Обычно Ран занимается с ним очень нежным сексом. 

Он едва ощутимо притягивает Такаши к себе за загривок, запуская фаланги тонких пальцев в глубь отросших волос, соприкасаясь губами с мраморной спиной меж лопаток и очерчивая языком всякую попавшуюся родинку — от этого неизменно сводит ноги, потому вторая сильная рука обвивает торс и удерживает желанное тело рядом с собой. 

Ран любит проходиться ладонями совсем непринуждёнными касаниями, которые плавно перетекают в затяжные поглаживания по мягкой коже; любит сжимать в руках талию, припадая носом к плечу, добиваясь удовлетворённого мычания; он очень редко кусается, пускай Такаши и знает: Ран это очень любит. Просто по каким-то своим омерзительно-едким принципам позволяет себе вольность редко, вечно добавляя о каком-то уважении друг к другу, будто Такаши когда-либо был против. 

Совершенно не против поцелуев на внутренней стороне бедра, вызывающих багровые щёки, не против совместного душа по утрам, не против припадать к столу кухни, окольцовывая ногами жилистое тело Хайтани. 

Он совсем не против быть любимым. 

Мицуя привыкает к нему такому очень быстро. Вообще всё хорошее в жизни становится привычным предельно скоро, и от этого перемены чувствуются колким замечанием собственного эго. 

Сегодня с ним определённо не всё в порядке. 

Это стоило понимать ещё по совсем позднему посещению комнатушки Мицуи на последнем этаже коробки посреди ночного Токио. Без предупреждения он так делает, пожалуй, в первый раз, сразу же заваливая Такаши на футон, обездвиживая, и сразу же начиная растягивать пальцами. 

— Милый..? — Ран крепко сжимает его за бёдра, не позволяя выбраться, Такаши готовится увидеть россыпь лиловых пятен по утру, и всё бы ничего, если бы фаланги не твердели, больно сдерживая парня у себя. — Ран…мне неприятно.

Такаши поворачивает голову настолько, насколько ему это будет возможным — очерченный профиль ловит блик луны, оттеняя явное беспокойство в глазах. Ран словно нарочно его не замечает — взгляд мутный до того, что Мицуе мерещится его рабочий офис, подобный взгляд поселяется к каждому планктону во время завала, но он никогда не говорит о наслаждении. 

Его даже не целуют — внутренний ребёнок Мицуи разрывается на все части, а с ним и негодующее эго, что, наверное, одно и то же. Такаши очень хорошо учится его прятать, и потому сейчас требует только понимание проблемы партнёра. 

И Мицуя совсем был бы не против ужесточить их сексуальные практики в некоторых случаях, будь они не столь спонтанными и не столь непроходимыми в разговорах. Но ведь сейчас не так.

Между тем ускоряющиеся движения заставляют Такаши перейти на недовольный стон, он совсем не похож на ранние, ладони судорожно стараются найти опору в матрасе, но Мицуя слово на льду в неспособности иметь крупицу контроля над ситуацией. 

— Ран! — срывается жалобное с уст, и одна из рук уже бьёт его по боку, раз слова не могут заставить парня остановится, как и весь вид обеспокоенного Мицуи в целом. 

Хайтани делает громкий выдох, словно до того все лёгкие доверху забивались водой, после чего пелена непонимания своих действий спадает с глаз долгим морганием, а затем и пальцы заметно ослабевают, обеспокоенность покрывает крупицами всё лицо, он словно приходит сознание, в железном роботе находится стучащее человеческое сердце. 

— Я… — лицо такое испуганное, будто это в нём всё ещё господствуют чужие пальцы, Мицуя морщится. — Прости меня, Такаши! — он вытаскивает их, как понимает, в чём дело, второй рукой укладывая тело парня на футон. — Извини…Я…

Мицуя переворачивается и усаживается на матрасе достаточно быстро, смотря на осевшего и совершенно запутавшегося Рана напротив, горько вздыхая. Напряжённое беспокойство отчаянно стремится перейти в страх и высказаться уже сразу на двух лицах.

— Я…Такаши..

Хатайни видится совсем поблекшим, оставаясь на коленях, глядя на него осунувшимся, сжавшимся, словно в желании слиться с кромешной тьмой тихой ночи.

Кажется, теперь очередь Рана быть любимым.

— Ты?

— Не хотел, Такаши. 

Ох, этот ломающийся голос, словно громадный ком проблем нарочно застревает в горле, першит и вытаскивается блестящими от сожаления глазами с потрясывающимися плечами.

— Я знаю. 

Мицуя правда верит ему безоговорочно, пока смотрит на предстоящее перед ним непонимание и подавляющее желание сгореть от стыда к собственным поступкам, наверняка вытекающими в крики о вине в ушных раковинах. 

— Всё равно прости меня. 

Как быстро вина начинает поглощать внутренности, исцарапывая долгими уродливыми следами всё сердце? Такаши не может найти ответ на это, только догадывается, что требуются какие-то доли секунд, судя по Хайтани. 

— Расскажи мне, что случилось. 

Попадает в точку. 

Смотреть сейчас становится невероятно тоскливо на это. Одно заставание врасплох переходит в другое, и вот, теперь это сжавшееся существо напротив почти что держит рот под ладонями, лишь бы не проболтать что-то неподходящее для ушей Такаши. Всё равно не остановит. 

— Давай я сначала… — Хайтани в миг вырастает, Мицуя разрешает себе задержать дыхание и глаза на лице парня. Красив в любой ситуации, Мицуя наверное даже завидует. — Принесу тебе воды, хорошо? Мне очень стыдно. 

Не так стыдно, как выпалить всю правду, заключает Мицуя, значит ночь действительно обещает быть долгой. 

Стакан прячет в себе все блики пробивающейся сквозь шторы назойливой луны, а тонкие стены панельного дома все секреты известного незнакомца.

Такаши держит воду на уровне глаз, наблюдая за искажённым отражением Рана напротив. Тот же сидит на коленях, перебивая пальцы и всё медлит-медлит-медлит. Что такого они ещё не пережили вместе, чтоб сейчас топтаться и путаться в словах в попытке подобрать нужные? 

— Он преследует меня. 

— Кто «он», милый? — Мицуя старается напрягаться не слишком заметно. Быть уличённым в столь явной тревожности и незнании дальнейших действий и слов равняется ещё более широким застывшим глазам Хайтани напротив.

— Ран Хайтани. 

— Да разве он не всегда рядом? — осечка заметна сразу по нарастающей панике. Мицуя слишком лажает и слишком беспокойно гонится исправляться. — То есть…извини, но разве Ран Хайтани это не ты сам?

— Меня преследует прежний Ран Хайтани. — шёпот страшен в своём безумии, и мурашки незаметно для самого Такаши заполняют всю поверхность кожи в безмолвной, но такой отчаянной панике. — Он был идолом. 

Ох. Теперь всё становится яснее. 

Быть может, зависть нахлынувшего успеха уже дуэта группы после ухода Рана заставляет его чувствовать зудящее чувство несправедливости и собственной отвратительности, а быть может этому ещё и способствуют сверху посредственные роли, ведь поп-идола никто не собирается ставить на что-то серьёзное, зачем эта певичка вообще лезет в фильмы?

Мицуя склоняет голову набок. Стакан громко приземляется на доски близ футона, а сам парень тянется в попытке раскрыть свои руки для принимающих объятий. Недоверчивость Рана теперь начинает напрягать более заметно в вскинутых вверх бровях.

— Ран?

— Ты не понимаешь.

Не понимает. Мицуя продолжает тянуть ладонь, дабы получит хотя бы пальцы, огладить их, приблизить и поцеловать. Не понимает, потому тревожится, потому требует объяснений в раскрытых и сосредоточенных глазах.

— Он твердит, что я подделка. 

Ран Хайтани напротив не похож ни даже на самую искусную копию, в его глазах блестят аметистовыми бликами остатки сожаления, прибывшей отчаянности и долгосрочного страха, и всё это только что и твердит о подлинности его личности. 

— Глупый он какой-то. Сам-то настоящий? — уголки губ приподнимаются наверх в желании скрасить накаляющуюся ситуацию,  а сам Такаши, всё-таки, отпускает руки. 

Ран напуганный зверёк, он даже пятится подальше от Мицуи как от первого причастного, мотая головой. Его испуг электризует волосы, что вместо привычных кос сейчас остаются собранными в хвост, но вот-вот норовят порвать резинку, заполняя пространство большим встревоженным облаком. 

Влажность на лице остаётся слёзным путём на щеке. Настоящие глаза напротив всё же не выдерживают и выпускают так долго копившиеся внутри эмоции. Может так ему станет лучше. В ожидании всхлипов пространство замирает, но вместо них остаётся лишь поглощающая уши пустота. 

— Я не знаю, Такаши. — испуг в шёпоте режет ночную тишь, и всё вновь замирает, оставляя двух парней в комнате пялиться друг на друга в безумии проблемы. 

Что делать? Мицуя сам не знает; любую помощь в прикосновениях Хайтани отвергает, а слова путает, переходя на самый измученный и устрашающий тон в мире. 

Ран Хайтани всегда выглядит уверенным в своих действиях, нередко самовлюблённым и эгоистичным в отношении окружающих, целеустремлённым в работе и весьма харизматичным, чтобы добиться всех поставленных целях. Проработав несколько лет в группе со своим братом и лучшим другом Санзу, он легко получает множество фанаток и фанатов разных возрастов, быстро выводя своё имя пускай и не на мировой уровень, но из узких кругов точно. 

Они знакомятся ещё задолго до, как Рана утаскивает в свои руки менеджер, с которым те так удачно сталкиваются в одном из переулков Токио, как никому неизвестному на тот момент парню только исполняется что двадцать два. Нет же. 

Их сталкивает носами друг к другу общий район, дворы, разделённые лишь длинным панельный домом посередине, и компании друзей, играющие вместе в страшную месть, начало которой никто не помнит. Их объединяют громкие обзывательства, разбитые к чёрту костяшки и схожие мечты на грандиозное и светлое будущее без вкраплённой в него бедности. 

Они делят вместе драку, сломанные руки, чай из старого термоса, горе по ушедшему в себя Майки, любовь к сиреневому цвету, университет, неприязнь к Кисаки, и, наконец, общую кровать на первой квартире, в которой ничего большего и нет, на всё что хватает заработать в местных забегаловках, пока учёба накрывает с головой и не даёт стать кем-то большим. 

Такаши любит его безумно, он по-другому не умеет, смотря с каким-то извечным щенячим восторгом на Рана, и надеясь, искренне надеясь, на бесконечность этих рук, тёплого взгляда и поцелуев в макушку. 

Он только и делает, что болтает о любви, крепко сжимает в цепких руках и всё радуется малейшему знаку внимания, благодаря судьбу за то, что внимания получает сполна, в этом Хайтани мастер. Наверное, не стоило так падать головой в это трескучее болото, но Мицуя иначе не умеет, да и вряд ли хочет.

Мицуя поступает на экономиста, потому как устаёт видеть мать с дрожащими от непробиваемой работы руками и спокойные лица сестёр на то что ужина сегодня не будет как обычно. Ран предпочитает экономический, ибо определиться к концу школы с профессией так и не получается, и поэтому следовать по стопам таких же инфантильных родителей кажется единственным правильным тогда решением. И то, что через пару лет туда подтягивается Такаши, только больше радует. 

И ещё радует, что оба класть хотят на этот чёртовый экономический, проживая в предвкушении о медийной известности. 

Руки у Такаши золотые, в самом начале он лишь изредка подшивает протёртые штаны Рана, и лишь после просит стать его своей постоянной моделью, тем самым косвенно заверяя себя чудотворцем, лавируя сквозь тканей золотыми нитками. 

Хайтани выглядит просто идеальнейшей моделью с подтянутым продолговатым телом, отчего глаза у Мицуи загораются всякий раз при работе и чётком понимании, что вот, она, его муза перед ним. Тот человек, рядом с которым шедевр выходит один за другим, забегай хоть на подиум сразу, ослепляя всех белоснежием кожи и вылепленным в руках мудреца лицом. 

Таким Ран был всегда, и отчего Мицуя даже не удивляется в первый раз, как слышит о предложении менеджера с улицы. Удивляется, когда узнаёт, что ответ становится положительным, и вот, Такаши, на следующий день у меня первые пробы. 

Через день пробы оказываются уже у Риндо. А потом и у Санзу. Все трое подтягиваются, вместе идти в группе намного легче, как минимум морально, а этот фактор у Рана всегда был одним из первых. Любовь к комфорту превыше всего, собственно. 

И Мицуя рад. Он смотрит в эти счастливые глаза, слушает возгласы об очередном фанате с улицы. Такаши накручивает прядь волос парня себе на палец, задумчиво бормоча что-то, как вновь слышит о покраске на следующей неделе в новом салоне в центре Токио. Его любовь счастлива, пускай теперь остаётся всё меньше времени на совместные работы в мастерской, когда живой манекен в виде самого Рана щёлкает его по носу, сбивая с подсчёта петель, отчего получает острой иглой быстрый и совсем безобидный, скорее неожиданный, штрих в бок. 

Хайтани становится айдолом. И это значит, что он обязан быть идеальным. 

— Так бывает, Такаши. — отвечает он специально холодно, Мицуя знает, самому наверняка больно! — Но нам стоит расстаться. 

Потому что айдолы не имеют право на сон — только двадцатичасовая работа; у них нет плохого настроения, и уж тем более что несуразных старых любовников, пускай те вполне сойдут за фанатов, разве с привилегией в возможности поцеловать. 

И Мицуя поддакивает ему. Раз того требует группа, раз это пойдёт на пользу Рану, так мы сделаем. Такаши сбагривает в охапку атласные полосы с флисовыми лоскутами и быстро покидает их квартиру. Только отчего-то слёзы портят ткань в ладонях, но Мицуя так и не понимает, к чем это они вообще появляются. 

Не понимает также, почему пропадает муза. Лёгкий образ Рана улетучивается в след за флёром его парфюма, купленного на одной из барахолок и с непроизносимым названием, теперь Хайтани сам становится непроизносимым, блокируется в мозгах, но всё не покидает пелену в глазах, кончик языка и барабанные перепонки. 

И это странно, ведь все иглы, портные ножницы и катушки с ещё нераскрытыми нитками летят в мусорку, вслед за эскизами на знакомый силуэт. Ран Хайтани теперь носит лишь вещи со всеми известными брендами, и смотреть на него можно только на задней стороны упаковки диска. И на концертах, те бывают редко правда, но это даже преимущество, на самом деле на билет удаётся накопить совсем нескоро. 

Но время идёт, бежит гонцом с новым прихотливым желанием Рана в пробе себя на плотном полотне кинопроекторов, с завершением карьеры певички и началом новой эры. И Мицуя, когда читает это в заголовках светящихся глянцев, замирает в диком ужасе.  

Его Ран в большой беде. 

Его Ран пятится назад к стене, громко прерывисто дышит и не перестаёт шептать о преследователе, что имеет то же лицо, то же имя и родинки на шее в детском узоре кружева. 

— Он убил сценариста моего шоу… — Ран руками обнимает себя за тело, в надежде создать цельный кокон, решающий совершенно все проблемы за одной. Как решает этот поддельный Хайтани всех перечисляемых людей, — убил…убил фотографа, помнишь? Та скандальная съёмка. 

Конечно Такаши помнит. И раскрывает рот, подтверждая этим нелепым видом сложившийся в голове пазл, что вырывается на удивлённом выдохе. Лицо всё теряет игривость. 

Ох, кажется тогда Ран Хайтани блестит своим мраморным телом на страницах абсолютно всех журналов, его накидкой становятся лишь едкие комментарии редакторов желтой прессы. И наверное в процессе Рану даже было хорошо от этой съёмки. 

Быть айдолом непросто, даже если ты и покидаешь этот пост, то хвост от старой известности срастается с тобой до конца, давая знать о своём присутствии даже назойливым шёпотом. 

А быть осквернённым айдолом ещё сложнее, платье идеальности спадает отвратительно быстро, оставляя полностью нагим для чужих осуждений и ненависти. 

И Ран Хайтани полностью попадает под удар. 

Он стукается спиной на высокий шкаф в потолок, что отзывается противным скрипом и волновым покачиванием, словно тот далеко в море. 

И Такаши окончательно теряет голову в любовных бабочках и безобразных искрах под естественными бликами, обрамлявшими и до того еле покрываемую безумность лиловых в своей перевозбуждённости глаз.

Он дёргается с места, оставляя рванный вздох на ситуацию, задирая голову к потолку, словно морская буря действительно накрывает по уши.

На макушку сыпется россыпь из блестящих конфетти-постеров, но на них всех самый различный Ран, улыбающийся с картинки своей самой очаровательной и харизматичной полоской на лице. Парень хватает один из них — одичалые глаза мутнеют за секунды, когда пальцы очерчивают своё же собственное тело с позапрошлого номера, поверх которого тонким слоем покоится вишнёвая помада. 

— Это…

Мицуя прячет свои стыдливые глаза на досках пола. Между дубовыми линиями, прямо под угол обзора падает ещё несколько листовок, внутри которых обитает всё тот же падший идол, Ран, что никак не может въестся в голову. 

Наверное, с какой-то стороны это даже хорошо, что образ Хайтани рушится на глазах, как журнал с фотографиями начинает разлетаться в первые же дни; именно тогда парень снова доходит до Мицуи, он теперь грязный, отвратный, вполне сойдёт за посменную шлюху, оставляющий следы от своих мерзких зубов на Такаши. 

— …Это всё я?

Ну а кто же ещё, язвит внутри себя тот самый обидчивый эго-мальчик-Такаши, но лицо вновь искажает успокаивающая улыбка. Её Мицуя ещё в детстве перенимает от матери, усмиряя ей время от времени буйствующих сестёр. 

И как самому заботливому и светлому родителю, ему просто следует помочь. 

Ран запутывает, как уходит с группы. Сам в этом признаётся, лежа в приоткрытых объятиях днями до, что теперь брат и лучший друг выглядят более успешнее и продаваемыми, что вот-вот, и может смогли бы выстрельнуть не просто для локального обывателя. Но нет же, ему всё мало, фильмы подавай. 

Такаши не может это так просто оставить. Он действительно допускал мысли, что это не его дело, не его жизнь, но нет же! Пускай Мицуя больше никогда к нему не прикоснуться, пускай нитки не берутся в руки уже года три минимум, а в делах остаётся лишь душная офисная коробка и бумажки с отчётами, это всё пустяки. 

Он готов оставить единственную искру, чтоб та светила не только для них двоих, но и для всей Японии. Ран вполне способен так сделать, если вновь постарается, а он должен постараться. 

Мицуя сам сокращает расстояние между ним к заметно вжавшимся лопатками в створку скрипящего заместо потерявшего речь Рана шкафа, переползая на коленях к парню, его славному парню. 

— Я тебя люблю. 

— Зачем ты держишь эти фотографии? — голос сиплый, и он сейчас становится самым неожиданным предателем, заставляя высказывать свою обиду в кристальных громадных каплях, что сейчас без остановки так и соскальзывают с намокших ресниц. — Это ненормально, Такаши. 

— Наверное. Я не думал над этим. 

Он правда не придаёт этому значению, как то, что сейчас трещит в плечах дрожью, просто коллекционирует по картинкам. 

В один момент Мицуя тащит помаду у Юзухи, она забегает на пару ласковых слов в свой выходной вечер, и Такаши сам не понимает почему, но руки не останавливает, понимает, для чего они решают подставить Мицую под удар вдруг что. 

Потому что обвести ореол фигуры с фотографий становится и важнее, и интереснее, кто он такой, чтоб отказывать себе в таких подобных, совсем безобидных мелочах.

Красный очень контрастирует со светлой кожей, и мысль наградить всю жизнь Рана Хайтани этим благородным цветом никак не хочет отцепляться и покидать голову; только заполнить им всё пространство, всего Рана. Всю жизнь.

Мицуя оставляет вспотевшие от волнения ладони на острых коленках у Рана, вновь устанавливая этот зрительный контакт и ласковым, самым приторным и самым миротворным тоном:

— Милый, слышишь? — Ран напротив просто устал, Такаши знает это. Блестит этими хрусталями по щекам, носом дёргает совсем как маленький. Таким потерянным его не было видно даже во время самых важных драк со старого двора, когда не все конечности оказываются целыми, а люди дышащими. — Я тебя люблю, слышишь? 

— Зачем…зачем тебе все мои фотографии?

Такаши не знает. 

Он дотягивается рукой до опалой щеки и норовит убрать всё слезы от греха подальше. Смотреть как тот плачет то ещё горе.

— Ты редко приходишь в последнее время.

— Я боюсь, — Ран хватается за Мицуя, сам обнимает его руку, выхватывая последнее тепло. Наверное, тоже верит сильно. — Он убивают всех из этой жизни.

— Ты снова про Рана? 

— Я уверен, это всё он, Такаши! 

Наверное, можно будет и согласиться с этим однажды. Что некий старый Ран, с сияющей изнутри кожей и ярко-красным костюмом с открытыми руками будет избавляться от принадлежностей нового Рана. Такаши может прищурить глаза и ощутить прикосновения со спины и холодное дыхание близ уха. Наверное, он даже попросит убить кого-то.

— И что же делать?

— А вдруг он убьёт тебя? 

— Ты что, я даже тебе отпор в драках давал, — и вновь эта лукавость в улыбке на лице. Мицуя оставляет лицо, а затем и губы на открытых коленях. Дыхание выравнивает, чтоб пример Рану показать. — Не боись, я сам кого хочешь убью для тебя. 

Он ведь так и сделает. Уже делал, когда сценарист пишет постельную сцену для Рана в первый раз, и когда фотограф только отправляет готовые снимки во второй раз.

Такаши не сложно. А Рану приятно. 

Холодный ветерок с окна остаётся дрожью в боках и противным скрипом высокого шкафа. Быть может тот снова на судне.

— Пошли в кровать, Ран. Давай придумаем план, как справиться с ним вместе, хорошо? 

Ладони у Хайтани тёплые, а глаза вновь повторяют за ними.

Шкаф бы смазать, чтоб не качался. Небось ещё вещи сверху упадут, но с них кровь ещё не выведена.