Мой друг поддержал бы любой диалог, мы могли проболтать до утра

Я помню, как он улыбался и, кажется, видел его вчера

Хотя, уже несколько лет от него нет открыток на Новый год

Я нечаянно стёр его номер и даже не знаю, где он живёт

Дайте Танк (!) — Друг

Только сегодня Алина заметила, что вообще-то в обеденном зале Малого дворца народу было не так много — даже полсотни не наберётся.

Когда Алина была в столовой в первый раз, местные гриши слились для неё в один шумный фон, как помехи на старом телевизоре. Однако нынче утром, спустя три дня в Малом, она начала различать некоторые знакомые лица.

Ивана и Фёдора не было, зато Мария, заметив её, приветственно помахала пухлой ладонью.

Ахматов сидел в окружении поклонников и поклонниц, как и полагалось поэту. «Или сыну министра», — подумала Алина. За столом напротив сидели старосты и несколько гришей постарше, видимо, преподаватели. 

Другие недавние знакомые — близнецы — сидели посреди стороны старост, но оба стула возле них пустовали, а окружающие их гриши делали вид, будто не замечают их. Ещё раз взглянув на томного Алёшу и его свиту, Алина решила выбрать меньшее из зол и присоединиться к двум инфернам.

Стоило ей приблизиться, как Полина, закатив глаза, стала рыться в кармане кефты, выложила на стол пятихатку и подвинула её довольному брату. 

— Гутен таг, — расплылся тот, отодвигая для Алины стул и пряча купюру в карман. — Как только ты вошла, я поставил на то, что ты сядешь с нами. 

— Не от хорошей жизни, — Алина села за стол с кислым лицом. 

— Ну лично моя жизнь похорошела ровно на пятихатку. Икру будешь?

Алина бездумно кивнула, бросив взгляд на пустующее черное кресло в левом углу П-образного стола. Кажется, министр никогда не появлялся в общем обеденном зале. Вчерашняя прогулка закончилась как-то странно. Генералу кто-то позвонил — видимо, по работе — и он, бросив что-то вроде «Я вам вышлю расписание», ушел. Ни здрасте, ни до свидания. 

После этого весь вчерашний день Женечка водила её по кабинетам морозовского лицея: Алине предстояло познакомиться с учительским составом, заполнить кучу тестов, узнать, где располагаются аудитории и какая у неё будет учебная программа. Первым делом, стоило им войти в одну из трёх массивных дверей, ведущих в лицейское здание с гербом и шпилем, Алина увидела стену с фотографиями молодых гришей. 

«Наши лучшие выпускники».

Самые старые фотографии были чёрно-белыми, это был выпуск столетней давности. Фотографий за период с 37-го по 50-й вообще не было. Затем фотографии резко стали цветными. На фотографиях за последние десять лет Алина увидела знакомые лица.

Ивана Гейбеля было почти не узнать. Вместо хмурого амбала с намёком на залысины с фотографии гордо глядел юноша с длинным лицом и слегка вьющимися волосами. А вот Фёдор почти не переменился: он сияюще улыбался даже на официальной фотографии, разве что волосы у него были длиннее.

— Да-а уж. Десять лет прошло, подумать только, — задумчиво протянула Женька. 

— Странно, что здесь нет министра, — заметила Алина, не сразу поняв, что сказала это вслух.

Глаза Алину не подводили: ни на одной из фотографий за последние лет тридцать не значилось никого с именем Кириган Дарклинг. Ни одного смурного юноши с густыми черными прядями, большим носом и требовательным лицом. Зачем она его искала, ей и самой было не совсем понятно. 

Женечка, в свою очередь, не нашла ничего удивительного:

— Вероятно, он учился за границей или у каких-нибудь частных преподавателей. Многие гриши из тех, чьи семьи могут себе это позволить, учатся в Нью-Земе. 

Ещё вчера Алина подумала бы точно так же, а теперь не могла избавиться от ощущения, будто в слова портной закрался какой-то изъян.

«Я не вылез из матери с манифестом, дворцом и личной армией», — вспомнились брошенные им слова, жесткие и горькие, как степная трава. При всём своем упрямстве, Алине пришлось признать, что на изнеженное дворцовое насекомое генерал Дарклинг не походил совершенно. Худое обросшее лицо, выправка, нелепые начищенные сапоги. Скорее напротив: на фоне лысеющего холёного царя и его женушки, обсуждающей платья, министр выглядел чужеродно, как приблудившийся среди откормленных борзых дикий волк.

Поглядев ещё немного на лица выпускников, Женя и Алина двинулись дальше.

Изнутри лицей оказался облицован большими каменными плитами под мрамор, как старые станции Ос-Альтского метро, а на полу лежал старинный паркет. В аудиториях, отделанных потемневшим деревом, где пахло старым лаком для мебели, их ждали преподаватели. Как оказалось, у них были насчёт Алины отдельные распоряжения. 

Алине выдали бланки с тестами, лист офисной бумаги в качестве черновика и ручку. 

— А если я их завалю, меня исключат? — спросила Алина с надеждой.

— Это распределительные тесты. Завалить их будет крайне трудно. По крайней мере, ни у кого за всю историю школы этого не получалось. 

Учебных направления в лицее было два — военное дело и политика. На них ученики распределялись в конце 9-го класса. На военке готовили офицерский состав для различных корпусов Второй армии. Изучались там, соответственно, управление личным составом, стратегия, история, иностранные языки и… Алина даже дослушивать не стала и поставила галочку напротив «Политики».

Хрен оказался едва ли слаще редьки. Список предметов для изучения состоял из теории международных отношений, риторики, истории, философии, литературы и нескольких иностранных языков. Из всего перечисленного на приемлемом уровне (спасибо Елене Николаевне из Керамзина) Алина знала только литературу. 

Кроме тестов распределительных, пришлось сдавать еще тесты для определения уровня подготовки. Пришлось побегать по всем трём этажам лицея и заскочить не меньше чем в семь аудиторий, чтобы в каждой из них проставить галочки в случайных местах тестовых бланков. Преподаватели морщились, читая Алинины ответы и делали помарки красной ручкой.

— Не успела поступить, как уже нахватала колов. 

— Не нахватала, — успокоила её Женька. — Здесь оценок не ставят. В баллах только итоговый оценивается, а за эти ты получишь разве что ссылку на сокращенный курс лекций и список литературы, чтобы подтянуть знания. 

Так и оказалось. После всех экзекуций с тестами завуч лицея дал ей в руки бумажку с печатью и направил в библиотеку. Алине с Женей пришлось спуститься с третьего этажа, миновать стену с выпускниками и шлёпать по мокрому подтаявшему снегу через весь двор, мимо статуй, до Малого. В библиотечном центре их уже ждала библиотекарша, жизнерадостная пожилая женщина, которая учила эзстадский и слушала какие-то простенькие песенки, от которых Алине, несмотря на усталость, хотелось улыбаться. 

От неё Алина получила под роспись пропускную карточку на стандартной синей ленточке. Оказалось, что ее надо прикладывать не только к двери, но и специальному считывателю под экраном компьютера. Считыватель был плоский и проводком уходил под стол. Как только Алина положила на него карту, на экране появилась свеженькая, без фотографии, учетная запись на её имя. 

На рабочем столе было только две иконки: корзина и чёрный значок в виде ёмкой буквы «Г». 

— Гришанет, — объяснила библиотекарша. — Здесь свои социальные сети, поисковик, сайты, электронный архив знаний о Малой науке. В общем, всё то же, что есть в обычном интернете, но эта сеть создана исключительно для гришей. Закрытая, как у вас в Шухане. Сейчас к вам подойдет староста вашего класса и объяснит, где и как нужно зарегистрироваться.

Старостой школьников-политиканов, к удивлению Алины, оказалась Полина, недавняя знакомая. Алина узнала её, как только та вошла в библиотеку. Полина была высокая, с широкими для девушки плечами и толстой пшеничной косой. Сказать честно, инферна куда больше походила на боевую и безжалостную Сару Коннор, чем на отличницу по философии или международным отношениям.

— Значит, ты к нам решила, к политиканам, — не церемонясь, без особых приветствий, прокомментировала Полина, подойдя к компьютерным столам. — Мы с Пашей будем твоими старостами. Учётку тебе сделали уже? Щас кину ссылку на чат старшей группы и наш отдельный, где тринадцатые тусуются. 

Чат старшей группы, в которую входили классы с 10-го по 14-й, так и назывался — «Старшая группа», а вот чат тринадцатиклассников какой-то гений назвал «Банька-парилка». Гением, конечно же, оказался Полинин брат. 

«Хотя бы всратые учебные чаты на месте», — эта мысль показалась Алине успокаивающей. 

Если не считать тестов и системы оценивания, поступление в морозовский лицей оказалось вполне похожим на поступление в ИМОР три года назад. Разве что программа у Алины была индивидуальная.

Не отходя далеко, Полина переслала ей сообщение от завуча, в котором был список литературы по каждому из предметов и ссылка на архив лекций.

— Можно вопрос… нескромный? 

Полина приподняла белёсые брови. 

— Почему вы с Павлом на политике, а не на военке? 

— Мордой не вышли. 

— Вы-то? Насчет Паши не знаю, но тебе сам бог велел командовать. 

— Порода не та. 

Алине показался в её словах какой-то намёк, однако уловить, в чём он заключается, ей не удалось. Увидев выражение её лица, Полина вздохнула и, сжалившись над её извилинами, пояснила:

— На военке учат командиров. Никто в равской армии не даст фьерданцам командовать. 

— Оу! Извини… Погодите, но ты же говорила, что вы из хорошей семьи. У вас же имена-то…

— Пауль и Паулина Рихтеры. А семья у нас действительно хорошая. Нашим родителям хватило денег на взятку конторе Ярла Брума, чтобы нас не загребли в дрюскели. А на такие вещи расценки ого-го какие — что здесь, что во Фьерде. Богатые задницы не рвутся отмораживать придатки, сидя по уши в снегу, сама понимаешь.

Алина припомнила Ахматова, но Полина лишь отмахнулась.

— Да ну? Отец отправит его в Керчию, как только ему выдадут сертификат. Поверь мне, Лёшка не совсем дурак, и сам это прекрасно понимает. Что не мешает ему изображать героя перед теми, кто готов впечатлиться.

Странно было ждать чего-то другого от сынка министра, но Алина всё равно с досадой поморщилась. Припомнилось, что где-то в интернете пару лет назад как раз крутился срач про то, что у Георгия Ахматова нашли виллу в престижном районе Кеттердама. 

Словно догадываясь, о чём она думает, Полина задумчиво произнесла:

— Нынешние гриши страшно измельчали, вот что я тебе скажу. 

***

Теперь же, сидя за столом на завтраке, Алина в одной руке держала бутерброд с икрой, а в другой — новенький телефон, сверкающий заводской чистотой. Женька выдала его сегодня утром для учёбы. Алина поразвлекалась, тыкая на разные иконки, чтобы выяснить, как быстро он начнёт лагать, но шуханская шайтан-машина так и не сдалась. У собственного телефона Алины, который та посеяла в лесу, экран треснул еще два года назад, чехол заменяла куча наклеек, а приложение Рав-банка открывалось минуты три.

Судя по расписанию, которое ей скинула Полина, сегодня её ожидали история, сдвоенный фьерданский и факультатив с некой Багрой Ильиничной. 

— У неё учатся только… м-м, особенные, — пояснила Полина, разглядывая Алину с долей то ли досады, то ли сопернического любопытства. — Обычно один-два гриша со всего лицея. 

— Угу, — кивнула Алина, жуя бутерброд.

Как и прежде, ей было всё равно, какие там у гришей статусы, кефты и почётные грамоты. 

— Ну хер его знает, — с сомнением отозвался Паша. — Валька с Никитосом говорили, бабка такой треш творит, что хоть вешайся.

Однако фьерданка лишь скривилась. В её голосе отчётливо слышалось презрение:

— Нежные какие. Не по силе слабаки, так по духу. Ну, здесь других и нет.

***

Начиналось все хорошо — на лекциях преподавали интересно, с интерактивными моделями и объемными проекциями. Школьная история увлекала Алину где-то до эзстадского Возрождения, а затем, по её отнюдь не скромному мнению, становилась ужасно скучной. Но в лицейской аудитории Алина едва успевала записывать, высунув от усердия язык. Историк был лыс и напоминал Пифагора, постигающего вселенские тайны, и оттого его заразная воодушевленность, как по цепочке, передавалась по партам.

Темой урока оказалось объединение Равки после возникновения Каньона в конце XVI века. Высокая чёрная стена живой тьмы, выросшая в один миг от Фьерды до Шухана, отрезала Западную Равку от Восточной. Грозный царь, много лет державший в страхе как своих бояр, так и литславских шляхтичей, умер бездетным, и в стране началась Смута. Среди претендентов на равский трон оказались и фьерданские герцоги, и литславские принцы, и равские князья. Ещё нашелся предприимчивый, хотя и не совсем законный, сын равской княгини и литславского шляхтича — Яромир Ланцов. 

Про похождения этого Остапа Бендера Алину слушала уже с чуть меньшим вниманием. Её взгляд зацепился за картинку в учебнике.  С напечатанной на странице картины Сурикова «Воевода Морозов под Раевостью» звал за собой молодой, похожий на резвого сокола, опричник на вороном коне. За ним обнажили свои сабли другие воины в чёрных одеждах. 

Алина провела пальцем по странице, задевая чёрный кафтан отчаянного воеводы и собачью голову, пристёгнутую к его седлу. В детстве Алина воображала его злобным стариком со скрюченными пальцами, вроде Распутина из мультика про Анастасию. Но человек, создавший Каньон и отнявший у неё семью, выглядел немногим старше Наденьки — безусый мальчишка с саблей в половину его роста. Такой мог бы сидеть с ней за одной партой, а после уроков побежать на стадион гонять мяч.  

Ещё страннее было то, что он, создав Каньон, не сбежал. 

— Как и полагается противоречивой исторической фигуре, — вещал Пифагор, — Морозов собрал вокруг себя всю царскую опричнину и пришёл с этой армией на помощь князю Яромиру. В 1602 году, под Раевским острогом, эта объединённая армия обратила в бегство литславские полки…

Учебники, казалось, и вовсе были ему не нужны — Пифагор вдохновенно воскуривал дым с алтаря своих знаний. Алина была в полном восторге и почему-то даже разочаровалась, когда узнала, что у этого римского мыслителя с залысинами Клода Фролло самые заурядные имя и отчество — Семён Андреевич.

***

Домик этот со стороны напоминал не то избушку Бабы Яги, не то сказочный терем посреди леса, только покосившийся. 

— Тебе туда, — с извиняющейся улыбкой сказала Женя. — Багра Ильинишна не жалует опоздавших.

Алина кивнула и как-то робко постучала в дверь. Когда она обернулась, портная уже исчезла.

Окна в избе, как с опаской заметила Алина, были закрыты ставнями. Она постучалась снова, но никто ей не открыл, и Алина, плюнув на пробежавший по спине холодок, просто толкнула дверь и вошла. В лицо ей ударил горячий и душный воздух. Алина мигом сбросила пальто, повесив его на гвоздик, и осталась в синей узорчатой кефте.

Когда глаза привыкли к полумраку, она увидела комнату, отдалённо напоминавшую приемную или кабинет. Старинная полинявшая софа, которая могла бы лет сто назад принадлежать графине, чуть поодаль письменный стол с чернильницей и перьями — и выцветшее от времени зеркало над ним.

Напротив — комод, словно из музея боярского быта древней Равки, расписанный красной краской. Над ним — запечатанный ключом такой же дубовый сервант (другого слова Алина не могла подобрать), но не с посудой, а с ветхими массивными книгами. Буквы на них были золотые, но стёртые временем.

— Ну, чего в проходе расщеперилась? — раздался скрипучий, точно дверная петля, голос.

Вздрогнув, Алина оглянулась и никого не увидела. Только знала, что её заметили, и почти физически ощущала на себе чужой препарирующий взгляд.

— Ишшо и незрячая, — вынес вердикт женский голос.

В центре непроглядно темной комнаты, рядом с печкой, стояли два стула. Печка была железная, круглая. Буржуйка. От неё тянуло невыносимо горячим воздухом, и неверные отсветы огня, еле-еле пробивающиеся сквозь железную дверцу, были единственным источником света.

— Здравствуйте? — неопределённо протянула Алина в темноту. Она вдруг вспомнила, как, будучи мелкой, боялась выходить из комнаты девочек в Керамзине по ночам. Коридоры интерната казались такими же тёмными и страшными, как эта избушка. Только теперь темнота была повсюду, и бежать было некуда.

— Ты опоздала, — раздался хриплый голос позади нее.

Какая-то тень пришла в движение, и Алина вскрикнула.

— Поди-ка к огню, — заворожённая, точно Маугли перед Каа, она сделала несколько шагов вперёд и остановилась прямо у двух стульев: туда падали блики от языков пламени. — Тьфу ты, ни кожи, ни рожи. И гдей-то таку тщедушную на мою голову ирод повыискал?

Больше всего на свете Алине хотелось развернуться и побежать в противоположную сторону, но она приказала себе не глупить. 

Из-за печи выступила сухонькая старушка с прямой спиной и орлиным взором. Честно говоря, потом, лёжа вечером в своей постели, Алина долго не могла понять, почему при одном взгляде на неё изнутри сам собой пробивался отчётливый панический страх.

Старушка была облачена в старорежимное чёрное платье с буфами на рукавах. Высокая причёска её из седых волос была затянута в пучок, точно у графини. В руках Багра Ильинишна держала чёрную трость с костяным полукруглым набалдашником. 

Алина отчего-то никак не могла заставить себя поднять глаза. Что-то древнее, могучее и не вполне человеческое было в этой старушке. 

«Она даже выглядит не старой, а старинной, как золотые кубки в музее», — содрогнулась про себя Алина.

На вид той было лет шестьдесят, может, больше, — и всё же что-то неправильное угадывалось в её чертах. Лицо Багры напоминало череп, обтянутый кожей и сухожилиями лишь для того, чтобы поджимать тонкие аристократичные губы.

Но самым жутким были глаза. Молодые и лучистые, они казались чужими на этом нечеловеческом лице. В глубине их то вспыхивала, то гасла угольная искорка.

— Ишь ты, красно солнышко, — раздался едкий каркающий смешок, — спасительница ты наша. Каньон-от, поди, с овчинку покажется.

Алина мучительно покраснела, желая провалиться сквозь землю. В детских религиозных книжках, которые жертвовала библиотеке интерната местная воскресная школа, Заклинательницу Солнца рисовали с золотыми волосами и мягкой материнской улыбкой. Всепрощающая, всемилостивая дева, всех скорбящих радость и утешение. Однако ничего из этого в Алине — уж она это наверняка знала! — не было, и от того едкие слова старухи кололи, как терновые шипы.

— Вы понимаете, я только недавно приехала… — Она вдруг глупо начала оправдываться, словно была и в самом деле виновата. 

Раздался глухой стук, и Алина вскрикнула от боли. На левой руке вспыхнула красным кожа, а Багра деловито убрала трость.

— Цыц! — она снова оглядела Алину с ног до головы, и явно осталась недовольна тем, что увидела. — Ты, девка, дело пытать аль от дела лытать явилась? Коли второе, то и пшла отсель!

Алина совсем растерялась. Министр о таком не предупреждал.

— Я… от генерала Дарклинга, — зачем-то сказала она, присаживаясь на холодный деревянный стул и надеясь, что это сработает.

Смех старухи был похож на шелест сухих листьев. Однако в чёрных глазах не прибавилось ни страха, ни жалости.

— На-адо же! Помазанница его милости, — язвительно протянула Багра Ильинишна и усмехнулась. — Какая честь для моей скромной обители! Ну да он-то барин, так и я не фьерданин. 

Она обманчиво-мягко посмотрела на Алину, и той стало ещё неуютней.

— Лучинки-то нет. Посвети-тко мне, девица, не откажи старухе.

Угольки-глаза глядели на Алину приглашающе. Та напряглась изо всех сил и даже зажмурилась, вспомнив, какой яркой была вспышка в царской обеденной зале — но ничего не произошло.

Это была полная катастрофа. Сколько бы Алина ни взывала к своему внутреннему свету, тот не появлялся. Взгляд старухи стал откровенно холодным.

— А ну, девка, сказывай, что про силу свою ведаешь, — приказала Багра, и что-то знакомое было в этом властном тоне.

Алина пристыженно молчала, пытаясь вспомнить хоть что-то из того, о чём генерал говорил ей на недавней утренней прогулке, однако незнакомые слова вылетели из головы, как не бывало. Речи о том, чтобы прочитать хоть пару страниц из учебника истории или поспрашивать Женьку, даже не шло.

Багра Ильинишна выпытывала её еще минут пять, задавая вопросы про историю гришей (на которых Алина позорно засыпалась), а затем махнула рукой.

— Делай, шо хошь, ума ни на грош, —  пробормотала она, хмуря брови. — Да… По сусекам, что ль, поскрести? 

Она прищурилась, разом став похожей на хищную птицу, и схватила Алину за запястье. Хлынул яркий, испепеляющий свет, и Алину накрыла непередаваемая радость —  она и сама не знала, насколько тосковала по своей силе.

Спустя пару мгновений Багра отпустила её руку. Черты лица её стали острыми и резкими, глаза блестели.

— Ох и лень же ты, дева красная!

Тёмная душная комната поплыла перед глазами, уменьшилась, съёжилась. Алина пошатнулась, пытаясь вдохнуть, и едва не упала со стула. Она была как рыба, которую окунули в воду и тут же дёрнули обратно: сила, едва приходя, отступала, и это было хуже всякой пытки. 

До этого ей и в голову не приходило, насколько генерал на самом деле щадил её: прикосновение на приёме царя показалось Алине теперь мягким, точно пёрышко.

Старуха вздохнула. 

— Но-о, каши с тобой не сваришь, — поднялась она и подошла к буржуйке. — Эдак и вовсе окочурисся. Чаи нам с тобой, что ль, погонять?

Позже, покидая избушку, Алина осознала: пить травяной настой у милых старушек можно только на пороге обезвоживания. И то не факт.

***

Первый же глоток отозвался тупой иглой у виска. Старуха же, напротив, выглядела сосредоточенной и почти довольной.

— Глянем-ка, чегой там у тебя, — послышалось эхо зловещего шепота Багры, но его тотчас заглушил протяжный приближающийся гудок. Где-то разбилась чашка. Мир размылся, словно в тумане, и опять собрался — точно из дурного сна.

…Она шла по дороге, сжимая в руках изорванный розовый рюкзачок. Откуда-то Алина знала, что на нём была нарисована принцесса. Вместе с дорогой пришёл и страх: вокруг было темно, и Алина была твёрдо уверена, что надо идти быстрее.

Вдруг луч света выхватил и её, и пожухлую траву под ногами. Алина увидела, что её колготки порваны на коленках, а джинсовая курточка с бахромушками — в пыли. 

Скрипнули тормоза. Взвизгнули стирающиеся об асфальт шины.

«Не могу вспомнить: что это за за место? Аж жуть пробирает».

Алина обернулась в сторону звука и замерла. Слепящая стена света остановилась, и девочка наконец смогла различить за ней огромную кабину грузовика. Дверь открылась, и с подножки соскочил ругающийся дальнобойщик. 

— Ты какого хрена здесь забыла?! — он схватил маленькую Алину за плечи огромными руками, дыша в лицо перегаром. — Родители твои где?

«Трагедия на бронепоезде», — вспомнились ей чьи-то сочувствующие слова. До Алины начинало доходить, где именно она находится. Хотелось проснуться, но до жути правдоподобный сон всё не кончался. Приходилось смотреть.

Только сейчас она заметила, что шофёр огромный, как бык. Да и грузовик его казался размером с дом. Губы девочки задрожали, и дальнобойщик стал дрожать и размываться в её глазах, а потом две горячие капли потекли по щекам, оставляя грязные разводы. Не говоря ни слова, девочка указала головой в сторону.

Дальнобойщик отпустил её, открыв рот. Каждый, кто крутил баранку в Крибири, знал, где пролегает гострасса М5 «Каньон».

— А ты как там…? — дальнобойщик провел рукой по лицу, матюкнулся и махнул рукой.

Достав из кармана мятую пачку, он сунул в зубы сигарету и закурил. Затем принялся расхаживать по обочине. Кругом стояла беззвёздная тихая ночь. Дорога была пуста. Впереди поднималась заря, а через поле живой чёрной стеной шевелился Каньон. Описать его было нельзя, но от него мутило.

Если приглядеться, можно было заметить далёкие-далёкие огоньки рассыпавшихся деревенских домов. Местные, как и снующие по трассе водители, делали вид, будто не замечают Каньона. Наверное, черная неосязаемая стена казалась им привычной, знакомой. Железные дороги, бронированные поезда, пулемёты и гусеничные вездеходы давно покорили его, как покоряет хорошая плеть дикую лошадь. 

Взрослые думали именно так, но девочка с розовым рюкзачком была живым свидетельством того, что они ошибались.

Алина дрожала от холода, наблюдая за беспокойным незнакомцем. Её руки были исцарапаны жесткой степной травой, через которую она продиралась, чтобы выбраться на дорогу.

— Так и мать-отец твои?.. Каюк им? 

Девочка молчала.

Сигаретный огонёк то вспыхивал, то гас. Дым вился в свете фар. Рокотал огромный незаглушённый мотор. Наконец мужичок бросил недокуренную сигарету на землю и растоптал протёртым тапком. 

— Полезай в кабину. Подкину тебя до Керамзина, а там пусть менты разбираются. 

Свет от фар вспыхнул ярким солнечным светом, заполняя собой весь мир, а затем съёжился до размеров квадратной лампы в белом, в крапинку, потолке. Снова заныл висок.

«Куда меня занесло на этот раз?»

Весь потолок был расчерчен на квадраты, но кабинет был небольшой, и ламп в него помещалось всего две штуки. Квадраты на потолке Алина тоже подсчитала: их было пять с одной стороны стены и четыре с другой. А если считать всё вместе, это получалось...

Из-за лакированной двери, из коридора, послышались голоса двух женщин. Алина слезла с деревянного стула, подкралась и прислонилась ухом, чтобы лучше разобрать.

— Тесты показывают абсолютно нормальный уровень развития для её возраста. Аппетит пока снижен, но это тоже объяснимо.

— Но она всё время молчит! Наши её заклюют, как пить дать: те ещё трещотки. Была б поразговорчивей…

— Результат стресса, только и всего. Сами посудите, Тамара Васильевна, ребёнок такое пережил.

— Родителей так и не нашли? 

— В Каньоне-то? — горько переспросил второй женский голос. Послышался шумный вздох.

— Да уж, Господи помилуй. Натерпелась, поди, пока к людям вышла.

— Вы как хотите, а надо бы определить её в класс, к ребятам. Друзей себе найдёт, социализируется. А там, глядишь, и заговорит.

Мерзкий сон всё крутился, цеплялся ледяной хваткой старушкиных пальцев. Точно сидишь в кино, а на экранчике крутят уже знакомый, не особо любимый фильм. Иммерсивный, мать его.

Сцена переменилась. Теперь Алина сидела на потускневшей и облупленной разноцветной лавочке, старательно вставляя ветки в вязаную жёлтую шапочку. Почему-то ей ужасно хотелось поиграть в оленя. К её ногам подскочил красный с зелёной полоской мячик, весь в пыли. За ним подбежала девочка.

— Ты новенькая? Меня Ксана зовут, Ксана Бумажникова. Пойдем играть?

Алина нацепила на голову шапку с веточками и соскочила со скамейки. Под детским ботинком хрустнул и раскрошился опавший осенний лист. 

Картинки менялись быстрее. Сентябрьское небо вспыхнуло усталым солнцем, и Алина снова оказалась в другом месте. На этот раз в спальне для девочек. Находилась она в левом крыле, на третьем этаже. Некоторые из девчонок рассказывали даже, будто из местного коридора можно выбраться на крышу. 

Стояла ночь, на стене замерло пятно света, в котором колыхались тени ветвей от тополя за окном. Другие девочки спали, но Ксана сидела на постели, обхватив худые коленки.

— У меня папа хороший вообще-то, — говорила она. — Он случайно сбил, он не хотел. Но милицейские сказали, что специально. Типа какое-то нетрезвое состояние. Он в тюрьме теперь, представляешь? 

Она замолчала и положила подбородок на колени. Затем вздохнула и продолжила:

— Анна Николаевна передаёт ему всё от меня. Я ему рисую, пишу письма, стихотворения переписываю из книжки. В тюрьме, наверное, ему совсем нечего делать. Знаешь, когда он выйдет, мы снова вернёмся в квартиру. У меня там целый ящик игрушек, представляешь? И сто, нет, двести платьев! Я и тебя буду в гости звать, вот увидишь.

Алина сидела, прислонившись к железной спинке своей кровати, и не говорила ни слова, но верила безоговорочно. Даже немножко завидовала: её собственные родители исчезли в тёмной пустоте Каньона, а про игрушки даже речи не шло.

Моргнула. Оказалась в классе, стоя возле парты, по другую сторону которой находилась Ксана. Теперь она выглядела лет на двенадцать.

Рядом с Анной Николаевной, у доски с надписью «Классная работа. Упражнение 32», стоял, прижимая к груди книжку, худой мальчик с вьющимися волосами.

— Дети, это Мальен Оретцев. Он теперь будет учиться с нами.

Анна Сергеевна подтолкнула мальчика в спину и он неуверенным шагом, оглядываясь кругом, как в лесу, пошел к задним партам. Алина проводила его долгим внимательным взглядом. Кто-то из мальчиков, глядя на новенького, прыснул, кто-то покрутил пальцем у виска. 

Когда все дети сели, Ксана наклонилась к ней.

— Какой-то он странненький, да?

Алина не знала, почему некоторых детей называют странными. Ей Мальен показался самым обыкновенным мальчиком, только вместо футбола он обожал книжки про охотников и зверей. Он всегда играл один, ползая по маленькому парку на заднем дворе интерната. На шнурок от кроссовка, с двух концов, он привязал палку, надевал её через плечо и воображал, что это ружьё. С его уст то и дело слетали удивительные имена — Белый Клык, Казан, Неева, Балто. 

«А я и забыла, что он так делал», — виновато вкралась мысль. Насколько же давно это было?

— А олени тебе нравятся? — это был первый вопрос, который Алина ему задала с тех пор, как Мальен появился в их классе.

— Олени? — мальчик задумался. — На Эльбьене их считают благородными животными. Тамошние оленеводы говорят, что их рога похожи на солнечные лучи. Я в «Языке шипов» читал!  

Алина улыбнулась. 

— Тогда я буду солнечным оленем, а ты… 

— Одичавшей собакой в волчьей стае! — подхватил мальчик. Его глаза сияли, как солнечные искорки на мартовском снегу. 

Сцена переменилась, и Алина снова услышала голос своей подруги. Вокруг пахло щами, белым хлебом и чаем. Гремели ложки, в столовой стоял гомон. Кто-то просил добавки, кто-то качался на стуле, кто-то просил списать по-братски, пока матеша не началась.

— Он тебе что, нравится, что ли? — кривилась Ксана, сидя напротив неё с тарелкой супа. 

— Нравится, — отвечала Алина, не особо задумываясь над тем, какое значение в это слово вкладывала её подружка. Она смотрела в окно. Там, на улице, мальчик, уже лет пятнадцати, вешал на дерево кормушку. 

«Ой, не-не-не. Нафиг! А можно это уже промотать как-нибудь?» — нехорошее предчувствие сдавило внутри. Впрочем, предчувствие ли? Ведь Алина наверняка знала, что будет дальше — ничего хорошего.

У Ксаны округлились глаза.

— Он же… чокнутый! Странненький! 

— Да нормальный он, блин. Это вы все чокнулись! Зачем было разрисовывать его книжку херами?

— Алина, это что ещё за слова такие?! — возмутилась проходящая мимо Анна Николаевна.

Дети за соседним столом расхохотались. Ксана тоже улыбалась, едва сдерживая смех, пока Алина была готова провалиться сквозь землю.

— Затем, что это смешно, дурочка. Пусть скажет спасибо, что теперь она у него с картинками! 

С нескрываемым удовлетворением, явно довольная своей шуткой, она отпила чай. 

— Ты, кстати, второе будешь?

Алина отодвинула тарелку и встала. 

…Ксана сидела на парте в окружении девочек. Многие из них уже начали краситься, но Ксана всё равно считалась самой красивой в классе. Она была худенькая, с каштановыми волосами и румяными щёчками. Розовый блеск для губ, бежевая футболка с космосом и нян-кэт, резинка для волос на запястье и матовый лак на ногтях.

— Ксан… Давай мириться?

Девочки оглянулись на неё, и Алина почувствовала себя ужасно глупо, словно нищенка на пороге у богатых родственников.

— О, чудилка! А ты рил со странненьким мутишь, или Ксанка прикалывается? — спросила одна из девчонок. 

Это была Варя или Лиза — Алина уже не помнила. Главное затаилось в другом: они учились в параллельном классе. Ксана Бумажникова рассказала всем, кому могла, о том, что Алине нравился Мал. 

Алину накрыло удушающей волной стыда. Она метнула в Лизу гневный взгляд. Посмотрела на Ксану и, кажется, поняла: подругами они уже не были.

— Предательница.

— Сделай лицо попроще. Или тоже книжек начиталась?

— Я тебя подругой считала.

— Пересчитай. Такая же странненькая, как и твой жених. Я, может, с тобой дружила только потому, что мне тебя было жалко. 

— А теперь не жалко?

— Неа. Жалко у пчёлки, пчёлка на ёлке, ёлка в укропе, а вы в глубокой жопе. Иди повой со своим дружочком на луну, только ко мне не приставай.

Сцена опять переменилась. Алина сидела на той самой скамейке, к которой когда-то подкатился резиновый мячик с зелёной полосой по кругу. По площадке, визжа, носились дети, скрипели качелями, продавали друг друг куличи из песка в обмен на листья.

Пробегавшие мимо пятиклассники то и дело дразнились:

— Тили-тили тесто, жених и невеста, поехали купаться — стали целоваться!

Алина наклонилась и, загребая пальцами землю, подняла склизкий и обросший мхом кирпич. Подбросила, поймала двумя руками. Мальчишек как ветром сдуло, только слышались отголоски смеха и глупой песни про жениха и невесту.

***

Закончилось всё так же внезапно, только ныла голова.

Что бы Багра ни искала в её прошлом, она явно была разочарована. Детские трагедии маленькой школьницы волновали её не больше, чем погода в Шухане. 

— Прочь поди, — сказала она жёстко. — Приходи, как подрастёшь. Я не нянька, чтоб с дитятей сидеть.

Из избушки Багры Алина вышла, пошатываясь. Свежий и холодный осенний воздух, ударивший в лицо, казался, после тесной и душной избы, глотком воды. В конце тропинки её встретила, беспокойно заламывая руки, Женька. На неё Алина тоже теперь сердилась — заочно.

«Разобрали меня до косточек, а теперь ждут нобелевских открытий?»

Всю дорогу до Малого Алина шла молча. Боль и обида жалили ее изнутри. Свою расшитую золотом кефту она почти ненавидела. Водолазка противно липла к телу, но самым отвратительным было такое же липкое ощущение в груди, и как ни старалась Женя разговорить Алину, та не могла от него избавиться.

Она почти уже успокоилась – пока не заметила в одном из дворцовых коридоров Дарклинга. То ли он направлялся на очередное совещание, то ли еще куда-то – но обида при виде него вспыхнула с новой силой. 

«Мог бы предупредить, кальмар штопаный!»

Алина прошла мимо него молча и почтительно, как ей показалось, кивнула, даже не подняв глаз.

— Не пускай сюда никого, — приказала она Женьке, когда они зашли в помпадурную.

Та, явно обеспокоенная ее состоянием, начала щебетать что-то утешительное, но Алина была непреклонна.

В ванной она обтёрлась быстро, по-спартански, орудуя жёсткой щёткой так энергично, что Сафиной стало её жалко.

— Алина, ты вся красная!

— А какая должна быть? Белая? — съязвила та, демонстрируя свои явно смуглые шуханские ладони. — Хватит. Я и так слишком много времени просидела, сложа руки.

— Мне тоже уйти? — обиженно уточнила Женька. Алина запоздало вспомнила, что цвет Сафиной — белый.

— Как пожелаешь, — равнодушно пожала плечами Алина, хотя и знала, что та не виновата.

Когда Женька скрылась за дверями, ей стало совсем погано.

Она села на ковёр, поджала колени и тихонечко заскулила. Плакала она неумело и долго. Чувство собственной острой покинутости и ненужности затопило Алину с головой. Ей вспомнились слова Мала, сказанные, когда они оба были ещё слишком юны, чтобы полностью осознать их смысл. А теперь этот смысл накатил на Алину удушливой волной, придавил, как бетонный блок.

— Это потому что ты не похожа на всех девочек в классе, а я не похож на всех мальчиков. Мы с тобой вообще ни на кого не похожи. Может быть, мы не только для Ксаны будем странненькими, а вообще для всех. Всегда. Где бы мы ни были.

— А вот и неправда! То, что Ксана дура, ещё не значит, что все вокруг дураки. Я просто заведу себе новую подругу. Много новых подруг! И никто больше не скажет мне, что я какая-то... не такая!

Мал молчал, похоже, не желая — или не умея — спорить. 

— Мог бы и сделать хоть что-нибудь, — не утихала Алина, злясь теперь ещё и на него. — Втащил бы как следует.

— Ксане? — уточнил Мал, ненавязчиво намекая на абсурд этой просьбы.

— Тем пацанам. — Алина ткнула в сторону, куда смылись пятиклашки. — Придурок. 

С тех пор Мал вырос, поступил в институт, нашёл свою компанию среди одногруппников, его любили преподаватели, на него заглядывались девчонки. Детская мечта о покорении дикого северного Нью-Зема превратилась в желание стать картографом. Мал Оретцев был усердным, усидчивым, добрым и сходился с людьми удивительно легко для мальчика, которому приходилось отбиваться от одноклассников. 

А вот насчёт Алины он, сам того не желая, оказался прав. С того дня, как Алина перестала дружить с Ксаной, она так и не нашла в Керамзине подруг. В ИМОР Алина поступила только потому, что туда шёл Мал — единственный близкий ей человек, готовый вечерами сидеть вместе с ней над контурными картами и объяснять, где в Равке находится нефть, где газ, а где железо. 

Алина Старкова была чужой в Керамзине, чужой в ИМОРе, а теперь стала чужой в морозовском лицее. 

Утерев красное опухшее лицо ладонью и пошмыгав носом, она переползла с ковра на кровать, где лежал оставленный ею макбук. Открыв серебристую крышку с яблоком, Алина щелкнула стрелочкой по пустому вордовскому документу. На белой странице развернулось незаконченное ею письмо.

«Многоуважаемый Мал,

Спешу сообщить, что ты жопа, потому что не пишешь. Нет, ты, конечно, всё равно сюда не достучишься (у меня удалили все странички), но надо же мне на тебя как-то сердиться, раз ты далеко!

Если бы ты только знал, что со мной произошло. Ну ты и знаешь, наверное: я же просила передать, что со мной всё в порядке. Ну как в порядке? Я жива и с меня сдувают пылинки, но на этом всё.

Малый дворец — душнейшее место на свете! Наш Керамзин на его фоне панк-нефор, ей-богу. Здесь выбешивают все: ученики-мажоры (ей-богу, здесь все как наша Ксана, помнишь её?), бесцеремонные горничные, истуканы-опричники, эта поганая лакшери-семейка по соседству (иф ю ноу). Из адекватов здесь только Женька. Ну и, может, ещё Наденька и Маша, окей. Как-нибудь расскажу о них побольше, но они норм.

Преподы не в счёт: чё они, виноваты, что ли, что они преподы?

Хуже всех — министр. Приезжал к нам на конфу пару дней назад. Рожа надменная (так бы и плюнула!), вышагивает как деревянный солдат Урфина Джюса, сам весь какой-то стрёмный. На всех вокруг смотрит, как на насекомых. Сегодня вон в библиотеке…»

Алина вздохнула. После Багриной избушки эти жалобы казались каким-то детским лепетом. Во-первых, Малый дворец бесил её в целом, министр лишь был ложкой бензина в этой пороховой бочке, а во-вторых… Мал точно не решит все её проблемы. Женьке вон сегодня уже нагрубила, как будто она была виновата. 

Исподволь, мельком проклюнулась мысль:

«Ты давно не в седьмом классе, чтобы ныть, что никто тебя не понимает. Да и три норм девчонки рядом — это втрое больше, чем было в Керамзине. Может, и прорвёмся».

В конце концов, сколько раз сам Мал находил для неё ободряющие слова?

«Ладно, фиг с ним. Знаешь, Мал, на самом деле ты рил охуенный друг. Типа я всегда это знала, но как-то фоново, а тут мне словно глаза открыли. Спасибо за то, что терпишь мои закидоны, и за то, что прочитаешь мои излияния. Да вообще там за всё.

Жалко, что здесь даже позвонить не дадут. Я правда очень надеюсь, что с тобой всё хорошо. И ужасно скучаю.

Твоя Алина».