Если повернуть холодную воду, то кран, с несущим скрипом, означающим только многовековой налёт ржавчины на стенках излива, выбросит в воздух клубок грязного отвратительно-пахнущего дыма и едва слышное «ох», а лепесток вентиля сменится только на одну позицию влево. 

Если параллельно нему вжимать всей силой ладони горячую воду, то спустя три поворота лепестков можно обнаружить, что эта старая пожелтевшая ванная, с трещинками ближе к сливу, никак не предназначена для мытья головы или же ухода за своим телом; в ней вообще никогда не подавался напор, и та, соответственно, не засорялась как все приличные ванны. 

Вместо этого простой декоративно-бытовой предмет в квартире оказывается телефоном, и Ханма, когда я в первый раз задаю вопрос о его чистоплотности, пожимает плечами, отвечая, что тот просто болтун, оставляя меня в немом недопонимании. Теперь всё яснее. 

Члены преступной организации всегда должны хотя бы пытаться держать ухо в остро, чтобы не наткнуть своей ошибкой на кровожадную расправу даже простых гражданских в лице милой старой соседки, здоровающейся по утрам со всеми, не терпя исключений и надменного взгляда вместо ответного пожелания хорошего дня. 

Любой телефон может прослушиваться, это Ханма догоняет как-то слишком быстро, что мне начинает казаться, что где-то тот прячет незаметные клочки бумажек с написанными на них каллиграфическим шрифтом подсказками, будто тот в какой-то игре. И тут даже неважно кто: его могут выследить как власти, так и кто-нибудь из группировки. Возьми в пример того же Санзу: распихает всем по жучкам, и даже не по одному, в телефоны, чтоб никто даже дышать плохо не смел в сторону босса Манджиро. 

Так что Шуджи просто ищет решение. 

Он хватается за душевой шланг, преподносит к уху лейку, такую же ржавую местами, как и вся ванна, и… снова крутит лепестки холодной воды, только уже в обратную сторону, отмеряя количество поворотов, чтобы не ошибиться. 

Потому что первые повороты отведены под каждого члена Бонтена, и если, упаси Господь, он совершит эту дурацкую ошибку хоть раз, то останется как минимум на побегушках до конца жизни у Хайтани, но в максимально-противном случае, когда тот, быть может по усталости, или же по пьяне набирая излюбленный номер, конец жизни случится раньше побегушек. 

Конструкция не из простых, а почему в ней можно найти только самых необходимых, по мнению Ханмы, людей, не затрачивая время на излишки и дополнительный трёп.

После Риндо в его импровизированном телефоне можно услышать самый прелестнейший, нежнейший и ласковый голос, который вытягивает из него улыбку самым хитрым из способов и вечно норовит настучать по голове за очередной звонок посреди ночи. 

Как сейчас. 

— Мне завтра к первой паре! — жалуется громкий зевок в тихо гудящую от старости трубку, и Ханма упирается сильной спиной в старый кафель ванной комнаты, настенная плитка которой, кажется, вот-вот треснет. 

— Фую, детка, ты такой милый, когда злишься, — он еле держится на ногах с последней миссии, разглядывая кроваво-бордовые засохшие пятна выпуклой коркой у локтя. Но так хочется услышать его перед сном. — Хочешь я заеду за тобой, и ты поспишь у меня в машине?

— Зачем мне это, если я могу поспать сейчас? — голос сразу смягчается, и, быть может, улыбка Ханмы заразительна на столько, что передаётся даже через провода. — Но я обязательно приму во внимание твоё предложение. Как проснусь.

Трубку хотят снять, и с одной стороны Шуджи не имеет права так глупо запрещать ему закрыть базовые потребности, но шаловливо-взыгравшееся эго твердит об обратном. — Ну, не ворчи же. Расскажи лучше, как твой день? 

— Я сидел в библиотеке. — Фую сдаётся, Ханма усаживается в ванной, свесив ноги за бортик. Чтоб перестали гудеть.

— И?

— И учился. — Чифую готовится стать ветеринаром, Ханма упоминал однажды. — У меня достаточно скучная жизнь: учёба, работа, дом. 

— Тише, не говори так про себя, милый. — нежное воркование в трубку диссонирует с раздаваемым в его ванной комнате скрипом старости и непригодности вьющейся у тела металлической верёвки. Он явно действует только на чувствах, выдаваемых сердцем, ибо слушать такое целый день до ужаса невозможно. —  В каком-то смысли я тоже сер и блекл, сплошные убийства, да одно разнообразие в виде тебя. 

— Ну-ну, — Чифую говорит так только тогда, когда алые звёзды выступают на его лице, а улыбка, обрамлённая смущённостью и неким влюблённым одушевлением, сходит на месяц. — Ты как обычно преувеличиваешь. 

Шуджи сам не может не улыбаться, пускай и не в убывающем амплуа шута. 

— Давай сходим в ресторан? Я хочу увидеть тебя. 

— Мы можем решить это утром? — Шуджи кивает, и знает, что, вероятнее всего, его увидели, пускай даже мысленно. — По пути в университет. 

Ханма мечтательно вздыхает. Пускай Чифую иногда может показаться невозможным со стороны, капризно морща нос и фыркая при очередной исходящей от Шуджи в его адрес глупости, что сочится даже во взгляде, но тот до невозможности добрый, ласковый и, несомненно, любящий. И Ханма просто не может упустить факт, что это всё только для него. 

— Я заеду за тобой в половину восьмого, будь готов к этому времени, хорошо?

— Спокойной тебе ночи.

У Чифую есть привычка, о которой мне ведает Шуджи однажды, совсем мельком, но я почему-то запоминаю эту деталь предельно ясно; что, когда звонок сбрасывается, буквально в две секунды не медля, Чифую складывает телефон и отпечатывает губы около динамика, будто это всё ещё способно донестись до того, на другом конце, и Ханма точно почувствует лёгкую смазанную влажность на скуле, прямо под правым глазом, который в этот момент обязательно прикроется, дабы не спугнуть всё то едва досягаемое с огромным трудом счастье. 

Но никто никогда не расскажет самому пареньку, как засыпает Ханма: разваливавшись прямо поперёк ванной, выкинув ноги из маленького и тесного керамического пространства, дабы те болели по утру на сгибе, у колен; он крепко прижимает к себе эту старую потрёпанную лейку, словно малое дитя требует тепло от излюбленной игрушки, и это всё происходит совсем не раз, чтобы не стать дурной привычкой, которую Шуджи обязательно обзовёт самой лучшей из имевшихся. 

Я ни разу не встречалась с Чифую Мацуно в жизни, и всё, что до сих пор мне известно, было произнесено с уст самого Ханмы, поэтому я даже не знаю, стоит ли полностью довериться и вычленить какой-никакой портрет через многочисленные описания передачи оттенка его волос при свете, наиглубочайших глазок и не передаваемой в разговоре улыбке, потому как та является настолько распрекрасной, что лишь глянешь, — запомнишь навсегда. 

— Ты не понимаешь, подруга, он тот, кого я искал всю жизнь, — словно количество лет Ханмы позволяет ему так говорить, ещё и приспускать солнцезащитные очки с носа, отражая свой блик прямо мне в глаза не только через затонированное покрытие, но и ослепительную улыбку. — Однажды я поженюсь на Фую, и мы уедем жить в Коста-Рику, — словно его работа позволяет ему так говорить. 

Фую навлекает на себя все неприятности этого мира, когда в один вечер оказывается зажат опасными ребятами с соседнего двора, а потом спасается путём мимо проходившего и особенного злого в тот день на Майки Шуджи. Наверное поэтому, мужчина всё ещё на него работает, считая негласным купидоном с особыми, но предельно эффективными стрелами. 

Чифую оканчивает ветеринарный в этом году; он амбициозный и открытый к этому миру мальчик, говорящий на выдохе слова о любви, коллекционирующий мангу и любящий питаться всякой дрянью. 

Шуджи гуляет сам по себе, сворачивая вазы и шеи; стреляет во всех, кто косо смотрит, демонстрирует длинные средние пальцы, ораторствует ругательствами, затягивается на вдохе и покрывается пятнами, когда находится близко к котам. 

Чифую гипоаллергенный, Ханма может и потерпеть вдруг что. 

Он не может только сдержаться, когда получает известие о предстоящих минах, что вынашивают Хайтани в своих головах, а после передают остальным, тычут разрисованными ноготками по местам, где разбросают припасы — словно конфетти обсуждают — исправно докладывают Майки о цели, что обязательно будет повержена ими. 

Среди них здание с библиотекой, той самой при университете Чифую, в которой парень обычно останавливается, дабы дочитать том манги, захваченный с дома или же у друга, доделать задание к паре или же просто наконец передохнуть, свалившись лицом к столику. 

Надо что-то делать, — Ханма смотрит на меня. 

Времени остаётся совсем немного, а очередной разговор с Чифую проходит по всеми давно установленному расписанию: прямо после задания старшего. 

В этот раз время их беседы выпадает на восемь вечера, что совсем не соприкасается со священным сном Мацуно, и тот даже болтает в трубку оживлённо и наверняка, о, Ханма слабо улыбается, активно жестикулирует, либо же гладит своего кота. 

— Фую?

— И тут я говорю Торе-… — кот тихонько взвизгивает, а Чифую судя по всему дёргается. — Что-то случилось? Не особо ты разговорчив сегодня.

— Давай завтра прогуляем дела вместе?

— Ты в своём уме? — Ханма отрицательно качает головой, слабо улыбаясь, и Чифую это понимает. — Кто же тебя отпустит?

— Я слишком ценен для Майки, — отчасти может. — Могу иногда пойти против его планов. 

— Ты, конечно, тем ещё разгильдяем бываешь, но не в работе же. 

— Иногда даю себе поблажки. 

— Я не пропущу универ. 

— Давай тогда сразу после заберу? — негоже тебе видеть разлетающиеся в щепки бетонные блоки, слышать крики женщин и полицейские сирены вровень с медиками. — Съездим загород. 

— Я уже договорился с Казуторой на библиотеку. 

Такой блеск в глазах Ханмы доселе оставался мне неизвестным, но так и не скажешь, что от него сможешь ожидать чего-то хорошего, сквозь хмурые брови и возбуждённо-взъерошенные волосы. Совсем чуть-чуть, и тот начнёт сгрызать ногти под корень, громко материться и необычайно долго смотреть в одну точку, стараясь выловить из потока мыслей ту самую стоящую, словно из стайки одинаковых рыб в рифе выискивать одну с отличным пятном на брюхе. 

— Может я тебя ревную.

— Не уверен, что ты умеешь так делать. 

Ханма не ревнует, он сразу достаёт идеально отполированный ножик и жестоким вампиром оставляет тело без крови. Но он обещает так не делать ради Чифую, и с ним даже не приходится промышлять подобным. Чифую не умеет лгать ему и уж тем более зарекаться на измены. 

— Тогда я просто хочу завладеть всем твоим вниманием, ты позволишь?

Дальнейшие нервные возгласы и рыки даже не запоминаются, ибо Ханма так и не заполучает тот ответ, что требуется голове. 

Самое худшее в его дурацкой работе наёмника это не рассыпать зёрна рациональности, отвлекаясь на какие-то другие вещи, которые могут казаться важными, но не быть ими. Ханма полностью уверен, что это не его случай: Чифую не бесполезная побрякушка, он страсть как важен в своей сохранности. 

Весь оставшийся и многозначно-молчаливый вечер, Ханма смотрит на меня, периодически вздыхая так обречённо, словно это именно из-за моих прихотей он сейчас чувствует колкие шипы плюща розовых кустов у рёбер, и я могу что-то изменить, дабы он переставал чувствовать себя так неловко и истерзано одной мыслью, что вся его жизнь оставалась глупой шуткой для очередного безликого за экраном. Где никто даже вообразить себе не может об этой непоколебимой значимости Чифую. 

Ханма также явно обвиняет меня в своей собственной глупости, хотя не я заставляла его вступать в Бонтен, сбегая с дороги истинного пути прилежного статного японца; он совершает это далеко до нашего с ним знакомства, и сейчас просто пожинает плоды бесчувственной подростковой оступи, держа кобуру открытой в успокоении мысли о защите, пускай и ложной, а уши не запрятанными прядями волос, чёрствыми от уродливой, украденной у Рана однажды, краски. 

Следующий день преподносит предостаточно количество открытий, и я, будто бы ни в чём не бывало, застаю в проёме двери квартиры самого Чифую, робко следовавшего за тяжёлым Ханмой с красными от усталости и лишних нервов глазами. По его обращённому и всё такому же взгляду, мне остаётся только кусать локти от желания узнать, что произошло. 

В новостях ни одного происшествия за сегодня, и это тоже странно. 

Ханма не облизывается рядом со своим обожаемым Чифую, и это тоже странно. 

Между тем, паренёк прячет светло-выкрашенную овсяную макушку в необъятном капюшоне, падает на самый край дивана, что окружает небольшую комнату зала, соединённую с такой же простой кухней. Оглядываясь по сторонам, сверкая навязчивой голубизной, окружающую сузившийся в немом интересе зрачок, он несколько раз удивляется, как тут по-необычному просто. Язык назвать Ханму аскетом никогда бы не повернулся, но всё больше обитая в этом безлюдном и тусклом пространстве и вжимаясь в белизну стен, понимаешь, что и признаков жизни в этой квартире немного. 

Всё сконцентрировано в ванной комнате. 

— Чаю? — Ханма разворачивается на него, и, кажется, будь это обычный день с Чифую в трубке, то тот бы даже пропустил звонок, сразу же уходя в кровать, копируя Рана Хайтани в бесконечном сне. 

— Прости меня. 

Слушать Чифую здесь и сейчас более чем непривычно, а понимать, что тот еле выжимает из себя голос, как некогда тот обычно громко восклицает на всю свою жизнь. 

Ханма уплотняет воздух тяжёлым выдохом. 

— Ты поступил как хороший человек и законопослушный гражданин. 

— Знаю. Но перед тобой всё равно стыдно, и я не понимаю почему. 

— Я ехал только, чтобы защитить тебя. 

— Я бы не мог спокойно жить после, понимая, что был осведомлён о ближайшей смерти моих друзей и одногруппников. 

Пар от чая, клубившийся прямиком на лицо предостаточно выбивает Ханму от груза мыслей о предстоящих теперь проблемах и возможностях их решения. Он не может винить Чифую полностью, тот поступил по совести, пускай и сорвал планы предостаточно опасных ребят, готовых на мщение, вдруг что. 

Лишь бы их не засекли тогда вместе, потому что, узнай Санзу, что Чифую знает, все жертвы окажутся напрасны, и его героический вклад в спасение людей никто так и не сможет оценить сполна, закапывая самого Мацуно под два метра. А вместе с этим и лишая Ханму возможности не думать до конца укороченной жизни, что всё совсем уж зря. 

Чья-то макушка врезается в его спину, и мужчина неосознанно покрывается дрожью, которой удаётся даже в ушах затрезвонить об опасности, что накрывает с головой бедного Чифую. 

Ханма сам виноват, не стоило вообще тогда спасать его; быть может, выкрутился бы сам, либо же получил несколько крупных с орех синяков. Но даже те не идут в сравнение с тем, что теперь может настигнуть паренька, напоминая, что орех недостаточно велик для полноценной драмы. 

— Я тебя люблю, Шуджи.

— Тебе стоит переехать. 

Чифую даже не возражает на то, что не получает ответ на свои чувства в прямом виде. Мельтешащий взгляд, голос с фонтаном волнения, скользящего по комнате прерывистым дыханием. Наверное, это просто способ Ханмы позаботиться.

Тот крутит головой, дабы Шуджи, всё ещё развёрнутый от него и медитирующий над спокойной горячей водой, видимо, в немом желании стать таким же беспечным сейчас, на нагоняя снопы дурных мыслей хотя бы в пять секунд. 

— Они найдут тебя везде, попробуй скрыться в Саппоро, хотя бы на первое время.

— Я люблю тебя.

Ханма разворачивается предельно быстро, чтобы Чифую не успел продумать дальнейший ход и утыкается ему в губы, с какой-то обречённой надеждой, желанием передать все сожаления сегодняшнего дня и, конечно же, не забывая поделиться и своей собственной любовью. 

— Пожалуйста, Фую. 

Он обнимает своей ладонью чужую, сравнимо небольшую, тёплую, влажную от скопившегося волнения и непоколебимой грусти, что не успевает разместиться в углах глаз, смачивая ресницы до назревающего моросившего дождя. 

Чифую тоже целует, ухватывает второй ладонью за воротник тёмно-коричневого плисового пиджака, требовательно тянет прямо на себя, касается шершавых сухих губ, стонет так удовлетворённо, словно жил до этого только ради момента ныне. Ханма сжимает пальцы на плечах, в паническом испуге отцепиться, потерять и никогда не увидеть вновь. 

— Я буду ждать тебя на западе Лимона, понял? Я дам тебе денег.

— Я сам смогу содержать себя. 

Ханма фыркает в смешке и целует в крылья покрасневшего носа, утвердительно и излишне нервно качая головой. Ну конечно же он сможет всё: и постоять за себя, и драться, и даже заработать целую гору денег, легально и не так изворотливо, как это получается у его незатейливого парня. 

— Не задерживайся здесь надолго, прошу тебя. 

— В следующем месяце выпускаюсь и сразу же бросаю всё. 

— Я тоже тебя люблю, Чифую. 

Он доказывает это ещё несколько раз за ночь, намечая поцелуи на дрожащем теле Чифую, ласково шепча его имя на ухо и постоянно улавливая зрительный контакт. Тянет к себе за бёдра, искусывает шею и не даёт рту закрыться. Ханма правда пытается. Он боится спугнуть до последнего, переспрашивает сотни раз на действие, и получает всё ответы положительные. 

Прошу. Не останавливайся. 

Я люблю тебя. 

Доселе эти три слова были слышимы только в совсем незрячем возрасте, да и то, мать говорит их однажды, перед тем как волна смоет её, превращая в недосягаемую шипящую пену. А потом Ханма слышит их только в писке телевизора, когда переключает каналы, так обращаются на улице, видимо к самым сокровенным людям, но никто и никогда не обращался так с самим Шуджи, ему это и не нужно. 

Не нужно ровно до этого момента, сейчас тонкие пальцы, играющиеся с его влажной свисающей чёлкой только и твердят о любви. Улыбка на лице, голова набок, своё собственное имя, срывающееся с пожаром ласки, укутывающем в кокон настоящей заботы, награждая телом, что не разгорается в нём даже после лишней бутылки саке или же от тлеющей сигареты. 

А утром, сразу же после вкусного и быстрого завтрака, нескольких поцелуев в висок и кофе на вынос, что Ханма берёт на первом этаже своего дома, пока Чифую ждёт в машине, проверяя почту, дабы отправиться в очередной сложный учебный день, Шуджи задерживает свои глаза, уперевшись в чужие и опять-таки говоря это заклинательное. 

— Коста-Рика, там сейчас тепло, наверное. 

— Я буду ждать тебя там. Год, пять лет, десять — неважно. Ты теперь обязан посидеть со мной на песке. 

Ханма целует в россыпь золотисто-пшеничных волос на макушке, и переводит взгляд на меня. 

— Я обещаю, что навещу тебя летом. 

Ханма ещё долго буравит взглядом свою чудесную ванную этим же вечером. Звонить через неё по прежнему безопасно, однако стоило ли оно того? Разрывая свою опасную и несостоявшуюся связь с Чифую, он действительно снижает шанс на то, что в следующий раз над парнем будет нависать точно такая же опасность, какая скапливается облаком в данный момент. 

Будь Ханма чуть более честным гражданином, и совесть бы переодически наведывалась к нему, то он бы тоже не сдержался вчера, названивая полиции с предупреждением о предстоящем мятеже. Даже с угрозой для собственной жизни. 

Но этим занимается не Ханма, эта роль удостоена Чифую, и Шуджи даже не собирается винить его за подобную выходку. 

Они договариваются о том, что прекратят свои встречи, хотя бы на время, пока Ханма не будет полностью убеждён, что их не уловили вместе в тот день и не сложили «два плюс два»

А пока всё ещё продолжает тревожить свою виновную во всех неожиданно всплывших грехах ванную, которая даже сжимается от столь неприличного натиска, сошедшего как гнев божий, от её же создателя. Устройство вышло настолько хорошим однажды, что просто так оставлять его на свалке душа встревожится, продать кому-то тоже станет задачей с шестиконечной звездой, трезвонящей о визуальном уродстве и без использования по требованию и, в конце концов, невозможности расколотить её от стены подобающе. 

— Нашёл я себе приключений на голову, подруга, — он хитро улыбается, прикасаясь рукой к бортику, словно прощаясь с давним другом. Даже непонятно, кто является прямым адресатом: плачущая от приближающего расставания мебель либо же я, молчаливо наблюдающая из приоткрытой в ванную двери. — Но что поделать, Фую оказался слишком хорош. Даже для меня.

Он вновь падает вглубь, свешивает ноги и потягивается ленивым котом. В мыслях только одно глупое предложение, которое однажды выросло из вечерней привычки, и от этого никак нельзя избавиться с первого раза. Поэтому ладони вновь на цветочных вентилях, а уголки губ только продолжают растягиваться в предвкушении чего-то родного. Влево, влево, пуш! Вправо, правильный подсчёт, Чифую Мацуно, гудки. 

Входная дверь слетает с петель, и вся квартира наполняется сначала воем ветра, а после и нерегулируемой истерикой Санзу Харучиё, что совсем в пару мгновений доскакивает до горящего тёплого и настырного света в ванной комнате. 

— Твоя сука нагнала копов на Хайтани. 

Ханма показывает зубы подрагивающему дулу напротив. Санзу ни капли не сомневается, только в бешенстве. Забавно наблюдать. 

— Маскироваться надо было лучше. 

Тебе пиздец, мой милый друг. Он всё ещё прижимает лейку к уху, слышит противные гудки и, наверное, даже рад, что Чифую игнорирует его до последнего. Слышать, как Санзу тянет нужный палец на курке, а остатки мозгов стекают со стены вероятно не круто.

Ханма переводит глаза за Санзу, ловит меня взглядом и улыбается. Он делает это всегда по-одинаковому, с ноткой инфантильности. И если бы не сосредоточенные, сократившиеся до невеликой точки глаза, его точно можно было бы назвать сумасшедшим. 

Он отодвигает трубку, смотрит опять на лицо Харучиё и задерживает дыхание. 

— Последнее слово, уёбок. 

— Ханма, я немного занят. Подождешь?