Я открою дверь — и тебя там нет

Этот дом холодный без тебя.

IC3PEAK — Где мой дом?

«Привет, Алина.

Я жив. Хотя тот, кто отправил меня сюда, явно рассчитывал на другое. Сегодня я выберусь отсюда, найду тебя, и мы сбежим».

Мал вырвал тетрадный листок, на котором писал эти слова, и чиркнул зажигалкой с уголка. Полупрозрачное танцующее пламя медленно поползло вверх по клеточкам, подбираясь к серым графитным буквам, выжигая чёрный полукруг. Наконец слова исчезли, и Мал, отряхнув, уронил обгоревший уголок на землю.

Фьерданский пригород окутала ночь, однако ни темноты, ни тишины в ней не было. Километрах в пяти на западе небо красили вспышки работающей артиллерии, доносившейся до их батальона раскатами грома. 

Убедившись, что сослуживцы спят, Мал осторожно свернул спальник, перетянул ремнями и забросил себе за спину — рядом с рюкзаком. Сегодня он, Чирок и их товарищи спали на полу в зале ожидания велесхолмского вокзала. Дуб, их сержант, сегодня стоял на часах.

Осторожно, стараясь не шуметь, Мал прокрался к окну, выходящему на перрон, и выглянул. На улице было темно. Фонари отрубили, чтобы не превратить спящую роту в одну большую мишень, но Мал не видел даже тлеющей в темноте сигареты старшего сержанта.  

В последний раз Мал оглянулся на Чирка, товарищей и подумал о том, что больше не увидит никого из них. Артобстрелы, растяжки, мины, пули, сепсис — на войне было столько способов умереть, и каждый раз эта смерть была отвратительна.

***

В детстве Мал часто представлял себя отважным первопроходцем, у которого в целом мире нет ничего, кроме ружья, рюкзака и верного пса. Задний двор интерната превращался в непроходимую тайгу, полную рысей, медведей и волков.Теперь же иная тайга окружала его — чёрная, густая и неприветливая. В жизни она казалась даже страшнее Каньона: к Каньону выросший в Равке Мал привык, а вот настолько густой лес видел только на иллюстрациях к романам Кёрвуда.

Да и сам Мал теперь казался себе не путешественником, а домашним псом Казаном, что попал в волчью стаю. И ему предстояло найти свою волчицу.

С тех пор, как его забросили в грузовик и вывезли из Ос-Альты, прошло около двух недель. Сначала их три дня везли до границы. Один раз Мал безуспешно попытался сказать шофёру, что оказался среди контрактников не по своей воле.

— Начальство разберётся, — ответил тот.

Из всех солдат, а в кузове их насчитывалось двадцать пять душ, Мал был единственным, у кого с собой не было ни котелка, ни спальника. Одна потёртая джинсовка с чужого плеча, значок ГТО на груди и старый школьный рюкзак с аккуратно подшитыми лямками. Внутри лежали две пары скатанных чёрных носков, купленное летом на рынке бельё, майка и алинина тетрадь по страноведению, которую Мал взял, чтобы дописать ей конспект.

Стоило Малу понять, что обратно его никто не повезёт и даже на обочине не высадит, как он принялся зарисовывать в тетрадь дорожные указатели, записывать названия городков, сёл и деревень. Под Раевостью он даже успел зарисовать номер междугороднего автобуса. На расспросы Чирка только отмахивался.

— Рисовать люблю.

— Талант, — с завистью протянул Чирок. — А меня нарисуешь? Я те пюрешку дам.

— Нарисую, — кивнул Мал, ощутив лёгкий укол вины. 

Чирок явно считал Мала своим приятелем, в то время как он сам думал только о том, как вернуться в Ос-Альту и найти Алину. 

Если уж быть откровенным, Малу пришлось бы совсем худо, если бы он не познакомился в дороге с Мишей Чирковым, которого называли просто Чирок. Родом он был откуда-то из-под Ос-Керво, из деревни Нижняя Кервь, по образованию повар-кондитер. Чирок делился с ним колбасой и ролтоном в стаканчиках. Набив щёки, принимался рассказывать про старушку-мать и отчима, который тоже уезжал во Фьерду.

— В Кервах у нас ловить нечего — даром что море недалеко. Мать вон за двадцать пять тыщ горбатится, пенсионерка. Ей как за отчима деньги пришли, она хоть в санаторий нормально съездила. Впервые лет за тридцать, прикинь?  

— А я сирота, — признался Мал. — В интернате жил, в Керамзине. 

— Чего так? Старики померли?

Простота и откровенность Чирка обязывала ответить тем же. Мал опустил взгляд на свои руки.

— Вроде того. — чуть сбившись, ответил он. — Мне когда двенадцать было, дед газ на кухне открыл. Шизофрения у него была, а родители присматривали. Ну, в общем, возвращаюсь я как-то летом с кружка по природоведению, а под окном нашей пятиэтажки пожарные и газовая служба. 

— Мда-а, братишка. Помотало нас с тобой, — Миша Чирок достал из нагрудного кармана помятую пачку «Петра», открыл и протянул Малу. — Курить будешь?

— Не курю.

— Ну, куришь не куришь, а пачку себе заведи. Сижки в армейке первое дело. Дед-то у тебя под старость двинулся?

— Не, ещё до меня такой был. Помню, мать рассказывала, он в милиции работал. Приехал как-то по вызову в одну квартиру, а там притон. Ему кто-то в висок ударил самодельным кастетом, пробил череп. Девяностые это были. Из милиции его на пенсию сразу отправили, он запил, ну и…

Он махнул рукой, мол, сам понимаешь.

Ближе к границе всё чаще стали попадаться другие грузовики с солдатами. Однажды они на целых пятнадцать минут встали перед железнодорожным составом. Ребята выскочили покурить, а Мал молча разглядывал вереницу мерно грохочущих вагонов с танками, БТРами, ракетами, топливом. Промозглый ветер забирался под джинсовку, заставляя вжимать голову в меховой воротник.

Поезд всё не кончался. Малу даже показалось, что во Фьерду везут вообще всё вооружение, которое имелось на службе у равской короны. 

«А ведь все эти вагоны не остаются там, — вдруг подумал он, прогнав задумчивую полудрёму. — Их отправляют назад, за оружием и новым топливом».

— Че задумался? — Чирок толкнул его локтем в бок.

Мал вздрогнул от неожиданности, от души надеясь, что выражение лица его не выдало. 

— Да так… Слушай, я как-то курсовую писал по железным дорогам Равки. Вот эта — она же от Раевости идёт?

Чирок пожал плечами и сплюнул в сторону, затягиваясь сигаретой.

— Хер её знает. Я про Восточную Равку только в новостях по ящику смотрел. Ну знаешь, типа Его Величество подписал какой-то указ, жена Его Величества пожертвовала что-нибудь в детский дом и всякая такая муть.

Мал невольно подумал, что Алина могла бы сказать то же самое и в тех же выражениях. 

— А нас ведь, я слышал, до Велесхома повезут? — продолжал допытываться Мал.

— Да вроде. Важный какой-то город, опорный пункт гансов. Мясорубка, говорят. А че спрашиваешь? Боишься?

Мал покачал головой. Отвечать не хотелось — дышал на руки. Когда бесконечный состав умчался, шофёр свистнул из кабины, и парни запрыгнули обратно в грузовик.

Границу пересекали ночью. Задремавший на плече у Чирка Мал проснулся от лая собак и окрика часовых. Шофёр постучал в окошко, собрал документы в потрёпанной папке и выскочил из кабины, хлопнув дверью. Тут же в глаза ударил свет фонарика.

— Щас буду называть фамилии, — хрипло проорал голос за фонариком. — Вы — на улицу по одному. Просыпаемся все! Бегом! Аксёнов!..

Один из солдатиков, неуклюже спотыкаясь о берцы сослуживцев, прополз, нагнувшись, к выходу и выпрыгнул из кузова. Пограничник с фонариком, глядя на отданную шофёром папку, проорал следующую фамилию:

— Беляев!

— Я, — подскочил сосед Мала.

— Головка от хуя! На выход!

«Сейчас! — Мал беспокойно подобрался. — Сейчас я скажу проверяющему, что оказался здесь по беспределу, и меня отправят обратно».

Беляев неуклюже вылез на улицу. Пограничник продолжал перечислять фамилии. «Дулин! Дикушин! Ерохин!» Молодые парни один за другим подхватывали вещмешки и шагали в зябкую фьерданскую ночь. 

«Кевролятин! Иванец! Игумнов!» 

Служебные овчарки срывали голоса и лаяли так же хрипло, как офицер с фонариком и папкой. Возле их морд вились клубы пара. Они рвались с поводков, разрывая лапами хрупкий, едва выпавший снег. 

«Нуралиев! Ольхов!»

— Оретцев!

Мал подскочил. Он выходил одним из последних, а потому даже не споткнулся о чужие берцы, когда шел к выходу.

— Товарищ… офицер! — Голос Мала споткнулся о звание.

— Чирков!

— Товарищ…!

— Чухнов!

— Това… 

Пограничник повернулся к нему лицом, и Мал тотчас пожалел, что вообще открыл рот. 

— Извините, товарищ офицер. Дело в том, что я оказался в этом списке нечестным образом. Меня не должно здесь бы…

Пограничник скривился:

— Детский сад, сука. 

Последний солдатик выскочил из кузова, проверка документов кончилась, и им велели забираться обратно. Грузовик с рокотом двинулся с места, солдат в кузове тряхнуло, и их повезли дальше. Мал корил себя за то, что ему не хватило духу настоять. А что теперь толку? Оставалась надежда, что хоть на месте к нему кто-то прислушается. 

Привезли их, когда на улице начало светать. Мал выскочил из грузовика в числе последних с рюкзаком на плече. Вместе с прохладным осенним воздухом в нос ударил какой-то ещё странноватый запах — сладковатый, гнилостный. 

Неподалеку, прямо на снегу был расстелены брезентовые полотна, а на нем лежали рассыпанные… Мал замер, как оглушенный, и не мог оторвать от них взгляда. Человеческие кости. В земле, в обрывках посеревшей ткани, с остатками иссохшей кожи. Черепа с провалившимися открытыми ртами и остатками волос. 

Словно сквозь сон, Мал услышал, как рядом рвёт Чирка. 

— Освободили? — послышался окрик. 

К новобранцам подошел офицер. Лицо его было скрыто балаклавой, видны были только глаза — и Мала они поразили. Настолько тяжёлый неуютный взгляд просто не мог принадлежать человеку. Тот смерил взглядом каждого. Не успевший прийти в себя Мал опустил глаза и увидел, что на бронежилете командира рядом с парой автоматных рожков было прикреплено украшение — цепочка из человеческих зубов. 

— Ты, — он ткнул пальцем в остолбеневшего Мала и ещё в нескольких, — Ноги в руки и бегом загружать. 

Хлопнула дверь. Подошел шофер с сигаретой в зубах, чиркнул зажигалкой, хлопнул офицера по ладони.

— Здарова, Дуб. Двухсотых насобирали?

— Прошлогодние. Этот сраный пригород по рукам ходит, как керчийская шлюха. Гансы, гриши, наши. Всех понемножку. 

— Говорят, скоро и литы здесь лежать будут.

— Жаль только, жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе. Пять лет воюю, и столько же про литов байки ходят. 

Перекурив с шофёром, Дуб подошел к Малу и толкнул его в бок.

«Не стой, солдат! Берись вон за тот край брезента, а я за этот возьмусь. Это несложно, как одеяло хлопать».

Мал, отдав рюкзак Чирку, наклонился и взялся за самые уголки, суеверно боясь задеть голыми останки руками. Кости со стуком скатились в провисшую середину. 

— А где гробы? — Мал вдруг осознал, что не видел поблизости ни крестов, ни гробов, ни могил.

— Гробы свежим полагаются. Или тем, у кого имя со званием есть. А этих теперь только там разберут, — Дуб бросил взгляд в мутно-серое фьерданское небо.

Как вера в бога уживалась в нём с брелком из человеческих зубов, Мал спрашивать не решился. 

Мёртвых грузили туда же, откуда пятнадцать минут назад сошли живые. Шофёр заскочил в кабину, принял брезент из рук Дуба и подтянул внутрь. Ткань чуть наклонилась, и Мал с ужасом увидел, как лужица чуть подтаявшей воды из-под человеческих костей течёт ручейком и выливается ему на куртку и штаны. 

К горлу подступила тошнота. Шофёр успел рывком подтянуть брезент в кузов прежде, чем Мал отпустил его, однако лежащий с краю ботинок с куском ноги примерно до колена всё же вывалился и упал в рыхлый снег. Дуб спокойно поднял его и закинул обратно в кузов на брезент. Затем хлопнул этой же рукой по спине Мала.

— Отмирай. Гражданский шмот тебе один хрен больше не пригодится. Пойдём остальных тащить. 

«Остальных» набралось ещё на пять брезентовых плащей. Некоторые тела не успели совсем мумифицироваться. На таких сохранялась форма, полевые кефты, ремни и ботинки. Лица и руки у них были объедены птицами и собаками. Как понял Мал, останки было решено вывезти в лес и закопать где-нибудь в овраге, подальше от расположения. Делалось это в первую очередь затем, чтобы не привечать зверьё и не разносить заразу. 

Когда заполненный костями грузовик поехал прочь, прибывших солдат наконец сверили со списками, а затем отправили на санобработку и за сухпайком с боекомплектом. Все принялись расходиться, а Мал остался на месте, не чувствуя, как Чирок тянет его за рукав.

— Пойдём, — уговаривал он. — Горячего поешь, отмоешься. 

Солдату, воюющему в суровых условиях фьерданской лесополосы, полагалось иметь: автомат, пять магазинов, четыре гранаты, нож, бронежилет, шлем, спальник и сухпаёк. Мал, Чирок и остальные честно отстояли очередь в полуразрушенной и обгоревшей фьерданской церкви, которую временно превратили в склад. Со стен на пришельцев из чужой страны смотрели волки, валькирии, герои фьерданских легенд и сам Джель — яростный и неумолимый бог вечной войны.

Получив боекомплект, новобранцы отправились на санобработку — или, говоря проще, в баню. Под неё приспособили брезентовую палатку. Из окошечка торчала жестяная труба, валил дым. Мал одеревеневшими руками стащил с себя одежду и оставил на рюкзаке. 

— Ты потом прачкам отдай, — подсказал ему Чирок. — Они с хлоркой отстирают. Как новенькое будет.

Мал поднял на Чирка опустевший взгляд. Он сомневался, что когда-нибудь сможет воспринимать «как новые» вещи, в которых он грузил человеческие кости.

Ночью никто из них уснуть. Ему, Чирку, Аксёнову, Кевролятину и Иванцу отвели место в бревенчатом доме. Работала артиллерия. Бомбили по центру Велесхолма. Лежащие в спальниках солдаты вздрагивали от каждого далёкого раскатистого взрыва. Свист, летящий по небу всполох, вспышка, грохот, вой сирены. Чирок вцепился пальцами в свой автомат, будто надеялся, если что, отстреляться им от бомб.

— Наши, наверное, в пыль всё разворотили, — шепотом произнёс Аксёнов. — Неужели хоть один фьерданец там может выжить?

«Выживет ли здесь хоть один из нас?» — спросил про себя Мал, но ничего не сказал. Он скребся в бане щёткой чуть ли не до крови, но ему казалось, будто вода из-под мертвецов просочилась ему под кожу и впиталась в него, как в губку. Что теперь от него самого пахнет землёй и мертвецкой гнилью.

Мал не смотрел телевизор и не читал новостей. Он мог бы куда больше рассказать о том, какие животные водятся во Фьерде или как называются местные горы, чем о войне, которая шла здесь последние лет десять. В армии он не служил — и воевать никогда не хотел. 

В Керамзин на уроки к ним иногда приходили ветераны — гриши и отказники. Пели песни под гитару и рассказывали о погибших сослуживцах. Раз в год керамзинских детей водили класть цветы на памятники, посвященные «героям, доблестно защищавшим северные границы». Мальчики в фуражках и девочки в бантиках с выражением читали стихи про войну. Их снимали рядом с губернатором Керамзина для газет и показывали по местному телеканалу. 

Утром их поднял Дуб. На деле Дауленов Уржан Байметович, уроженец южных тенгрийских степей, по званию старший сержант. При встрече ему полагалось отдать честь, но каждому, кто вытворит такое гадство, Уржан Байметович пообещал отстрелить руку. Фьерданские снайперы уложили десятки офицеров, просто глядя, перед кем солдаты прикладывают руку к голове. За завтраком, пока новенькие ложками глотали горячую гречку с тушенкой, Дуб сообщил, что их всех зачислили в 3-ю стрелковую роту 111-го батальона «Крибирь».

Затем сказал следующее: 

— Три месяца назад поступил приказ закрепиться в Велесхолме. Гансы вцепились в этот кусок земли, как блохи в собаку.Так что готовьтесь. Из вас будут набирать разведывательно-штурмовые группы. 

«Бежать», — подумал Мал, сдавив в кулаке алюминиевую ложку, и на этот раз мысль даже не была связана с Алиной. 

Велесхолм — Мал помнил это ещё по керамзинским урокам географии — не слишком большой город, всего на 100-200 тысяч жителей. Железная дорога из Раевости, построенная еще в староцарские времена, как раз проходила через него. В ЕГЭ, в 12-м варианте, вопрос про это был. На картинках в учебниках и тестовых заданиях Мал видел фотографии старинных, мощёных булыжником средневековых улочек. 

Настоящий город оказался иным. Солдаты шли по его улицам вслед за медленно ползущим танком. До сих пор Мал не видел ни одного уцелевшего здания: всё было разрушено и черно от копоти. Под ногами валялись осколки стёкол, ветки, битый кирпич, консервные банки и прочий мусор. Во дворах на детских площадках ржавели и рассыпались брошенная военная техника, гильзы от снарядов, автомобили без хозяев. 

Дуб говорил, что город нельзя считать взятым до тех пор, пока равский солдат не сможет пройти по его главной улице на своих двоих, не словив пулю. 

— В центре, в каждом здании выше трёх этажей сидит по десятку гансов. У них — винтовки, автоматы и РПГ, у нас — танки, артиллерия и покоцанный батальон. Они воюют на своей земле, где знают каждый двор, а мы даже ссать ходим, озираясь. 

После ночных бомбардировок в воздухе пахло гарью. Некоторые дома горели до сих пор. По земле стелился дым. На шагающих солдат оглядывались местные, смотрели с ненавистью и презрением. Слышался вой. Мал оглянулся, думая что воет собака, но это оказалась пожилая женщина. Она сидела на ступенях у подъездной двери и выла, раскачиваясь. Большие руки старухи были красными от ожогов. 

Увидев равских солдат, она закричала сорванным голосом и бросилась на них, сжав руки в кулаки. Оцепеневший Мал даже не подумал отскочить. Женщина осыпала его ударами и проклятиями на фьерданском. Мал не знал языка, просто боли и ярости в ее голосе было столько, сколько ни одна живая душа не способна вынести.

Дуб ударил ее прикладом в лицо, и она упала, оставшись лежать на дороге. 

— У неё ожоги, — нетвердо произнёс Мал. — Ей нужен целитель.

— Последний целитель из нашего батальона подорвался на растяжке. Кишки вдоль дороги растянуло, как праздничные флажки. Гансы — упрямые уроды. Не вздумай их жалеть, или закончишь, как он.

— А что она говорила?

Дуб не ответил, шел молча. Мал уже было подумал, что так и не узнает, как тот сказал:

— Мать её в хате была, неходячая. Сгорела заживо.

К вечеру их рота добралась до зачищенного здания ЖД-станции. Солдатам наконец позволили набить животы. После целого дня на ногах в полном боевом разгрузе Малу ужасно хотелось двух вещей: наесться до отвала и лечь спать. Скинув с плеча рюкзак и автомат, он сел на скамейку в зале ожидания. Чирок повалился рядом и с блаженным видом закурил.

Ночевать решили там же, на каменном полу. Соорудили костерки из сломанной мебели, наскоро раскидали вокруг спальники, уселись жрать. Дуб вызвался быть первым часовым — не доверял необстрелянным новичкам. 

Мал лёг спать вместе со всеми остальными, но запрещал себе закрывать глаза. 

«Закрою глаза, усну, а завтра меня отправят штурмовать центр. Нет уж, обезьяний майор, я тебя ещё найду и в лицо скажу всё, что о тебе думаю».

Мысль об ухмыляющейся морде майора Голицына заставила Мала сжать кулаки. Он не дрался никогда в жизни, но если бы прямо сейчас увидел майора…

Когда со стороны Чирка послышалось знакомое ровное похрапывание, Мал выбрался из спального мешка, расстегнул рюкзак и достал тетрадь с вложенным в неё огрызком карандаша.  

«Привет, Алина.

Я жив. Хотя тот, кто отправил меня сюда, явно рассчитывал на другое. Сегодня я выберусь отсюда, найду тебя и мы сбежим».

Мал уже закрыл тетрадь, как вдруг подумал: если его поймают, то обязательно обыщут, увидят записку, и тогда он отсюда точно не выберется. 

Украв из-под спальника Чирка зажигалку, Мал сжёг своё короткое письмо. Зажигалку с виноватым видом сунул к себе в карман. 

— Прости, Миш, но мне пора, — пробормотал он и принялся сворачивать спальник. 

***

Фонари возле платформ не горели: их выключили на случай обстрела. Мал с рюкзаком на спине быстро глянул по сторонам — никого. Затем гуськом пополз к замершим в темноте вагонам. 

Услышав от Чирка, что везут их в Велесхолм и увидев мчащийся к границе состав с вооружением, Мал быстро прикинул про себя, как именно выберется обратно. План, конечно, тяп-ляп, но на другой времени не было. 

Мал втиснулся под колёса, переполз под вагоном на другую сторону, чтобы его не было видно с вокзала, поднялся-отряхнулся — и замер, чувствуя, что земля уходит у него из-под ног. В лицо ударил свет карманного фонарика. Его засекли. 

— Далёко собрался? — послышался голос сержанта Дауленова.

Мал, опустив руки, молчал. Дуб подошёл к нему вплотную, нависая. В живот Мала упёрлось дуло автомата. 

— Под статью захотел, дебил малолетний? Знаешь, что я с тобой по закону сделать должен? — Дуб отошел на шаг назад, держа его на прицеле. — Значит так, оружие на землю, быстро.

Мал послушно сбросил с плеча автомат. Следом на укрытую снежком щебенку легли гранаты, нож и магазины с патронами. 

— От-тпустите меня, — Мал поднял руки. В горле стоял ком, улицу размыло от подступающих к глазам слёз. — Я должен вернуться в Ос-Альту. Алину похитили, а меня… с-силком!..

— Херню не мели. Я твою подпись на контракте лично видел. 

— Я… — сорванный голос дрогнул, и Мал, собрав всё свое стремительно исчезающее мужество, сказал, насколько мог, четко: — Я её не ставил. 

Дуб ему не верил. Мал видел это по его нечеловеческим глазам, и чувство неизбежно приближающейся смерти вонзилось в тело ещё глубже. Сдавило, стиснуло, сомнкуло зубы на горле — ни пошевелиться, ни вздохнуть. Только глядеть на дуло автомата и ждать, что вот-вот из него вырвется пуля.

И Мал уже видел, что случается с теми, кто умирает во Фьерде.

— Знаешь, на что это похоже, Оретцев? — зло цедил Дуб. — На то, что ты подписал бумажку, надеясь подзаработать, потом повидал дерьма, обосрался и теперь хочешь свалить, на ходу сочиняя мне басни. 

— Я не трус! — крикнул Мал, нервным движением размазывая слёзы по лицу, — Я… даже доучиться не успел! У меня последний курс был. Д-диплом. А меня сунули в эту скотобойню. К-кости, об-бстрелы…

Истерика захлестнула Мала. Давясь словами, он упал на колени. Холод колол влажные щеки. 

— Не убивайте меня. — умолял он. — Я устал. Я хочу домой. К Алине. 

Он едва слышал, как Дуб подошёл к нему, и всё повторял, что хочет домой, домой, домой. К Алине. 

Дуб хлопнул его по щеке. Мал поднял голову и увидел, как тот протягивает ему сигарету.

— На. 

Дрожащими пальцами Мал взял её и зажал зубами. Оказалось, не с того конца. Пришлось вытащить и повернуть фильтром к себе. 

— Херней не занимайся, Оретцев. У тебя контракт бессрочный. 

Дуб чиркнул зажигалкой, Мал судорожно затянулся и подавился едким дымом. 

Неизвестно сколько он просидел вот так, на коленях. В горле першило, руки немели от холода. Дуб не говорил ни слова. Автомат он опустил, но и руку с приклада не убрал. Дёрнешься — убью, что называется.

Мал выкурил половину и затушил сигарету о снег. 

— Не могу я здесь оставаться, — пробормотал он, едва истерика затихла. — Я оружие в руках держал, только когда мы с Алинкой в тире по банкам стреляли. И людей я убивать не хочу.

— Здесь никто не хочет, — отозвался Дуб, — приходится. Так что давай подымайся и кончай сопли размазывать.

После срыва осталась только пустота. Мал шмыгнул носом и принялся поднимать оружие, которое до этого бросил на землю. Автомат, несколько магазинов, гранаты.

Думать о том, что он всерьёз думал отстреливаться, если за ним отправят погоню, сейчас было почти смешно. На губах Мала даже улыбка сама собой вылезла. Глупая, нервная и неуместная — как он сам на гребаном фронте. 

Затем он встал, отряхнул колени и выпрямился. Ползти обратно под поездом Дуб его не заставил: шли в обход вагонов. Под солдатскими ботинками хрустел снег. Мал ничего не ждал и ничего не спрашивал, — слишком устал для этого, — но Дуб всё равно сказал:

— Я тебе такой совет дам, Оретцев. Держись товарищей, учись и выживай. Месяц-другой продержишься, глядишь, какую-нибудь бирюльку на грудь заработаешь. У нас их обычно большие начальники лично навешивают для телевизоров, чтоб народ героев видел. Там попробуешь достучаться. А про дезертирство даже не думай, это только в один конец дорога. Поймают фьерданцы — яйца выкрутят, поймают наши — выкрутят, подтянут и заставят жрать. Понял меня?

Мал понял всё. Лишь один вопрос не давал ему покоя: как грёбаная жизнь может быть настолько несправедлива?