символ

– Как ты, Шепард?

Гаррус смотрит на неё так всегда: нежно и внимательно. Возможно, Шепард полюбила его из-за этого взгляда. Возможно, она полюбила своё отражение в его глазах. А возможно, она полюбила его за то, что он был рядом всегда – даже тогда, когда она нуждалась в ком угодно, кроме него.

– Отлично, – говорит она. – Замечательно.

Взгляд Гаррус становится пронзительнее, острее и тяжелее. Шепард поводит плечам, пытаясь сбросить этот взгляд с себя, словно паутину, но это не работает. За всё своё бытие солдатом она не единожды выдерживала тяжёлые и неприятные взгляды, но ни один из них не пробирал душу так, как этот.

– Шепард, – говорит Гаррус. – Это же неправда.

– Неужели ты хочешь правду, Гаррус? – Шепард скрещивает руки на груди, будто обороняясь. – У тебя всё недостаточно плохо? Мир недостаточно в аду, чтобы я перекладывала на тебя свои проблемы?

Он молчит долго – дольше обычного. Шепард почти чувствует этот неуют, и ей хочется уйти. Она не была готова к этому разговору.

Спасать галактику она тоже была не готова, но разве кто-то когда-то спрашивал у неё об этом?

– Я был с тобой, когда всё началось, – сказал Гаррус тихо. – Когда ты пыталась убедить весь мир в угрозе, которую несут Жнецы. Когда ты ошибалась, когда оступалась и всё теряла. Я каждый раз слышу, когда тебе снятся кошмары. Неужели я не заслуживаю твоего доверия, Шепард?

Шепард смотрит на него оценивающе и почти жестоко – и Гаррус выдерживает этот взгляд. И Гаррус позволяет ей так смотреть, потому что нет в мире никого другого, кому он мог бы это позволить.

– Дело не в тебе, Гаррус, – наконец произносит она. – Дело никогда не было в тебе.

Он это, конечно, знает. Ему от этого, конечно, не легче.

Он тянется к её сжатой ладони, прикасается большим пальцем. Пальцы у турианцев длинные и огромные – один палец почти как вся её ладонь, но в этом жесте столько осторожной нежности, что руку Шепард не отдёргивает.

– Что я могу сказать? – шепчет Шепард, но этот шёпот кажется ей оглушительным. – Что мне страшно? Что я боюсь, что не справлюсь, когда на меня надеется весь мир? Ты это и так знаешь, Гаррус. Все это знают.

– Существуют вещи, которые стоит произнести, – он тянется, чтобы обнять её, и Шепард послушно затихает в его объятиях. – Чтобы не нести их в одиночестве. Может быть, для всего мира ты герой, символ или образ, но я знаю, что ты живая женщина, – он кладёт голову ей на макушку. – Моя женщина.

Она стоит в его объятиях несколько минут или целую вечность – и, если честно, она была бы не против, если бы вечность действительно выглядела так.

– Я паршиво, – говорит она. – Я очень паршиво. Но я держусь – ради тебя и ради Нормандии. Иногда мне кажется, что мне наплевать на этот чёртов мир, пусть он горит или гниёт с головы, но пока жив хоть кто-то из моего экипажа, я буду сражаться. Ты доволен?

Он прижимает её к себе ещё крепче.

– Нет, – говорит тихо. – Но это только начало, Шепард.

***

Она жадно вдыхает воздух и чувствует, как трещат её сломанные рёбра – ей очень больно, но жажда жить сильнее этой боли.

«Я столькое тебе ещё не рассказала, – думает она, – так что просто обязана вернуться».

Цитадель горит. Но это точно в последний раз.