вскрикивает, когда веревки стягивают слишком сильно.
– Прости, Белый Волк. Потерпишь немного? – звучит голос, приятный, успокаивающий, убаюкивающий. Ладонь надавливает на затылок, заставляя прижаться щекой к каменному полу. Холод плит кусает колени.
Потерявшие чувствительность пальцы подрагивают. Геральт жмурится, терпит. Шершавая, грубая ладонь поглаживает его по спине, проскальзывает под изысканной сетью веревок.
– Хороший мальчик.
Веревки обхватывают и грудь, становится труднее дышать. Красное так сильно впивается в кожу, что наверняка останутся синяки. За веревки тянут, заставляя его приподняться, но он по-прежнему стоит на коленях. Руки обнимают его, ладони касаются груди.
– Вот так. Мой милый волчонок…
Геральт дрожит – от боли. Одна из рук внезапно превращается в огромного мохнатого паука. Перебирая лапками, он взбирается по груди, по шее. Геральт чувствует его цепкие лапки у губ. Пальцы сжимают его челюсть, и есть в этом что-то неуловимо знакомое, почти ностальгическое. Геральт послушно открывает рот. Паук забирается внутрь.
Геральт чувствует маленькие волоски, чувствует солоноватый вкус брюшка. Вздрагивает кадык, когда паук заползает слишком глубоко, Геральт дергается, боясь задохнуться. Но рука держит. Прикосновение успокаивают. От стягивающих тело веревок становится дурно. Они слишком похожи на паутину.
Цепкие лапки паука вновь касаются его губ. Из горла Геральта тянется белесая нить. Паук ползает, постепенно, круг за кругом, окутывая его саваном, струнами невиданного инструмента, такими же белыми, как его волосы, а Геральт доверчиво закрывает глаза, потому что чувствует аромат персика.
И просыпается за секунду до того, как в каюту входит капитан – оповестить, что корабль прибыл на Континент.