«Столько лет!»
«Столько лет прошло!»
«Как же быстро летит время!»
Как часто эти фразы можно услышать от старых знакомых и старых друзей, с которыми так давно не виделись? Не важен контекст: люди в принципе любят подмечать пролетевшее время, испытывая спектр эмоций от лёгкого удивления до экзистенциального ужаса.
И сегодня — один из таких дней, когда эти фразы слышны из каждого уголка, из каждого рта.
Встреча выпускников.
Постепенно приближается назначенный вечер. И таким жарким летом сумерки не торопятся наступать: только ближе к восьми часам небо, как и весь горизонт, заливается красными и оранжевыми тонами. Розовые и лиловые облака, словно мазки на масляной картине, недвижимы, но кажутся легче перьев.
И от леса, где назначено место встречи, веет прохладой.
Класс собирается в особняке, изолированном от внешнего мира высоким сосновым лесом.
Рантаро оказывается очень добродушным молодым человеком, но ещё не испытавшем в своей молодости всё — например, вечеринку в доме, пока ни родителей, ни сестёр не было дома. Именно он и предоставил место для встречи всех бывших одноклассников.
Многие из одноклассников приезжают самостоятельно, и лишь немногие прибывают вместе: Кайто и Маки на машине последней подбросили Шуичи и Каэде. Как только они находят место для парковки, все четверо покидают автомобиль и входят в особняк.
В доме уже давно всё готово: шведский стол усеян всяческими видами канапе — на любой вкус. Между тарелками поставлены и миски со свежеприготовленным пуншем. Даже стены и колонны, изящные лестницы и перила второго этажа украшены со вкусом — кажется, даже слишком хорошо для такого мероприятия.
Никто не ожидал, что Рантаро так раскошелится! Но он всё же хотел удивить своих бывших одноклассников, даже если поддерживал общение он лишь с немногими из них.
Большинство благодарны ему за такую щедрость и столь радушный приём — пусть и более сдержанный, чтобы на встрече не начались скандалы и разрушения. Кому-то, например, Кокичи это кажется чем-то невероятно скучным (и Оума даже решил развлечь себя своими старыми школьными пранками вроде подбрасывания всякой всячины по карманам), однако даже для него Рантаро находит возможность хорошо и интересно провести время: отдельную игровую комнату с приставкой, в которую обычно рубятся его сёстры. Вскоре к ним присоединяются и Миу с Киибо. Хоши приехал скорее из вежливости, но, зная его нелюдимость, Рантаро помогает и ему, находя спокойный уголок.
Остальные же весело общаются между собой: рассказывают истории из жизни, делятся своими достижениями, полученными после прошлой встречи.
Их громкий и звонкий смех, их шепотки, их спонтанные, но радостные беседы доносятся до весьма чувствительных ушей Корекиё. Он держится подальше от толпы, лишь наблюдал, лишь слушал — как это делал всегда — и не вмешивается.
Ему нечем гордиться.
Ничего же не изменилось за прошлый год: Корекиё сейчас заканчивает аспирантуру, но уже отправлялся в крупные полевые экспедиции и опубликовал немало статей и пару крупных работ. Для обычного человека это показалось бы чем-то значительным, но для Шингуджи — нет.
Потому что шепотки и беседы — в том числе и о любви.
— Я планировал сделать предложение Акамацу-чан, — смущённо шепчет Шуичи, — но она меня опередила…
— Да пока ты кольцо протягивал, — нежно смеётся Каэде — ты в душе раз десять умер от смущения!
— Н-ну, тоже верно…
И все по-доброму смеются над его неловкостью — всё же они в любви неоперённые птенцы.
— А мне Момота пока не делал предложение, — ворчит Маки. — Всё откладывает да откладывает…
— Н-ничего я не откладываю! — шутливо возмущается Кайто и густо краснеет: он всего лишь не мог найти нужный момент для признания. — Тебе так кажется!
И все по-доброму смеются по их голубиному воркованию.
И что-то колет в груди Корекиё, когда он наблюдает за ними.
Боль ощущается не так, будто в сердце вонзали заточенный нож. Скорее, это назойливые уколы иголками для акупунктурного массажа — болезненно, но для Шингуджи это казалось необходимым.
Боль — это то, что оставляет его живым.
Его глаза поднимаются на знакомый голос.
Среди толпы, в лёгком чёрном платье до колена с тонким пурпурным поясом, стоит Кируми. Она то и дело спрашивает у Рантаро, нужна ли ему помощь с проведением праздника — профдеформация давала о себе знать, — но он постоянно отказывает ей, предлагает расслабиться и насладиться праздником. Тоджо суетится, переживает и лишь иногда позволяет себе сделать паузу, присоединившись к беседам бывших одноклассников.
Пару раз с её плеча спадают тонкие бретели — она тут же возвращает их на место, слегка краснея, и отряхивает чёрные кружева на верхней части платья. В конце концов, на таком мероприятии ей надо быть особенно опрятной и аккуратной.
Ей тоже неловко: каждый раз, когда появляется свободная минута, она не могла сидеть сложа руки. И эта привычка не исчезла даже после того, как Кируми пару лет назад начала встречать с Корекиё. Любой её порыв к работе в свободнее время прерывался им почти сразу. Но даже так Тоджо заваливала себя работой до такой степени, что домой она возвращалась, по сути, лишь на ночёвку.
Само собой, по этой же причине она тоже не может гордиться своими достижениями, особенно на любовном поприще. На личную жизнь почти не остаётся времени.
Потому она тоже, видя, как смеются её одноклассники и одноклассницы, опьянённые и окрылённые любовью, ощущает подступающий к горлу комок и спазмы, подступающие к гортани.
И каждая встреча с Корекиё для Кируми — праздник. Он единственный понимает её, единственный, кто дарит ей заботу. Единственный, кому она позволяла увидеть своё настоящее лицо.
Об их отношениях мало кто знает. Точнее, о них знает только их общий друг, Рантаро. И он, будучи тем, кто предоставил место для проведения вечеринки, следит и за тем, чтобы всем здесь было хорошо.
— Тоджо-сан, тебя что-то беспокоит? — мягко и вежливо интересуется Амами, чуть наклоняясь, чтобы заглянуть ей в глаза.
— Нет-нет, всё хорошо… — Тоджо тут же закрывает глаза и поворачивает голову в другую сторону. — Не переживай и наслаждайся праздником сам, Амами-сан.
Стоит только Рантаро отойти подальше, как он тут же замечает: положа руку на сердце, Кируми смотрит на Корекиё, не сводит глаз с него, старается угадать по его глазам каждую мысль.
И он чувствует на себе её взгляд.
Он всегда умел понимать, когда на него направлен сторонний взгляд — и он чувствует, как Тоджо не просто смотрит на него — но словно выпрашивает ответный взгляд.
Поняв это, Шингуджи глазами указывает на лестницу: видимо, намекает, что они могут уединиться там. Он также добавляет едва заметный кивок. Кируми становится ясно: Корекиё принимает её желание поговорить.
Первым на второй этаж уходит именно фольклорист: горничная видит, как по кованой чёрной лестнице поднимается высокая тощая фигура. Она следует за ним не сразу, лишь спустя несколько минут — чтобы ни у кого не вызвать подозрений.
Кируми осторожно поднимается, постоянно оглядываясь, и, когда она замечает на себе одобрительный взгляд Рантаро, выдыхает и исчезает в коридоре на втором этаже. Она достаёт телефон и пишет Корекиё: «Где ты?»
«От лестницы налево в конце коридора, » — получает ответ и направляется в указанную комнату.
Кажется, это спальня для гостей. Как ей говорил Рантаро, у него две таких, на тот случай, если родители или сёстры пригласят много людей домой. Назначение комнаты понятно по её убранству: очевидно, что здесь есть кровать, тумбочка, гардероб, туалетный столик и пара стульев, однако всё здесь выглядит не стерильно, но очень сдержанно.
У распахнутого окна, облокотившись на подоконник, стоит Корекиё. Кажется, он внимает вечернему бризу, слушает щебетание птиц и пение цикад — всё то, что может быть лишь летом. Кируми бросается в глаза его одежда: он одет, как на первом их свидании, в лёгкую и просторную белую рубашку и тёмно-серые штаны с высокой талией. Бархатные чёрные волосы собраны в высокий хвост красной лентой, доставшейся, с его слов, от покойной старшей сестры. По памяти о том свидании, Тоджо представляет, что Шингуджи не обошёлся и без галстука того же цвета.
Услышав скрип закрывающейся двери, Корекиё вздрагивает и инстинктивно оборачивается, вжав плечи — но перед ним стоит Кируми, с нарастающим смущением державшаяся за ручку, и, увидев её, он выдыхает с большим облегчением.
— Добрый вечер, Тоджо-сан, — с привычной вежливостью здоровается с ней Шингуджи.
— И тебе не хворать, — лёгким поклоном отвечает ему Тоджо. — Разве ты не был в полевой экспедиции? Я думала, ты не приедешь на встречу выпускников…
— Отпросился в последний момент. Я, как Рантаро сказал, что ты будешь, попросил отсрочить отъезд.
Фольклорист садится на стул у окна, а горничная — напротив него, на кровать. Девушка кладёт руки себе на колени и нервно потирает ладони. Юноша же, сжав ноги, облокачивается на них руками.
— О чём ты хотела поговорить, Тоджо-сан?
Его глаза, его голос, каждый его вздох пропитан заботой и нежностью — если бы Кируми не сдерживалась, она бы тут же бросилась ему на плечи, чтобы обнять, чтобы прижаться к нему…
— Тебя ведь что-то беспокоит, — Корекиё поднимается со стула и садится рядом с ней. — Иначе бы ты не просила уединиться…
Невыносимо. Невыносимый.
— Я…
Кируми сжимает подол и прячет голову в плечи, сильно сгибаясь в спине.
— Я даже не знаю, как это… сформулировать.
Корекиё аккуратно кладёт руку на её спину и проводит вдоль позвоночника. Его касания почти не чувствуется — настолько они легки. Он прижимается ближе и продолжает гладить по спине.
Нельзя сказать, что Тоджо не любила касания и от них ей было тяжело — но, по необъяснимым причинам, когда её утешал Шингуджи, проводя по плечам, по голове или спине длинной худой кистью, её тянуло на срыв.
— Мне… трудно смотреть на них.
Фольклорист понимающе кивает:
— Тебе тоже?..
Горничная, явно удивлённая, поворачивает голову в его сторону. Она ничего не спрашивает — в её испуганном взгляде вопрос созрел сам по себе.
— Тебе тоже тяжело смотреть на все эти счастливые лица?.. — Корекиё слегка щурит глаза, сдерживая горький оскал. — На то, что у них есть время на их маленькое счастье? Что они могут наслаждаться друг другом как можно чаще, пока мы с тобой пашем на наших работах, получая в награду лишь мгновения?..
Как с языка снял.
Едкость в его голосе так точно передаёт её зависть. Так хотелось… нет, не плюнуть им в лицо, но разреветься от того, насколько он прав, расплакаться на глазах у всех.
— Мне… — вздыхает Корекиё, продолжая гладить её спину. Мне очень жаль, что у нас так выходит, Тоджо-сан…
— Не жалей, ты не виноват, — Кируми берётся за голову и мягко сжимает её. — Ты и так прекрасно знаешь. Ни ты, ни я не готовы отступиться от той работы, которая нам нравится. Просто…
— Нам не повезло, что мы понравились друг другу?
Шингуджи не выглядит довольным этим осознанием: обычно он говорил крамольные мысли с привычной ухмылкой и вкрадчивым голосом, но сейчас его полушёпот звучит отстранённо — будто ему тоже неприятно думать об этом препятствии.
— Нет, вовсе нет, — пытается оправдаться Тоджо, понимая, что в его словах есть доля правды, — наоборот, я счастлива, что знакома с тобой, и я хочу остаться с тобой… Мне тяжело просто думать о том, что у других есть время друг на друга, они уже строят семью… Конечно, часть моих одноклассниц уже с детьми, часть только планирует. Я и не хочу детей, ты сам знаешь и согласен со мной, но…
Фольклорист молчит, хотя горничная ждёт от него ответ. Он долго не отвечает, но потом…
Потом Корекиё слезает с кровати, становится на одно колено и аккуратно берёт руку Кируми. Он спускает чёрную тряпичную маску с лица, обнажая накрашенные яркой помадой губы.
— Шингуджи-сан?..
Он подносит кисть девушки к своему лицу:
— Ты хочешь, чтобы мы связали друг друга узами брака, не так ли? — и поднимает ясные и блестящие глаза на неё.
Щёки Кируми медленно рдеют от осознания сказанного.
— И я почти готов, к-к-к, — тихо смеётся Корекиё, выдыхая на её пальцы. — Я готов и к тому, чтобы немного поступиться работой: на днях я обсуждал с руководством, чтобы мне дали меньше часов, и со следующего учебного года у меня будет больше времени на то, чтобы проводить его с тобой, Тоджо-сан… Я буду встречать тебя с работы самым вкусным ужином и самой тёплой ванной, самым ароматным кофе и самыми нежными поцелуями. После всего того, что с нами было… Я правда хочу этого…
— К-Киё?.. — она чувствует, что не может подобрать нужные слова.
— И я готов и к тому, чтобы… сделать кое-что ещё.
Он берёт безымянный палец Кируми и кладёт его себе в рот.
— К-Киё?! — в шоке чуть ли не кричит она. — К-Корекиё, ч-что ты делаешь?!
Шингуджи мнёт губами основание безымянного пальца Тоджо, немного посасывает его. Его жаркое дыхание откликается мурашками по коже. Кируми вздрагивает и свободной рукой прикрывает рот, чтобы скрыть, как сильно вспыхивают её щёки. И она краснеет ещё сильнее, ощущая, как его мокрый язык касается подушечки пальца.
Как только Корекиё заканчивает, он вынимает безымянный палец изо рта и пытается восстановить дыхание. Кируми же внимательно изучает то, что он с ним сделал.
На основании её безымянного пальца красуется след от алой помады. Он такой яркий, что даже на некотором расстоянии окажется заметным. Остальная часть пальца всё ещё чувствуется очень тёплой и мокрой от слюны.
Корекиё смотрит на Кируми слегка опьянённым взглядом — он смотрел на неё так же, когда признался ей в чувствах:
— Уж прости, сегодня без кольца, — хихикает юноша, всё ещё держа руку, — но, считай, это на будущее.
— Т-ты?.. — Кируми убирает руку от лица, но не может подобрать слова.
— Кируми… Тоджо Кируми… — на узких скулах Корекиё тоже проступает румянец. — Ты бы хотела, чтобы я стал тебе мужем? Чтобы мы вместе стали… семьёй?
Ещё не отошедшая от шока, Кируми протягивает руку от своих губ к его голове и, облегчённо выдохнув, гладит ладонью по его бархатным чёрным волосам.
— Д-да… Я согласна.
Встав на одно колено, Шингуджи поднимается к Тоджо, тянется к ней, запуская длинную тонкую кисть в её волосы, убирая чёлку за ухо. Он прикрывает глаза, но чем ближе он к лицу девушки, тем жарче он выдыхает. И, когда Корекиё касается её губ, Кируми, зажмурившись от смущения, сначала неловко, но затем расслабившись, отвечает на его поцелуй. Они углубляют его, выдыхая тёплым воздухом друг другу в рот, и делают короткие перерывы, делают по ещё одному вдоху — чтобы вложить его в губы их половинки.
— А-ах, К-Киё… — Кируми, прерывая поцелуй, отстраняется, задирает голову к потолку и пытается надышаться. — Ах, б-боже…
— К-к-к… Что-то не так, любовь моя? — с лисьей ухмылкой интересуется Корекиё.
— Н-нет, всё хо-хорошо… — она снова жмурится и прикрывает рот, измазанный его помадой. — Я постоянно теряю контроль над телом, когда ты так меня целуешь…
— Сочту за комплимент, — большим пальцем он вытирает следы с её помады. — Но как ты себя чувствуешь, Тоджо-сан?
— Я… — Кируми хватается рукой за голову, чувствуя, как жар от поцелуя прилил к её голове, а потом, отслонив воротник платья, машет им, чтобы охладить тело. — Мне что-то очень жарко. Мы можем поехать домой?..
— Может, нам стоит сходить в сад и подышать свежим воздухом? — Корекиё садится рядом с ней и аккуратно касается её колена, и в его голосе Кируми отчётливо слышит обеспокоенность, а не хитрость, которую она могла бы от него ожидать сейчас. — Если станет хуже, мы можем уехать.
— Ты… Ты немного не понял, — повернувшись к Шингуджи, Тоджо хватает его за грудки и тянет на себя, равняется с ним взглядом. — Мне жарко… иначе.
Немного помолчав, фольклорист всё же понимает, о чём она — и на его лице вновь появляется коварная ухмылка.
— Тогда могу ли я тебе… — едва касаясь щёк, Корекиё поднимает подбородок Кируми тонкими пальцами, — …помочь?
Она сглатывает подступивший комок слюны, почувствовав жажду.
Кируми очень хочет ласк, она ёрзает и дышит глубже, краснея всё сильнее, но по пути домой она вряд ли бы выдержала, ведь им очень далеко ехать до той квартиры, в которой они могли бы спокойно уединиться. Но голосок совести, ещё не заглушённый тягучим желанием, всё же просит одуматься: они не у себя дома, и заниматься любовью в чужом доме — так себе затея.
— М-мы же у Рантаро дома… — волнуется Кируми, переводя взгляд в сторону двери. — Разве он это одобрит?
— Как он может одобрить то, — Корекиё встаёт с кровати и, подойдя к выходу из спальни, аккуратно закрывает её до щелчка, — о чём он никогда не узнает?
От двери аккуратными, медленными шагами Корекиё возвращается к Кируми, расстёгивая верхние пуговицы своей рубашки. Он становится напротив неё и ладонью нежно гладит её щеку — девушка снова ощущает жар, подступивший к груди и животу.
— Теперь, прошу, Кируми, расслабься, и я обо всём позабочусь.