Человек рождается в одиночестве и умирает в одиночестве. Но Сиэлю не познать одиночества так же, как и не встретиться с Богом — ни в жизни, ни в смерти; ни до, ни после земных скитаний. Ни во время них.

      Рожден не один, а вместе с братом, и даже до рождения был вместе с ним. Умрет без брата, но потеряет душу так же, как он. Тем же путем. В тех же зубах.

      — Вы меня слушаете, Фантомхайв? — вкрадчивый голос проник в ухо, и прилежный граф, встрепенувшись, рассеяно кивнул. Сиэль избегал взгляда своего дворецкого, который выступал в роли учителя элитной школы, ведущего сейчас урок богословия.

      Сложно представить что-то более ироничное, чем демон с крестом на груди. А еще — с молитвенником в руке и проповедями в устах. Себастьян улыбался, довольствуясь новым образом, и ничуть не стеснялся церковных одежд и ядовитых для нечисти слов. Он разделял мнение хозяина об ироничности подобного образа, и потому с радостью примерил рясу — что может быть приятнее для дьявола, чем попирание святых устоев? Только душа, взращенная и развращенная им самим, приготовленная по собственному вкусу и уникальной рецептуре. Душа, которая не покинет этот мир в одиночестве, да и после смерти не узнает блаженства покоя.

      — Не нравится мне ваша невнимательность, Фантомхайв, — сверкнул очками профессор Михаэлис, дернув уголками губ; Сиэлю ярко представились острые клыки, едва умещающиеся под учтивой улыбкой. — Прошу зайти ко мне после занятий.

      Как демон спокойно носил на своем теле крест? Сиэлю этот крест опалял бы и кожу, и душу, жег бы ее за то, что когда-то он проклял высшие силы и отвернулся от света, заключив сделку с тьмой. Но высшие силы могут только карать, а для того, чтобы протянуть руку помощи, они слишком возвышены. Недосягаемы. А низшая, падшая сила — вот она, достаточно самому протянуть ей руку. Вместе с душой.

      Но раз демон носил крест с блаженной улыбкой, то, быть может, и не было никаких высших сил — или им просто не было ни до чего дела. Ни до грехов, ни до демонов, ни до тех, кто заключает с ними сделки.

      И их безразличие по-настоящему успокаивало душу, позволяя без сожалений ее продавать.

***

      Колокольный звон оглушал. Он нарастал в голове, рвал ее, тянулся до прогнившей души; стремился свершить правосудие, не осиленное ни крестами, ни стенами церкви, ни святой водой, ни телом и кровью божьими.

      Колокола звонили по усопшим — но их звон был направлен на одного Сиэля, который усоп задолго до смерти. Колокола сами хотели его убить — чтобы очистить от позора; чтобы по праву по нему звонить. Они призывали его склониться перед недостижимыми небесами, но душа его давно принадлежала преисподней — и туда не пробивался ни единый небесный луч.

      Зато колокольный набат, невидимый и бесплотный, прорывался через все толщи адских кругов. Подобно Гробовщику, колокола желали вырвать душу младшего Сиэля из дьявольских лап, но что толку, если даже в дьявольских лапах душа Сиэля не одна? Если оба брата — живые мертвецы, что с душой, что без?

      — Вам нехорошо, юный господин? — склонился над хозяином Себастьян, необъяснимо чуткий к состоянию графа. Пугающе чуткий. И успокаивающе чуткий. Демон помнил, с каким безразличием взирал ангел на бесчинства, устроенные людьми. Демон видел людскую жестокость, в отличие от Бога, предпочитающего держать глаза закрытыми. Людей создал Бог — а не отвернулся от них демон, и потому души сами льнули к нему, ища когда-то обещанной небесами защиты.

      Пусть и не было у дьявола чистых помыслов, он был ближе к людям, чем ангелы и Бог.

      — По мне ведь тоже будут вести заупокойную службу?

      Себастьян беззлобно усмехнулся.

      — Разумеется, юный господин. Хотите, чтобы я проследил за тем, как будет исполняться обычай?

      — Да. Проследи, чтобы по мне не пело колоколов.

      — Будет исполнено.

      — Себастьян...

      — Слушаю?

      — Тебе вредил церковный крест?

      — Нет. Людские предметы не обладают божественной силой.

      — И колокола звонят попусту?

      — Верно.

      — Человек, похоже, и правда умирает в одиночестве.

      — Любой, кроме вас, юный господин. — Себастьян опустился на одно колено, и улыбка его была ангельски безмятежна. — До самого конца я буду с вами. И даже после конца.

      Сиэль улыбнулся вслед за ним, подняв голову к хмурому небу. Колокольный звон утих, проводив забытую душу, но продолжал терзать ту, которая обретала покой лишь от дьявольских слов.

      — Запомни: никаких колоколов.

      — Да, мой лорд.