Ржавчиной насквозь

Белый прямоугольник над головой не был похож на нимб.

Яркий искусственный свет, испускаемый им, резал, слепил и выжигал глаза до слёз. Негромко гудела вытяжка, звуком похожая на взмахи крыльев червей: вр-р-ж, вр-р-ж, вр-р-ж, – и своей неспешной ритмичностью раздражала неимоверно. Николас, сидящий на стуле с заведёнными за спину запястьями, закованный в кандалы по рукам и ногам, откинул голову на спинку и поморщился. Смежил веки, ощущая, как неприятно склеиваются увлажнившиеся ресницы.

Как же заебало, Господи.

Изо дня в день одно и то же.

– Где Вэш Ураган, Каратель? – раздался сбоку тягучий голос Блюсаммерса. Всегда одна и та же безжизненная и будто бы незаинтересованная интонация, всегда одни и те же слова.

И ответ всегда – один и тот же.

– Отъебись, а? – лениво приоткрыл один глаз Николас.

От столика с инструментами, рядом с которым стоял Блюсаммерс, неприятно разило кожным антисептиком, спиртом и кровью. Даже вытяжка не справлялась. Инструменты были разложены с хирургической аккуратностью, уже скоро Николас выучит их расположение: слева, как обычно, пинцеты, правее – скальпели, ножницы и длинные узкие зажимы, корнцанги, самых разных размеров; выбирай – не хочу. Чистые – всё на той же левой стороне, уже использованные – справа, в металлическом лотке. Сегодня чистых было больше, но это лишь потому, что Блюсаммерс захватил с собой свинцовую дубинку.

Если хотите знать, раздробленное колено Николаса такой выбор не оценило.

Размашистый удар дубинкой по груди, треск ломаемых рёбер и отупляющая разлитая боль – частый крупноосколочный смех кровавыми брызгами выплеснулся Блюсаммерсу в лицо; громко и страшно заклокотало в груди, дыхание вскипело нездоровым, но Николас не испугался.

Бояться было поздно.

– В последний раз вас видели вместе на «Горбаче», – хмурил тонкие, наверняка выщипанные, брови этот пижон Блюсаммерс. Господи, как у его ёбарей встаёт на него вообще? – Куда он направился дальше?

– Может быть, я стал бы более сговорчивым, если бы ты проявил гостеприимство и угостил меня сигаретой, м? – с развязной ухмылкой прохрипел Николас. – Курить хочу – умираю.

Блюсаммерс дёрнул уголком губ, но послушался; Николас удивлённо крякнул: ну надо же, у кого-то сегодня хорошее настроение! Губ коснулся фильтр, короткой оранжевой искрой мигнула зажигалка, и приятное горчащее тепло прокатилось по глотке, насытило клокочущие кровью лёгкие живительным никотином.

Превозмогая боль, Николас затянулся глубже и блаженно закатил глаза. Вот же Божественная милость, воистину. Как мало, оказывается, нужно для счастья!

Теперь и умереть не жаль.

– Где Ураган, Каратель? – склонился к нему Блюсаммерс, сузил жёлтые, как у червя, глаза. – Где ты его спрятал?

– Честно? В душе не ебу, – едко усмехнулся Николас и пустил кольцо дыма в холёное лицо напротив. – Мы не друзья и никогда ими не были. О своих планах он мне не… Аргх!

Тяжёлый удар ботинком в живот выбил весь дух, заставил пошатнуться вместе со стулом и мучительно закашляться; сигарета скатилась на пол – чёрт с ним, с животом, а вот за неё было обиднее всего!

– Где ты спрятал его?! – Ещё один удар – и Николас вместе со стулом грохнулся на пол.

Упал неудачно: на правый бок, разбитым коленом задел плитку – и тотчас же взвыл дурниной от прострелившей всё тело боли; похуй, звукоизоляция в кабинете что надо, а этому смазливому уебану срать, кричит Николас или нет.

Это они уже проходили.

– Кх-ха-а, нахуй иди, да?

Очередной мощный пинок, и Николаса протащило по полу головой вперёд. Щекой он вмазался в лужицу собственной крови, вяло завозился в холодном и наконец затих.

У него уже рассечена скула, разбиты нос и рот, и кровь стекала по подбородку и шее, пачкала воротник белой форменной футболки. Влажная ткань остывала на воздухе, липла к коже неприятной прохладой. Николас поёрзал на месте, оцарапал ногтями кандалы и с тоской вспомнил об оброненной сигарете. Господи, как же хочется курить.

Или сдохнуть.

– Не вынуждай меня применять силу, Каратель, – не сдавался Блюсаммерс, угрожающе покачивая дубинкой на весу. – Где Вэш?

– Попробуй поискать его в моей заднице, – охотно подсказал Николас.

С нервным грохотом дубинка отлетела к стене, Блюсаммерс вскинул руку и тотчас же щёлкнул пальцами; у-у, какие мы грозные! Но спустя мгновение о своей насмешке Николас уже забыл. Стало немного не до того, знаете, самую малость.

Трубчатые кости всегда ломались первыми.

С сухим треском их расщепило на фрагменты, закрутило в лоскутах надкостницы и острыми краями рассекло мягкие ткани: мышцы и кожа разошлись влажно, хрустко, как-то по-особенному звонко и задорно на вывороте лопающихся фасций. Мерное жужжание вытяжки: вр-р-ж, вр-р-ж, вр-р-ж, – скучным безликим фоном. Не скучным и не безликим: колючее жжение в горле от мучительного воя и калейдоскоп лаково-красных клякс на полу и стенах, – таким Николасу и запомнился конец его «исповеди».

Впрочем, ничего нового.

Его сдёрнули со стула бесформенной массой, и спиной он распластался по полу, неудобно изогнулся в пояснице из-за скованных рук. Разлепил залитые кровью веки. Глаза закатывались, взгляд ни на чём не фокусировался, а мысли дробились мелкой мозаикой: как будто Блюсаммерс разворотил и их тоже, не только тело; попытался из обрывков красными нитями боли сшить ответ на вопрос, который его так интересовал.

Да хуй там.

Не для того Николас свою задницу добровольно подставил, чтобы теперь взять и всё растрепать.

Сцедив зубами воздух и часто заморгав, он таки сумел вернуть фокус зрению; различил потолок и светильник под ним. Белый прямоугольник над головой не был похож на нимб.

Забавно.

Найвс Миллионс так стремился защитить станции, похищал их и был готов ради их спасения на всё, но сейчас они работали на износ, производя ресурсы для его нужд: электричество, в частности, – чтобы одному конкретному Николасу Д. Вульфвуду выжечь этим невыносимым белым светом глаза. Ну не прелесть ли? Похоже, лицемерие у братьев-индепендентов было в крови. Или что там у них за жидкость циркулирует… Циркулирует же, да? Какое дурацкое слово.

Кажется, Николас начал смеяться, потому что Блюсаммерс встрепенулся и снова проявил к нему интерес.

– Если хочешь выжить, тебе стоит проявить гибкость, Каратель. Поверь. – Он сел на корточки рядом, стянул заляпанные кровью перчатки и небрежно бросил их Николасу на грудь. Хрустнул костяшками. – Я не враг тебе. Я лишь хочу помочь и направить заблудшую во тьме душу на путь истинный.

– Тьма меня устраивает, – уже теряя сознание, на изломе выдоха выдавил Николас. – Давай оставим всё как есть: я иду в карцер, ты идёшь нахуй. До связи, красавчик!

Следующего щелчка пальцев он уже не услышал.

***

В себя привёл его терпкий запах хлорки.

Густой, насыщенный, как после тщательной уборки трупа. Карцер всегда промывали и хлорировали, пока Николас развлекался на допросах. Даже проветрить толком не успевали; может, и не особенно собирались: Николас сильно сомневался, что из карцера мог вести путь куда-то иной, нежели на «утилизацию». Всего за несколько минут ядрёные концентраты химии сожгут слизистую носоглотки – похуй. Напитают края открытых ран и сожгут уже их – вдвойне похуй: у него позвоночник раскрошен, чувствительности в теле – не хватит и задницу почесать; не хватит этот самый зуд в заднице ощутить.

Ничего, он даже почти привык.

Обычно Блюсаммерс возвращал его в камеру раздробленным в труху. Ледяной и злющий, как оголодавший пустынный червь, он был таким всегда, сколько Николас его знал: видимо, на личном не складывалось, а может, член был со стручок размером, вот он и отыгрывался на окружающих. Надо бы спросить у него при следующей встрече – нет, ну а что?

Николас существовал так уже… сколько времени прошло? Неделя? Две? Месяц? Вопрос на миллион …с Найвс. Дверь открывалась всего пару раз в день: на «исповедь» и обратно, – так что спёртый хлорированный воздух не успевал разбавляться свежим и по-медицински стерильным. Приходилось дышать тем, что есть.

Да и плевать.

Другое по-настоящему огорчало: лежать лицом в пол с переломанными костями было… скучновато. Не особенно много развлечений можно изобрести.

Но Николас не отчаивался, он справлялся как мог. В минуты, когда не впадал в лихорадочное полузабытье, он горланил охранникам песни: матерные, разумеется. Иногда громко и старательно молился – тоже матерно. Чтобы парням не так уныло было нести службу; нет, вы не подумайте, он добропорядочный гражданин и заботится о благе окружающих: культурно их обогащает. И всё это, между прочим, совершенно бесплатно! Утолщённые стены карцера не пропускали звуков снаружи, и реакции на свои концерты Николас никогда не дожидался, но знал: охрана была. В особенности после его последнего неудачного побега.

Свой ценный образец пастор Уильям лелеял как зеницу ока и ни за что бы не допустил бегства. Хуйло плешивое, чтоб он сдох, подавившись творожком.

Но чаще Николас просто не помнил времени, балансируя на грани между явью и бессознательным, и приходил в себя от инъекции препарата – когда требовалось оказаться на очередном допросе.

Но такова была цена, которую он был готов заплатить.

Цена спасения другой жизни.

Решение принялось быстро, практически спонтанно – и казалось единственным верным. После того, как «Горбач» был остановлен, как угроза оказалась нейтрализована и Упование осталось целым, Николас собрал спутников и кратко изложил им свой план. Он убедительно, насколько мог, сообщил Вэшу, что во что бы то ни стало им нужно оказаться в Декабре. Июль – очевидная ловушка. Им нужно в Декабрь, уже там Николас встретится со своим информатором, который расскажет, как тише и незаметнее проникнуть в Июль, в самое его сердце. Николас сейчас отлучится – нужно заскочить в одно место, плёвое дело, ничего особенного, – а после встретит их в Декабре; им не нужно дожидаться его. Он сам их найдёт. Всего-то и требуется, что без приключений добраться до города и залечь на дно.

Роберто недоверчиво щурился, но в разговор не вмешивался. Мэрил с тревогой переводила взгляд с Николаса на Вэша, ну а Вэш… С ним всегда было сложно.

– Проникнем тихо – избежим лишних жертв, – самозабвенно и вдохновлённо вещал Николас, спрятав руки в карманах, а взгляд – за стёклами тёмных очков. Намеренно давил на больное.

Помедлив, Вэш всё же кивнул. На этом их пути и разошлись.

Ни в какой Декабрь Николас не собирался.

Никакого информатора не существовало.

Если Блюсаммерс, невзирая на их договор, попытался уничтожить Упование, то и Николас хуй положит на своё задание – и не отдаст им Лохматого. Вэш был слишком важен; не только для Николаса, но и для всего человечества.

Так что всё, чего он добивался – это спровадить Вэша как можно дальше от этих безумцев, спрятать его. Николас наведается в Июль сам. Как опытный образец HL1-06 он имел доступ в лабораторию; иногда он сдавал «Каратель» на диагностику, а сам получал новый блистер ампул. Терпел тесты, отслеживающие состояние его тела. И много курил там, где курить запрещалось. Назло. Так что первым же делом он направился по проторенной тропе: в центральную башню Июля, прямиком в исследовательский блок.

– У меня важные сведения о Вэше Урагане, – закусил он зубами фильтр так и не зажжённой сигареты. А затем изрешетил охрану пулями.

Чёрным хаосом он ворвался в лабораторию, намереваясь сравнять её с землёй: уничтожить оборудование, подопытных, персонал – всех-всех. Вэш был бы в ужасе. И хорошо, что его не было рядом: Николас не хотел бы, чтобы он видел его таким.

Его всеобъемлющие доброта и жертвенность оказались заразны, прорастали как ржавчиной насквозь. Вот и до Николаса добралось. Начиналось всё незаметно, с малого: со сладких леденцов прилипчивым детям, с пары сигарет бродяге, с предупреждающих выстрелов в песок под ногами вместо старых-добрых хэдшотов. И теперь, поливая свинцом и тех, кто бросался к оружию, и безоружных, и ничего не понимающих подопытных, Николас топтал в себе эти ростки добра, топтал самого себя – нового себя, каким он стал после знакомства с Вэшем. Но Николас Д. Вульфвуд здесь не был нужен.

Здесь требовалось недрогнувшая рука Карателя.

Его, конечно же, ждали. Похоже, вопрос о его предательстве не стоял: сукин сын Блюсаммерс насквозь его видел. Николас положил немало, разнёс всё северное крыло, но был схвачен. Помещён в карцер.

Он не был оптимистом и предпочитал смотреть на вещи реально, поэтому чего-то такого и ожидал. Одно хорошо: Вэш вдалеке от Июля, ему потребуется время, чтобы сообразить, что где-то Николас его всё же наебал. Может, к тому времени Николас придумает, как сбежать, самолично таки разворотить лабораторию и отбросить прогресс Найвса Миллионса на десятилетия. Может быть, он сдохнет и тогда это перестанет быть его проблемой в принципе.

Первые две попытки бегства успехом не увенчались.

После второй, хмуро разглядывая рваную дыру в обшивке стены и простреленные черепа охранников, пастор Уильям махнул рукой и дал добро: и Блюсаммерс просто сломал Николасу все кости, перебил позвоночник, так что тот лежал пластом в собственной кровавой рвоте, уткнувшись носом в ледяной пол. Его не навещали. Не приносили пищу или воду, не пытались промыть хотя бы со шланга. Плевать. В его крови безумные концентраты препаратов, его кровь уже и не кровь вовсе. Он не умрёт так легко, как обычный человек.

Но всё же умрёт.

Пересушенные губы трескались, когда Николас пытался улыбаться. Он не жалел. Хотя бы раз в жизни он всё сделал правильно.

Время казалось бесконечным.

Он не знал ни минут, ни часов, ни времени суток; потерял им счёт и восстановить уже не пытался. Царапать отметины на стенах – и те не мог. К счастью или нет, ему регулярно делали лечебную инъекцию, а затем вытаскивали на допрос и ломали тело по новой. Николас хамил и едко отшучивался. Боль давно перестала пугать его. В карцере же он занимал голову мыслями, воспоминаниями, сочинял всё более забористые шутки о шевелюре Блюсаммерса в надежде, что таки взбесит его и тот прикончит Николаса.

Он искренне надеялся, что успеет сдохнуть до того, как эти ублюдки придумают новый состав, способный стереть его личность, но не навредить телу. Что-то такое они наверняка с ним и сделают: ну как же, устойчивость экстра-класса, такими образцами грех разбрасываться!

Вот какой он уникальный, Николас Д. Вульфвуд! Красавчик!

Жаль, Вэш не оценил.

У них было слишком мало времени.

Наверное, сейчас он думает, что Николас предал его или попросту струсил, кинул и сверкая пятками удрал – и ладненько. Крепче спать будет, если вдруг отыщет его переломанное бездыханное тело. Ну, знаете, никаких чувства вины и вселенской скорби – вот этого всего дерьма, каким под завязку была набита его светлая растрепущая голова.

Николас почти смирился, что всё закончится вот так: немного глупо, немного бездарно и наивно – о, великая жертва Николаса Д. Вульфвуда, которую некому будет оценить!

А потом в одночасье всё сломалось.

***

На этот раз в «исповедальной» его ждал не Блюсаммерс, а пастор Уильям. Столик с инструментами был накрыт чистой белой салфеткой, а поверх него стоял… стакан воды, лежали пачка сигарет и зажигалка? Интересно.

– У меня сегодня День рождения? – недоверчиво хмыкнул Николас, руками охранников удобно расположившийся на излюбленном стуле и закованный в излюбленное железо. – А торт будет? Со свечками? Без торта не считается!

– Как тебя зовут, дитя? – улыбнулся пастор Уильям, ласково, мягко, как будто в кармане держал нож наготове.

– Эм, Николас Д. Вульфвуд, – озадаченно заломил бровь Николас, – у тебя фляга свистеть начала, старикан?

Один из охранников тут же отвесил ему звонкую затрещину – голова Николаса мотнулась, а из носа струйкой хлынула кровь, металлическим солёным залила рот и щекотно закапала с подбородка.

– Когда ты в последний раз видел Вэша Урагана? – невозмутимо продолжил пастор, заложив руки за спину и приподнявшись на носках.

– Кх-ха! – весело каркнул Николас, пуская носом кровавые пузыри. И вдруг задумался: а действительно, когда? Времени наверняка прошло немало, но это точно было на корабле. Да. Точно. Ну, вроде бы. Но на каком? И куда направлялся этот корабль?..

В памяти, неожиданно и страшно, разверзлось раскрашенное чернилами ночное небо, глубокий провал без единой звезды-указателя. И безымянный корабль – далёкой серой махиной из железа Космической эпохи, растворяющийся в ржаво-красной песчаной дымке; и ничего более. Никакой конкретной зацепки.

Пастор Уильям сощурился, его улыбка сделалась ещё мягче, приторнее: увидел замешательство на чужом лице.

– Мои поздравления, опытный образец HL1-06! – Он довольно хлопнул в ладони, а Николаса словно бы ещё раз по лицу ударили наотмашь. – Ты успешно прошёл испытание: ингибитор наконец начал своё действие!

– Что за хрень ты несёшь?! – яростно рванулся в цепях Николас; спина заледенела, и футболка клейко пристала к лопаткам. – Какой ещё, блядь, ингибитор?!

– Тот препарат, который мы ежедневно вводим тебе перед нашими исповедями, не просто излечивает раны, – с готовностью разъяснил пастор. Его довольное лицо сияло ярче лампы над головой. – Он избирательно избавляет тебя от воспоминаний. Новый экспериментальный состав: к несчастью, эффект накопительный, и нам всем потребовалось время… но теперь он наконец начал действовать! – Пастор Уильям остановился перед Николасом и заботливо поднёс к его губам стакан с водой. – Скоро ты забудешь всех, Каратель. И приют, и Вэша Урагана, и его спутников. И даже собственное имя.

– К-каких ещё спутников? – панически лязгнул зубами о стекло Николас.

– О, даже так! – Улыбка сделалась шире, а Николас, расплескав воду, шарахнулся назад, поясницей вжался в спинку стула.

– Держись от меня подальше, ты, ёбаный псих!

Охранники переглянулись; один из них замахнулся прикладом автомата, но властным взмахом руки пастор Уильям остановил его.

– Скоро всё закончится, дитя, – как будто бы с искренней печалью покачал он головой и вернул стакан с водой на столик. Стряхнул бусины влаги с рук. – Не ищи спасения в Лукавом: Вэш не придёт за тобой – он уже давно явился бы за близким другом, не так ли? Свой выбор он сделал. Пришёл черёд и тебе сделать свой. Не нужно помнить о нём и жертвовать собой ради него, настало время двигаться дальше.

Зубами Николас вгрызся в собственный язык, так чтобы не заорать. На короткое мгновение его оглушило влажным хрустом, острой рвущей болью раскроило лицо, а рот затопило обильно хлынувшей кровью; ещё солёнее и мучительнее – слова пастора, как перцовой присыпкой поверх свежей раны. Сердце замолотило о рёбра гулко и часто, а ногти бессильно заскребли кандалы. Тело сотрясла крупная неконтролируемая дрожь, и профузный пот градом покатился по вискам и шее, намочил футболку. Николас завыл и протестующе заметался в цепях, когда из-под салфетки пастор вынул уже заранее заготовленный шприц с очередной дозой препарата.

Стало страшно.

Стало по-настоящему жутко.

Он жаждал смерти, был готов к ней – и совсем не был готов к тому, что ждало его вместо неё.

***

Уже позже, расплющенный в кроваво-мышечный пласт Блюсаммерсом – «исключительно в целях безопасности, ты сам всё должен понимать, дитя», – он лежал в карцере, зубами стучал о плитку и глубоко дышал хлоркой; смаргивал крупные слёзы, непрерывно текущие из-за раздражения химикатами, и вспоминал. Агрессивно прокручивал в памяти совместные с Вэшем приключения. А ещё – его ясную улыбку, его лицо и бесновато всклокоченные желтющие волосы; а ещё – тепло его человеческой руки и раскалённый жар нагретой за день металлической, его смех, храп, прости Господи, и слюни на воротнике собственного пиджака: у Николаса был стильный пиджак, так-то! И очки!

Он помнил – помнил своего Лохматого! – и был готов униженно скулить от облегчения.

Но это всё ещё было не тем.

Кажется, кто-то действительно с ними путешествовал, но кто? Какие такие спутники? Он как будто бы никогда ни о ком не вспоминал, кроме Вэша. Никогда никого не любил, кроме него: может, дело было исключительно в этом? Или пастор Уильям намеренно выдумал их, чтобы помучить Николаса? Но слабость от голода и обезвоживания, интоксикация продуктами распада собственных тканей и нескончаемая боль давали о себе знать – всё чаще Николас проваливался в дегтярно-чёрное полузабытье. И всё реже вспоминал, кто он и где находится.

Всё реже вспоминал Вэша.

Вся его жизнь замкнулась в железном кубе, где его держали. И в небольшом кабинете с прямоугольником света над головой и мерзостно гудящей вытяжкой. «Вр-р-ж, вр-р-ж, вр-р-ж». – Как блядским сверлом в висок.

– Как тебя зовут, дитя? – из раза в раз спрашивал пастор Уильям.

– Николас. Николас Д… Ах. – Он хмурился и тряс головой.

Выскребать из памяти ответы на вопросы становилось труднее; как если бы пальцами царапать по опустевшему крафтовому пакету, выуживая остатки сладкой глазури от пончиков. Гм, пончики, да? Николас не отказался бы от парочки. Он отчётливо помнил Вэша Урагана, помнил слово «Декабрь» и уже более размыто – мальчика с серебристыми волосами и печальным взглядом. Всё остальное песком неумолимо просыпа́лось сквозь пальцы; о песке он помнил, пожалуй, тоже.

– Можешь называть меня пастор Уильям.

– Разве Бог не учит милосердию, пастор Уильям? – дерзко скалился Николас, не чувствуя в себе прежней уверенности; пальцами впиваясь в цепи позади и ломая о них ногти. – Сними с меня эти цацки и дай затянуться, курить хочу – умираю.

– Что ты помнишь о себе, Николас?

– Ты мне не нравишься. Отпустишь – сразу же сверну тебе шею, так что держи своих нянек поближе.

– Вэш Ураган – слышал когда-нибудь это имя?

– Кто это, твоя мамаша? – откровенно валял дурака Николас.

Удары охранников его не страшили; так было даже веселее, лучше, чем отсиживать задницу и вести занудные однотипные разговоры. А так хоть какое-то развлечение: искра, буря, восторг и кровавый фарш на стенах! Ух, бодрит! Недоставало только бойкой музыки, спиртного и красивых девочек в коротких юбках.

– Вэш Ураган. – Пастор Уильям, не глядя на него, уже набирал из ампулы полупрозрачный розоватый раствор в шприц. – Он – зло и грех, он – причина твоих страданий; он же – твой путь к искуплению. – Нажатие на поршень – и пара капель сорвались с кончика иглы блестящими бисеринами. Николас настороженно проследил за ними взглядом. – Из-за него ты здесь.

– Ой, да, это же он разъёбывает меня в хлам после наших милых бесед, я не прав? – Он повернул голову к одному из охранников и ехидно сощурился. – Может, это ты Вэш Ураган, а? Док, эй, док! Я бы на твоём месте не доверял этому типу: уж больно рожа у него подозрительная! Ты там по базе пробей, я не зна… а! – Удар прикладом по затылку заставил лязгнуть зубами, проглотить окончание фразы. Николаса швырнуло вперёд, но он тут же распрямился и, ничуть не впечатлённый, лающе усмехнулся: – Эй, поаккуратнее, дружище! Вот покалечишь меня – сам будешь по дюнам шароёбиться, ловить этот ваш ураган, или как его?..

– Вэш Ураган.

– А я как сказал?

– Ты должен выследить его и нейтрализовать. – Игла вошла в шею мягко, безболезненно, но сам раствор щиплющим распиранием разлился внутри. – В контакт не вступать. Тело доставить в целости.

А Николас, усилием воли удерживая на лице задиристую идиотскую ухмылку, впился пальцами в кандалы до боли и вдруг понял.

Вот же оно.

Его отправной билет, реальный шанс выбраться из этого дерьма и повернуть ситуацию в свою пользу. Пастор Уильям, похоже, в штаны кипятком ссытся от счастья, что его драгоценная формула заработала. А Николасу всего-то и нужно, что подыграть ему: опередить время, опередить этот чёртов ингибитор, который действительно работал. Он насочиняет им с три короба и выберется из лаборатории до того, как забудет Вэша Урагана. Он отыщет его и… что дальше, Николас, честно говоря, не особенно представлял.

Благо времени на раздумья у него теперь всегда в избытке.

– Мы закончили, Легато. – Пастор Уильям извлёк иглу и отошёл к хирургическому столику.

Блюсаммерс, до этого стоящий в углу и скучающе рассматривающий носки собственных ботинок, встрепенулся и шагнул к Николасу. Вскинул руку.

А Николас, уже чрезмерно занятый мыслительным процессом, был даже рад поскорее вернуться в карцер. Пусть и свёрнутым в ёбаную трубочку для коктейля.

***

Во время следующего допроса он назвал себя Карателем. И согласился принести пастору Уильяму голову печально известного Вэша Урагана.

В обмен на пачку сигарет и торт со свечками.

***

Сильнее всего на свете Николас боялся потерять сознание сейчас.

Он должен быть в себе, когда охранники придут делать ему инъекцию и заковывать в кандалы – именно в такой последовательности. Это было важным. Времени оставалось всего ничего: промежуток от введения иглы в шею до того момента, как оковы сомкнутся на лодыжках и запястьях – несколько секунд; права на ошибку он не имел. Забавно, но по какой-то причине эти вооружённые до зубов солдаты боялись его. Тем лучше.

Николас покажет им, что не напрасно.

Бежать нужно было сегодня. Именно бежать, а не дожидаться, пока его экзекуторы на консилиуме решат, что он готов. Николас не был светочем знаний в химии и биологии, но из скупых разговоров при нём – да-да, он же совсем тупой, говорите о чём хотите, господа, – понял, что всё-таки формула не идеальна. Учёных не устраивал период полураспада: препарат слишком быстро выводился из организма, не накапливаясь в клинически значимых концентрациях, – Николас вспотел, пока запоминал это всё.

Означать это могло лишь одно: его ещё долго будут держать в карцере.

Нет. Нихуя. Достаточно. Ни одно своё уцелевшее воспоминание он не был готов потерять.

С режущим слух скрежетом металлические двери распахнулись, свежий воздух ворвался живительной прохладой, а Николас дрогнул веками и крепко стиснул зубы. Похоже, всё-таки успел задремать. Тяжёлые шаги вибрацией отдались через пол, и щекой Николас прочувствовал каждый из них. Он уже запомнил, что два охранника оставались на страже, в то время как ещё двое занимались им. У одного – шприц, у второго – кандалы. Сердце забилось чаще: вот он, его шанс. Бдительность у надзирателей понемногу ослабевала, от него уже не ожидали удара в спину, во всяком случае, не так, как раньше – ха, вот ведь идиоты, совсем не учатся на собственных ошибках! Человечество обречено на вымирание.

Прости, Лохматый, но это факты, голые факты.

– Давай-ка, бедолага. – Его перекатили на бок, и Николас закрыл глаза и постарался выровнять дыхание. – Вот же горе, а. У меня сын ему ровесник.

– Хорош трепаться, давай быстрее, – заворчал второй охранник. – На обед опоздаем.

Загремели цепи, одновременно с их звоном игла вонзилась в шею, и знакомое неприятное давление распустилось на её кончике. Кости и мягкие ткани срастались с по-настоящему устрашающей скоростью – Николаса буквально перетряхнуло и пробрало крупной судорогой. Боль мигнула яркой вспышкой и тотчас же сошла на нет – это позвоночник собрался из костного крошева и встал на место, восстановился спинной мозг, и нейроны вновь зафункционировали. Белый пар взметнулся над телом тающими языками и сразу же опал. Уже почувствовался холод от прикосновения кандалов к лодыжкам; но рано, мать его, ещё рано.

Терпение.

И ровное дыхание: дыши, Николас, вспоминай ритм сраной вытяжки «вр-р-ж, вр-р-ж», – повторяй за ним, да, вот так.

Давление в шее прекратилось, звякнули ключи, и тогда Николас с яростным рёвом рванулся прочь.

Локтем он врезал ближайшему охраннику по кадыку, вырвал из его рук автомат и им же оттолкнул второго. Умело крутанул оружие в руках, вперил приклад в плечо и, напрягшись спиной, короткой очередью полоснул по прямоугольнику выхода; срезал двоих на страже – те рухнули на пол как подкошенные, даже не успев ничего сообразить. Второй охранник с ножом бросился на него, но выстрелом в живот Николас быстро охладил его рвение. И уже прикладом вырубил оставшегося, первого.

На всё про всё – меньше минуты. Плёвое дело.

Николас выдохнул и опустил автомат, мельком взглянул на свои руки. Они не дрожали. Отдача не чувствовалась, а пушка словно бы ничего не весила.

Чёрт знает где он научился так обращаться с оружием, но времени подумать об этом у него будет предостаточно – если прорвётся.

А прорываться с боем очевидно предстоит: на выстрелы уже среагировала сигнализация и аварийная подсветка вспыхнула беспокойным красным. Короткие перемигивания лампочек отливали тусклым, рассеянным, но для отвыкших от света глаз уже этого – слишком много. Николас потёр веки и раздражённо прицыкнул себе под нос.

Рядом завозился охранник, назвавший его «бедолагой», и он тотчас заменил магазин, прицелился в голову – и замер. Что-то в нём воспротивилось, что-то тяжёлое и неясное, как грозовая туча, надавило на сердце всеобъемлющим. И каменной неподвижности в руках – хватит остановить несущийся на полном ходу корабль. Господи, да они же скоты! Хер пойми что с ним делали, хер пойми какие опыты на нём проводили, а он размяк и теперь не может прикончить одного из них!

Дурость какая.

Взбешённый самим собой, злющий и ершистый, Николас скрипнул зубами и отвёл дуло. Сделал два шага к выходу – и сразу же споткнулся, как если бы по лестнице спускался и нога внезапно провалилась, не ощутив опоры.

Весь его план был продуман не то чтобы тщательно, но как-то же был. За исключением последнего пункта: а бежать-то, собственно, куда?

Кому он нужен?

Кто его ждёт?

Мальчик с серебристыми волосами и грустным взглядом, имени которого он не мог вспомнить? Что-то горькое и чёрное на душе, как муть на дне бутылки дрянного бренди, подсказывало, что его уже нет в живых. Или Вэш Ураган, из-за которого, как уверяет пастор Уильям, он здесь и оказался? Вот уж точно нет. Николасу могли позволить бежать, могли дать мнимую надежду на спасение и при этом пустили бы по его следам ищеек – с тем, чтобы он сам по глупости привёл их к Вэшу.

Нет.

Возможно, и тот факт, что кандалы всегда защёлкивались после укола, не был случайностью; охранников – никогда не больше четырёх. Возможно, Николас действительно тупой, раз не додумался до этого раньше.

Нет-нет-нет.

Решение пришло на ум быстро. Может быть, не самое мудрое, но Николас уже изрядно так подзаебался быть самым прошаренным, хитрым и изворотливым. Он устал быть живучим. Устал терпеть это дерьмо. Автомат упал на плитку с тяжёлым стуком; Николас нашарил у подстреленного охранника пистолет и, качнувшись к стене, прижался к холодному листу стали спиной. Взвёл курок. И крепко стиснул рукоять в ладони.

– А ну стой, не двигаться! – Новоприбывшие охранники уже ощетинились автоматными стволами и перекрыли ему проход. – Бросай пушку и чтоб без глупостей!

«Чтоб без глупостей!» Нет, вы это слышали? Николас истерично хохотнул и приставил дуло к подбородку. Клоуны, блядь.

Он мог бы расстрелять их всех прямо сейчас, если бы захотел. На их счастье, сегодня он вселенский добряк – пользуйтесь, пока не передумал! А после поднимите рюмку чего покрепче и жидким пламенем вымойте из головы события беспокойной смены. Не помешает.

Во блаженном успении вечный покой подай, Господи, усопшему рабу Твоему, и сотвори ему вечную память.

На спусковой крючок лёг палец – а в следующее мгновение рука вывернулась из плечевого сустава, затрещали связки, и выстрел грянул где-то справа от головы. Николас икнул от неожиданной боли, метнулся в сторону – и не смог. Двумя пулями он прошил себе ступни, обрушился на колени и уже не поднялся, придавленный к полу силой.

– Ну и ну, – хмыкнул Блюсаммерс, степенно заходя в карцер. Ой да, вот его Николас с удовольствием бы забыл: увы, чтобы стереть из памяти эту слащавую рожу, требовалась доза явно тройная, а то и больше. – Вот уж не думал, что ты всё ещё будешь сопротивляться. Ради чего ты это делаешь? Ради кого? Кому и что ты пытаешься доказать?

– Давай как обычно, – стараясь не дрожать голосом, процедил Николас. – Я иду в карцер, ты идёшь нахуй.

– Нет, не давай.

О как.

Безликим чёрным силуэтом Блюсаммерс остановился перед ним и вынул из-за спины пистолет. Тревожное освещение обливало его плечи красной полосой, как кровью. Выла сигнализация. Мушкой он поддел подбородок и надавил, заставил Николаса поднять голову. И переместил дуло ему на лоб. Николас, чувствуя, как гулко колотится сердце в груди, растянул рот в широком предвкушающем оскале.

Другое дело, сразу бы так!

– Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает его, – нараспев произнёс пастор Уильям, материализуясь за плечом Блюсаммерса таким же залитым кровавым светом силуэтом. – Оставь его, Легато, он ещё послужит материалом для моих исследований.

– Этот-то? – презрительно фыркнул Блюсаммерс и дулом надавил на лоб Николаса сильнее. – Сомневаюсь. Свою бесполезность уже доказал – такое дерьмо даже черви жрать не станут.

– Вэш Ураган обнаружил себя в Чизелерс Хилле, – вкрадчиво проговорил пастор и, сверкнув узкими стёклами очков-половинок, склонил голову набок. – Он хочет, чтобы ты немедленно бросился в погоню и лично занялся им.

– Нет! – заорал Николас, и в это мгновение Блюсаммерс нажал на спусковой крючок.

Вместо грохота выстрела – сухой щелчок, и ничего больше. Ни боли, ни забвения, ни Геенны Огненной, которой старательно и очевидно напрасно пугали в детстве.

– Он весь твой, пастор, – презрительно сплюнул на Николаса Блюсаммерс. Круто развернувшись на пятках, он толкнул пастора Уильяма плечом и покинул карцер.

Щёлкнул пальцами напоследок.

С тех пор карцер не открывали.

Не было ни инъекций, ни пыточных «исповедей», ни приторно-лживых речей пастора – не было ничего. Николас даже примерно не представлял, сколько дней уже прошло. Судя по появившемуся сладковатому запаху разложения, прилично. Впрочем, запах быстро сменился на горькое зловоние и перестал быть различимым: в замкнутом помещении от смрада и без того было не продохнуть. Николаса лихорадило, боли особенно не донимали, но безграничное изнурение одолевало бесконечно; и оно, и жар, перемежающийся холодом и липкой испариной на висках. Он умирал. Медленно и неотвратимо умирал, в то время как о нём, похоже, забыли. Или сначала решили доработать ингибитор. Или нашли подопытного более покладистого и подходящего, с устойчивостью к препаратам супер-экстра-ультра-хуюльтра-класса, типа того.

Или уже поймали Вэша Урагана.

Последнее отдавало тревожным холодком вдоль шеи и потерявшего всякую чувствительность позвоночника.

Всё, что помнил о нём Николас, казалось ничтожно малым и тем более ценным: тёплая улыбка, родинка у глаза и стрижка-вспышка, такая же нелепая и очаровательная, как сам Вэш в моменты хорошего настроения. Рассыпчатый и немного печальный смех. И злая всепоглощающая потребность защитить, спрятать от всего мира и никогда не произносить слово «декабрь», что бы оно ни значило. Любой ценой.

В особенно чёрные часы Николас глумился над собой, глупцом, потому что Вэша Урагана на самом деле не существовало никогда. Он выдумал его, как люди однажды выдумали себе Бога и затрепетали перед ним. Это было удобно. Легко. Переложить причины своих тревог и невзгод на чужие плечи, уповать на милость, на снисхождение несуществующего Божества. Вверять в Его руки свои судьбы, полностью отказываясь действовать самостоятельно. Николас мог бы последовать их примеру. Не то чтобы ему было что терять. Он мог бы возносить молитвы Своему Божеству, просить о спасении, о смерти или проклинать его жестокость, но, увы, утолщённая обшивка карцера была звуконепроницаема. А Николас всегда был закоренелым безбожником.

Становилось хуже.

Бред мешался с реальностью, закрывал её иллюзорными образами, как цветными плакатами заклеивались уродливые проржавевшие стены салунов. Всё чаще Николас улыбался, глядя в пустоту стеклянными глазами, – там ответно улыбался ему несуществующий Бог.

Что же, если это станет последним, что удастся сохранить в памяти перед падением в ничто, он не будет против. Вовсе нет.

И когда дым просочился в карцер и горькой удавкой стянул шею; нарушил полубредовую идиллию, и Вэш, смазав улыбку, колыхнулся и исчез, – Николас испытал нечто похожее на недовольство. Он коротко кашлянул и заморгал, заторможенный и чрезмерно ослабленный, чтобы внятно соображать. Вэш исчез, а вместе с ним исчезли и образы, раскрашенные агонией в красно-оранжевые цвета, и тьма вновь крепко стреножила его.

Мысли – рыхлые и серые, как хлопья пепла. Догадку выстроить из них сложно. Но со второй попытки, не без труда, у Николаса получилось: похоже, в лаборатории начался пожар.

Форсированным выдохом по полу прокатилось удивление, отпечаталось скрежетом зубов и невнятным рокотом в глотке, который при доле фантазии можно было принять за смешок. Пожар. Какая жалость. И досада, что не Николас оказался поджигателем, а какой-то другой безымянный герой – Николас непременно пригласил бы его выпить, случись всё при других обстоятельствах.

Но дым сгущался, а шум извне по-прежнему не доносился; обшивка карцера очевидно не пострадала. Пока что.

Так что оставалось лишь ждать и гадать, как скоро пламя удастся унять; переживёт ли пожар Николас, дотянет ли до тушения или так и задохнётся, собственными гниющими внутренностями насухо приклеенный к полу. Санитарам не позавидуешь. Карцер им придётся долго, очень долго отдраивать гипохлоритом.

Внезапно лязгнул засов, грохнули двери – и тут же пронзительным криком в карцер ворвался вой сирены, отразился от стен и смолк у потолка, захлебнувшись самим собой. Николас дрогнул и страдальчески оскалился. С запозданием ввалился дым – растрёпанными нитяными клубками. Всё то же красное мигающее освещение затопило вход, облизало макушку Николаса кровавой волной, чтобы тотчас схлынуть и накатить вновь.

Быстрые тяжёлые шаги знакомо ударили в щёку вибрацией. Но на этот раз охранник был один. И очевидно спешил. Кто бы мог подумать, что таким, как Николас, полагалась эвакуация; вот умора. И возмутительно, что охранник всего один: не четыре, не шесть или хотя бы не два. Все старания Николаса по созданию репутации главного смутьяна – насмарку. Никакого уважения. Безобразие. Он оскорбится и сбежит прямо сейчас – вот они там все охренеют!

Шаги стихли, над головой звякнул металл, и Николас мысленно закатил глаза. Господи Боже, они же не могли это всерьёз.

Но охранник уже сел рядом на корточки и потянулся к Николасу – что странно, укола не последовало, а кандалы не объяли лодыжки и запястья холодной тяжестью. Вместо этого железные пальцы сомкнулись на его волосах, оттянули голову. Другие пальцы, обычные, человеческие, сунулись под подбородок к шее. Прижались к тонкой нити пульса.

– Мэрил, Роберто, я нашёл его! – прогремел над головой голос, тот самый, который Николас помнил и услышать больше никогда не надеялся. О, он кончил бы и от голоса, и от одного этого прикосновения, если бы, ну, самую малость был в состоянии сделать это. Или сдох бы. Оба варианта хороши. – Живой! Эй, Вульфвуд, ты как?

– В…

– Да, это я, Вэш. Узнаёшь меня?

– В… в-в…

– Что? Воды? Сейчас, погоди, я… – Вэш, Господи, это действительно был он, не отпуская его волос, заскрёб правой рукой по поясу; его механическая ладонь дёрнулась, и раскрошенные шейные позвонки Николаса неодобрительно захрустели.

Николас утомлённо вздохнул и вдохнул снова – набрал в лёгкие побольше воздуха.

– В… – Язык, кажется, намертво приклеился к нёбу и шевелиться отказывался напрочь. Слова выталкивались из глотки трудно, как пустынные колючки. – В-вот и какого хрена ты припёрся?!

– А… а?! – Вэш испуганно подскочил и уронил голову Николаса.

А Николас лицом тут же вмазался в пол, с влажным хрустом смялись хрящи носа – сука, да когда же это всё закончится! – и плитку залило кровью; на этот раз настоящей, не оттенком аварийного освещения. Николас сердито заклокотал в ней.

– Ой, прости-прости!

– Бог простит, – отфыркнулся он от заливающей нос влаги, в противовес собственной ничем не обоснованной злости чувствуя пьянящую, взрывчатую эйфорию.

Вэш не бросил его, как утверждал пастор Уильям. Он здесь. Настоящий. И он пришёл за ним.

О, Господи.

– Тут его вещи и лекарства! – резво заскочила в карцер невысокая девчонка. Как заскочила, так же и шатнулась назад, зажав нос ладонью и широко распахнув и без того огромные глазищи. О, ну да, у Николаса тут не апартаменты первого класса, милая.

– Ампулы с мутным белым раствором. Не розовым, – просипел он, проглатывая солёное. – Пиджак не помни!

– О, да-да, конечно! – Девчонка – Мэрил, да? – отмерла и подпрыгнула к нему, нервно зашуршала блистерами; Николас скосил взгляд на её мелко трясущиеся руки и неожиданно развеселился.

– Да не суетись ты, – покровительственно подбодрил он. – Я, как ты можешь видеть, никуда не спешу.

Кажется, он ляпнул что-то не то. Кажется, лучше бы ему промолчать вовсе, потому что Мэрил неожиданно дрогнула лицом, тонко всхлипнула, и ампулы посыпались на пол стеклянным дождём. Задорно зазвенели, ударяясь о плитку и отскакивая от неё искристыми каплями.

Вэш охнул и, сталкиваясь пальцами с пальцами Мэрил, принялся торопливо подбирать их. Николас сощурился: его руки, даже металлическая, как будто бы подрагивали не меньше, чем у девчонки. Возможно, ему так казалось. Возможно, Николас преувеличивал собственную значимость в чужих глазах: освещение всё ещё дрянное, так что слишком легко и соблазнительно додумать то, чего на самом деле нет. Не лучшее время для выводов, тем более поспешных.

Своё сердце на предмет разбитости он изучит, пожалуй, в другой раз.

Наконец Мэрил выудила одну ампулу, хмуро покрутила в руках и надломила кончик. Поднесла к лицу Николаса.

– Нет, только не эту! – рявкнул он, в приглушённом свете с лёгкостью уловив тот самый ненавистный розоватый оттенок. – Белую, я же сказал, блядь, белую!

А Мэрил шарахнулась от него и выронила ампулу; выронила и те, что уже успела собрать. Что-то сверкнуло в её взгляде режущим и влажным, но она быстро вытерла глаза рукавом и вновь завозилась на полу, собирая оброненное.

– Давай лучше я. – Вэш аккуратно перекатил Николаса на спину, стёр кровь с его лица и зубами надкусил ампулу. С белесоватым раствором.

Николас не стал бы протестовать, если бы раствор был розовым – да хотя бы и зелёным с дерьмом червей.

Прикосновение острой кромки стекла к губам было слаще поцелуя.

Густая дымка регенерации взвилась столбом; спирально скрутилась с дымом от надвигающегося пожара, плотное белое с тёмно-серым в полутонах мерцающего красного – Николас даже порадовался, что Вэш мало что мог разглядеть. Зрелище его форсированной регенерации едва ли можно было назвать привлекательным. А Мэрил уже закончила подбирать ампулы; она сгрузила их себе в карманы и торопливо выскочила из карцера, всё так же пряча глаза. Николас же сел на пол и уже открыл было рот, чтобы… чтобы что, разом перестало иметь значение, потому что Вэш сгрёб его в объятия и крепко прижал к себе.

А Николас восторженно ахнул, но тотчас же напрягся: он не принимал душ с момента, как очутился здесь, серьёзно, дружище, не надо; в лучшем случае от него пахло потом и немытым телом, это в самом лучшем! Но Вэш сдавил его в объятиях, так словно вздумал переломать кости заново, но уже своими силами, и Николас позволил себе мгновение слабости: сам клещами вцепился ему в спину.

– Почему ты?.. – Какой-то ужасно громкий всхлип сам собой исторгся из глотки. О, блядь. Стыдоба.

– Нет, Вульфвуд, почему ты? – с болью в голосе прервал его Вэш. – Мы сбились с ног: Мэрил отправилась в Упование в качестве журналистки, якобы писать статью о городке, чудом избежавшем катастрофы – статью она, кстати, написала, как-нибудь попроси у неё прочитать, ей будет приятно. Роберто остался в Декабре на случай, если ты объявишься. Ну а я…

– Ну а ты? – Николас зажмурился, утыкаясь лбом ему в плечо. – К слову, какого хера ты засветился в Чизелерс Хилле?!

– Я осматривал близлежащие города. Пару раз наведался в Июль. И на всякий случай проделал наш путь в обратной последовательности вплоть до заправки: вдруг позади ты оставил кого-то, с кем хотел бы попрощаться или… с кем хотел бы остаться.

– Не думал, что я просто кинул вас?

– Думал. – Вэш завозился, и Николас нехотя расцепил руки, отпустил его. Глаза Вэша были потемневшими и уставшими, но сухими: как будто горе осушило его, выпило до дна; как будто он уже выплакал всё, что мог. – Но я знал, что ты никогда бы так не поступил.

– Лохматый… – Горло сдавило мучительным спазмом, в глаза словно бы щедро сыпанули соли.

Нежная улыбка тронула уголки губ Вэша невинным, каким-то удивительно понимающим. И Николас вдруг отчётливо понял, что убьёт за неё, умрёт за неё – сделает что угодно. Только бы Вэш улыбался чаще; только бы так; только бы… хотя бы изредка – ему.

В груди потяжелело, мятежно, болезненно, как если бы Блюсаммерс вновь сломал ему рёбра и средостенье наполнилось кровью; и та не позволяла лёгким расправиться в полном объёме – давила, давила, давила. Содрогалась в унисон сердцебиению и распирала невыносимым. Это не Николас – ладонь сама потянулась к лицу Вэша, и пальцы мягко очертили висок и линию челюсти, с игривой дерзостью поддели подбородок. А Вэш по-птичьи склонил голову набок, позволяя касаться себя. Не приближаясь, не отдаляясь.

Он пристально и жадно смотрел на Николаса, и как будто одного долгого контакта взглядов ему было достаточно. Как будто ни в чём другом он не нуждался. Как будто он был… О, Господи, счастлив.

Глаза жгло нестерпимо; Николас стиснул зубы и отвернулся, не в силах вынести этот взгляд, эту безмолвную нежность и всеобъемлющее обожание, которых не засуживал.

– Кхем, я рад, что малец в порядке, но пора бы сваливать: скоро здесь всё развалится! – избавил Николаса от участи позорно разрыдаться крепкий бородатый мужик с… это, блядь, что, крест?! Воистину, пути Господни неисповедимы, какие только чудаки на свете не встречаются!

Но мужик был прав: запах дыма действительно усиливался, и плотные клубы уже стлались по полу, сплетались в неряшливые космы и петлисто опутывали лодыжки Николаса – нет уж, спасибо, хватит с него кандалов на целую жизнь вперёд! Так что пришлось подниматься на ноги, изо всех сил стараясь не кряхтеть от натуги. Тело, пусть и исцелённое, до сих пор ощущалось отвратительно слабым.

– Идти можешь? – забеспокоился Вэш и протянул к нему руки, но Николас, сохраняя остатки гордости, небрежно отмахнулся.

– Шутишь? Да я станцевать отсюда готов! – И колени тут же предательски подкосились, так что он, неуклюже взмахнув руками, вцепился Вэшу в плащ. Явил себя на свет Божий уже так, в чужих полуобъятиях. И не то чтобы он мог жаловаться, знаете. – Хах, кажется, я немного отлежал ногу. Бывает же?

Никто над его шуткой не посмеялся: крошка Мэрил поджала губы и потупила взгляд, а Роберто с чувством хлебнул из фляги и независимо сунул руки в карманы. Николас и сам скалиться перестал. Пиздец серьёзные ребята, у них что, траур? Кто-то умер?

– Тебе уже лучше? – преградила ему путь Мэрил, и Николас подавил в себе зарождающееся раздражение; крепче вцепился в плечо Вэша.

– Настолько хорошо никогда себя не чувствовал, – язвительно фыркнул он в ответ. Балда, ну сама-то как думаешь?!

– Отлично.

Что тут отличного, Николас уточнить не успел: девчушка подпрыгнула и со всего маха влепила ему звонкую пощёчину. Охуеть.

– Ты хоть знаешь, как мы волновались?! – взвилась она, и Николас шарахнулся назад, в карцер. От греха подальше. – Вэш вообще...

– Так-так, давайте-ка действительно выбираться отсюда. – А Вэш неловко потёр затылок и подтолкнул Николаса в спину.

И вновь Николас был благодарен ему за спасение; может быть, почти так же сильно, как и за первое – или около того. Последнее, с чем он был готов иметь дело сейчас, так это с разъярённой женщиной.

– Рад, что ты цел. – Роберто, плечом оттеснив возмущённую Мэрил, впервые обратился к нему напрямую. Он по-отечески набросил Николасу на плечи пиджак и толкнул в его сторону гигантский крест, затянутый белой вычищенной тканью и ремнями. – Держи.

– Э-э-это, блядь, что? – растерянно подхватил крест Николас. Тяжесть приятная, и ремни протёрты в удобных для рук местах; ноша словно бы так и просилась за плечо. Что, впрочем, не отменяло того факта, что это был, мать его, крест.

– Твой крест, – флегматично подтвердил Роберто и вновь глотнул из фляги.

– Издеваешься?! – зашипел Николас. – Я что, похож на священника?!

Но в следующее мгновение он уже передумал огрызаться, потому что Роберто спрятал флягу и небрежно вынул из кармана картонную пачку с выцветшим логотипом. Стукнул по дну и выудил мятую сигарету. Щёлкнул зажигалкой. Замерев и затаив дыхание, Николас хищно следил за каждым его действием; отдалённо прикидывал, насколько этичным будет наброситься на одного из своих спасителей. А Роберто понятливо хмыкнул и протянул ему зажжённую сигарету – честное слово, Николас тотчас же был готов забрать себе все кресты этого мира. Из благодарности.

Дым сладостной горечью обволок горло, проник в лёгкие восхитительным и давно забытым ощущением. Внутреннее напряжение, до этого стискивающее его невидимыми руками, наконец расслабило пальцы – и Николас вновь затянулся, уже полной грудью. Глубоко, хорошо, так хорошо, как никогда в его жизни не бывало. Захотелось жить. Захотелось устремиться в космос и взорваться сверхновой, Господи.

– Блажен человек, который переносит искушение, потому что, быв испытан, он получит венец жизни, который обещал Господь любящим Его, – певуче протянул он, сладко жмурясь и с удовольствием выдыхая тающие белые ленты.

И тут же поперхнулся, закашлялся и зажал себе ладонью рот. В благоговейном ужасе уставился на крест.

Блядство, неужели правда священник?

Но мысль оборвалась на излёте и не додумалась: Вэш развернул его к себе лицом и смазанно поцеловал в лоб.

– Позаботься о них, Вульфвуд.

– А ты? – разом нахмурился Николас, крепко зажимая зубами фильтр. – Ты не с нами?

– Да, куда ты собрался? – встревоженно вклинилась Мэрил, а сбоку от неё неодобрительно крякнул Роберто.

– Нет-нет, я с вами, конечно же. – Вэш сделал шаг назад. – Просто…

– Договаривай. – Николас решительно двинулся к нему, сокращая возникшее расстояние. – Договаривай.

– Нужно кое-куда заскочить. – Ещё шаг назад. Вэш неловко замялся, спрятал руки в карманы плаща и отвёл взгляд. – Так, плёвое дело. Я вас сразу же догоню, так что не ждите меня.

Что-то в его словах ржавым консервным ножом вскрыло грудь Николасу. Захлестнуло сердце чёрным и топким, как застоявшейся венозной кровью, и заставило биться часто-часто. Но уцепиться было не за что: от воспоминаний – витражные осколки, которые воедино уже не собрать и не склеить.

Николас беспомощно оглянулся на Роберто и Мэрил, но и те не сводили с Вэша обеспокоенных взглядов.

Это дерьмо не могло закончиться так просто, верно?

А рассеянный свет всё сыпал и сыпал на волосы, скулы Вэша красной пылью, отчего выражение лица было уже не прочесть. Он сделал ещё шаг назад.

– А ну стоять! – чем-то паническим, протестующим взорвался Николас и резко схватил его за рукав – не дотянулся, не дотянулся, не дотянулся.

Потому что Вэш одним плавным махом выдернул руку из-под его пальцев. И отскочил ещё дальше. Пол между ними испещрился глубокими провалами трещин, и те вспыхнули нагретой краснотой – дым из разломов повалил гущей, а стены натужно загудели, предвещая наступление пламени. Нельзя было терять времени: здание могло обрушиться в любой момент.

– Что ты задумал?! – взвыл Николас и ринулся было перепрыгнуть через дымовую завесу, но Роберто неожиданно ловко сгрёб его за шиворот и оттащил от края. – Ты! Чёртов обманщик! Куда ты собрался?! – Николас продолжал рваться и бесноваться в крепкой хватке, в то время как Вэш шаг за шагом постепенно отдалялся от него. – Я не буду благодарить тебя за спасение: вернёшься – тогда и поговорим, ты понял?! Если забуду – напомнишь! Уёбки накачали меня какой-то дрянью, так что у меня в голове дыра, блядь, с пару планет размером! Когда-нибудь я перестану терять воспоминания... Ну, а до тех пор хочу видеть твою рожу каждый день! Всё ясно, Хохлатый?!

– Лохматый.

– Чего?

– Ясно-ясно, – обезоруженно поднял руки Вэш. И нагретый воздух всколыхнулся перед его лицом, смазал черты и скрыл выражение. – Я скоро вернусь. Обещаю.

Уже перед тем, как окончательно скрыться из виду, он обернулся к Николасу и помахал рукой. Улыбнулся ему на прощание. Но улыбнулся странно: немного печально, немного потерянно, так, словно сомневался в самом себе и в целом мире, – у Николаса от этой улыбки мороз по коже колкой сухостью и мелкие волоски дыбом.

Когда Вэш так и не возвратился, а над городом расцвела галактическим лиловым гигантская сущность, Николас понял, в чём была причина.