Заканчивалась осень.

   На днях выпал первый снег — он почти весь потаял, оставив от себя лишь грязно-белые клочки на клумбах и возле бордюров. Месиво из гнилых листьев, луж и пыли по утрам начинало подмерзать, покрываться тонкой прозрачной корочкой — чтобы днём снова оттаять и пачкать ботинки с краями штанин.

   Когда асфальт и плитка не укрыты снегом, город, хоть и был серо-коричневым, ощущался гораздо холоднее: белое покрывало из миллионов льдинок, укрывая землю, почему-то делало всё вокруг теплее. Особенность ли это какой-то погоды или ощущение приближающихся праздников — точно никто не мог сказать.

   Тем не менее, холод был всюду.

   И в эти серые будни в начале декабря в доме Корекиё раздался звонок.

   — Алло?

   — Киё!

   — Мам? Доброе утро.

   — Доброе утро, сынок! Как ты там?

   Прикрыв рот рукой, Шингуджи задумчиво провёл по подбородку, пытаясь придумать ответ:

   — Я хорошо. Мия тоже. Вы там как?

   — Нормально. Мы с папой купили билеты на вечерний рейс.

   — Уже? — удивлённо переспросил Корекиё. — Время так незаметно пролетело…

   — И то верно… О, папа вам тоже привет передаёт!

   — И ему тоже.

   — Чем сейчас занимаетесь?

   Видимо, сестра не говорила, что она поругалась с ним. И не говорила, что съехала к подруге пожить некоторое время до приезда родителей — лишь бы не в одном помещении с ним.

   Что бы такого сказать, чтобы ему поверили?..

   — Мия на работе, я убираюсь.

   — Вы ж мои умнички! Молодцы!

   Прокатило.

   — Мы с папой будем завтра в полдень. Приедете нас встречать?

   Но теперь надо наврать более убедительно…

   — Мия, возможно, поедет. У неё завтра выходной, вроде как, а я…

   — А ты?

   — У меня подработка. Да, я устроился работать в цветочный по выходным. Ты не против?

   — Конечно же, нет! Опыт никогда не помешает. Мы сейчас с папой собираемся, мы позвоним перед вылетом, хорошо?

   — Да, мам.

   — Не ругайтесь только, ладно? Вы же брат и сестра, друг другу самые близкие люди — после родителей, конечно.

   На это Корекиё только хмыкнул.

   — Ведите себя хорошо! Пока-пока!

   — Пока, мам. Скоро увидимся.

   Выключив вызов, юноша тяжело выдохнул.

   Помимо того, что родители, по идее, должны прилететь на следующий день, и надо привести дом в порядок, у самого Корекиё ещё и подработка как раз сегодня.

   Обычно с домашними делами, когда родителей не было дома, он вполне справлялся самостоятельно, но как он будет убираться, если он ничего не видел? После того, как он потерял зрение, с уборкой ему стал помогать Рантаро. Они вместе выкраивали время для того, чтобы навести порядок в квартире: стереть всю пыль, отмыть все поверхности, перестирать всё бельё, на которое в будние дни не хватало времени.

   Нанять уборщицу для Шингуджи не было вариантом: во-первых, дорого, во-вторых, ощущалось это как-то… неправильно? Ведь если он смог наладить свою жизнь и привыкнуть к слепоте — почему он не справился бы сам?

   И потому, придя на работу, первое, о чём Корекиё попросил Рантаро — о помощи с уборкой.

   — Да, конечно! — с улыбкой, как всегда, ответил Амами.

   — Просто родители прилетают завтра…

   — Неужели? — Рантаро радовался этой новости, словно пёс, который дождался своих хозяев: он любит свою матушку и многочисленных сестёр, но с Шингуджи, что старшими, что младшими, всегда было интересно и весело. — Наконец-то!

   — Да…

   Корекиё заворачивал лилии в аккуратный бумажный куль, он потянулся к степлеру, чтобы зафиксировать края, но руки заметно дрожали.

   — Вас что-то беспокоит? — интересуется клиент, опустив глаза на свой будущий букет, но заметив трясущиеся кисти.

   — Н-нет, нет, всё хорошо, — Шингуджи нащупал край бумаги, наметил нажатиями пальцев места, где потом оказались скобы; он отдал букет и поблагодарил за заказ.

   Рантаро прекрасно видел, как дрожали его руки и как дрогнул его голос, и в одном рывке оказался рядом с Корекиё:

   — Хей, тебя что-то беспокоит?

   — Амами-сан, я же сказал, что нет, — голос слепого показался отстранённо холодным. — Я-то хоть не вижу, но ты, вроде, не глухой. Всё в порядке.

   Но тут же он почувствовал тяжесть на плече — это была широкая кисть, которая слабо встряхнула его, но достаточно аккуратно, чтобы Шингуджи не разозлился. Он тут же смягчился.

   — Я не говорил родителям о том, что я ослеп.

   — Всё это время?! — вскрикнул Рантаро.

   — Тш-ш! — шикнул на него Корекиё, попросив и жестом снизить громкость голоса.

   — Всё это время?! — переспросил его друг, но уже шёпотом.

   Юноша в ответ только кивнул.

   — Но как ты?..

   — Авторитет среди учителей и щенячьи глазки для остальных, — предвидев вопрос, Корекиё тут же перебил Рантаро.

   Амами, видимо, ошеломлённый этой новостью, потерял дар речи. Через некоторое время он всё же смог сформулировать мысль:

   — И они всё это время не знали, что ты ослеп… Даже после ссоры с Миядерой?

   — Даже после этого, да, — Корекиё собрал обрезки лент и упаковочной бумаги в ладонь и выбросил в урну под прилавком. — Видимо, она решила пощадить меня и не стала вызывать конфликт между мной и родителями. Поэтому я… немного беспокоюсь насчёт их реакции.

   Рантаро приблизился к нему — он почувствовал теплоту от его укутанного в толстый свитер тела — и крепко-крепко обнял. По спине прошла лёгкая дрожь, когда рука Амами приложилась к лопаткам. От него так сильно шло тепло, что Корекиё казалось, что он вот-вот растаял бы в этих объятьях. К счастью, клиентов не было, и он мог позволить себе немного помлеть в руках очень близкого ему человека.

   — Я уверен, они всё поймут, — улыбнулся парень, почёсывая выбритый затылок.

   Юноша отстранился, тоже улыбнувшись и слегка приоткрыв глаза.

   — Спасибо, Амами-сан.

   — Не за что! Ох, кстати…

   — Что такое?

   Корекиё услышал тихий электрический треск — кажется, это не от лампочек или холодильников, где поддерживалась свежесть цветов. Рантаро тут же провёл вдоль его наэлектризованных волос, приводя огромный чёрный одуванчик в нормальное состояние.

   — Хех, у тебя от моего свитера такой одуван на голове был.

   — Оу, — Шингуджи слегка покраснел от столь милого жеста Амами.

   После подработки парни отправились домой к Корекиё.

   По пути они зашли в магазин и купили еды: рис, лапша, овощи, суповой набор, немного снеков и много чего ещё — всё это ребята планировали приготовить в течение сегодняшнего вечера и завтрашнего утра, чтобы встретить родителей Шингуджи.

   Через полтора часа они всё же оказались дома — и, сделав перерыв, они начали уборку. Сначала с каждой поверхности они стёрли пыль, затем помыли полы, смахнули паутину, выбросили несколько мешков мусора и много чего ещё. Они делали перерывы на перекусы, на отдых.

   Иногда их внимание задерживалось на чём-то знакомом: на альбоме с их детскими фотографиями, на старых прописях, где они практиковали начертание иероглифов, на манге, которую никто из младших Шингуджи не открывал вот уже много лет. Он не мог увидеть, на что смотрел Амами — потому парень с крашеными волосами описывал, что он держал в руках и перелистывал. В ответ он получал множество мелких и не очень историй от Корекиё: о том, как он обгорел на пляже, как учился играть на скрипке, как он вместе с Миядерой, построив подушечно-одеяльный форт, коротали ночи за чтением книг и манг, и как он, однажды поругавшись по поводу, который он давно уже забыл, чуть не спихнул сестру с лестницы, хоть и всё по итогу обошлось.

   Вечер приблизился так быстро, что ни Рантаро, ни Корекиё не заметили этого.

   На ужин они приготовили сытный ужин с рисом, жареными овощами и разогретыми на сковороде котлетами с панировкой — и когда они поели, на часах уже было около восьми вечера.

   В какой-то момент, когда Рантаро играл в приставку, и Корекиё слушал, как он проходил сложное испытание, раздался телефонный звонок. Шингуджи тут же ответил на него:

   — Алло. Мам, ты?

   — Да, мы с папой в аэропорте, уже садимся!

   — Отлично! Удачного полёта, мам, мы ждём вас. И папе привет передавай.

   По комнате послышались шаги, а рядом со своей рукой юноша ощутил пустоту: видимо, его друг куда-то отошёл, но не стал отвлекать от разговора.

   — Чем сегодня занимался?

   — По мелочам. Подработка… После подработки я… убрал дом и приготовил ужин. Через пару часов думаю ложиться спать.

   — А Мия? Она рядом?

   — Она… — Корекиё сделал паузу, но почти тут же договорил фразу: — Она сейчас с ночёвкой у подруги. Сказала, что приедет завтра сразу в аэропорт.

   — Хорошо. О, нам уже пора, сейчас будем взлетать!

   — Удачи вам, — мягко улыбнулся сын, искренне желая всего хорошего. — Будем ждать вас…

   — Пока-пока! Спокойной вам ночи!

   — Хорошего пути.

   К тому моменту, как телефонный разговор закончился, Рантаро уже вернулся.

   — Хей, Шингуджи-кун!

   — Хм?

   — А можно я останусь у тебя с ночёвкой?

   — А твоя мама не против?

   — Не-а. Я как раз сейчас звонил, она разрешила!

   — Тогда — конечно.

   Ночёвка прошла хорошо: когда Рантаро и Корекиё наигрались в приставку и насмотрелись (или наслушались) сериалов, которые давно хотели попробовать, они уснули. По крайней мере, крепко спалось только Амами.

   Шингуджи всегда спал довольно чутко. К тому же, он постоянно ворочался и просыпался несколько раз за ночь.

   Что-то тревожное, тягучее, тяжёлое было на его сердце.

***

   Наступило утро. Разумеется, за окном было темно — зимой всегда было так темно. Но сумерки, залитые молочно-белым снегом, казались светлее и скоро должны были рассеяться. А из-за того, что пасмурное небо по цвету сливалось с землёй, пространство вокруг ощущалось единым — и абсолютно серым. К тому же, видимо, снег быстро таял, из-за чего повсюду был густой-густой туман.

   Рантаро с Корекиё приготовили завтрак и ждали звонка от родителей.

   Но за утро никто не звонил.

   — Может, Мия уже перехватила звонок и приехала к ним?

   — А ты позвони ей, — предложил Амами.

   Миядера не отвечала.

   — Позвоню позже, — пробубнил Шингуджи. — Наверно, тогда стоит сходить на подработку… Как думаешь?

   — Попробуй, — согласился Рантаро, убирая со стола, — я думаю, если родители позвонят, ты сможешь отпроситься.

   Цветочный магазин снова работал.

   Клиентов было не так много, и ребята вполне спокойно справлялись с их потоком. На фоне на небольшой громкости шумел и бубнил телевизор. В основном, по выбранному каналу из колонок звучала музыка.

   Когда поток заказчиков в очередной раз прекратился, Рантаро, посмотрев на часы, предложил переключить на новости.

   Сначала диктор бегло озвучил заголовки репортажей. Затем ведущий начал рассказывать о каждой новости подробнее:

   — Сегодня ночью пассажирский самолёт одной из японских авиалиний потерпел крушение недалеко от Хоккайдо. Как сообщают данные, извлечённые из чёрного ящика, катастрофа произошла в результате неисправности оборудования, когда показания датчика не смогли точно отобразить горизонт, отчасти из-за плохой видимости ввиду тумана, окутывающего область над Тихим океаном, где упало воздушное судно. Причины, по которым состоялся рейс во время нелётной погоды, уточняются.

   Что-то остро кольнуло в груди Корекиё.

   — На данный момент выживших нет, их личности сейчас уточняются. Премьер-министр Японии выразил соболезнования семьям погибших и объявил день траура 14 декабря.

   — Шингуджи-кун… — Рантаро с дрожащим голосом, прикрывая рот ладонью, дёргал Корекиё за рукав. — А твои родители каким рейсом летели?..

   — Я… Я не знаю…

   Юноша был в ступоре. Он ничего не понимал.

   Катастрофы, авиакатастрофы тоже случались часто — раз в два месяца так или иначе в новостях мелькали заголовки, и каждый такой случай всё чаще заставлял сомневаться в безопасности самолётов как транспорта. Но почему-то в этот раз…

   В этот раз было так… страшно?

   Корекиё бросился к телефону и, уйдя от прилавка в подсобку, стал названивать родителям.

   Мама не брала трубку. Отец тоже не отвечал.

   Корекиё нашёптывал, молил, чтобы гудки стали чуть длиннее, но с каждым звонком его голос дрожал всё заметнее, пока юноша не стал переходить на мольбы и крики.

   — Прошу вас! Прошу, ответь! Возьми трубку!

   Но телефон молчал.

   Снаружи подсобного помещения послышался знакомый голос: Рантаро говорил с кем-то ещё и краем уха слышал своё имя. Он поспешил обратно к прилавку.

   — О, вот ты где, — выдохнул Амами. — Как?

   — Не отвечают. Я сбился со счёта, сколько раз я пытался их набрать.

   — Киё…

   Это был голос Миядеры.

   Она очень редко звала своего брата так: либо по фамилии, либо полным именем.

   — К-Киё, — голос сестры тоже надламывался, и она заикалась. — Ты же слышал?..

   — О самолёте? — Корекиё не видел, но повернул голову в сторону девушки так, словно хотел посмотреть на её лицо.

   — Да… Я только что приехала с опознания.

   — И… И как?

   Корекиё подозревал, каков ответ.

   Но в его сердце теплилась надежда на то, что он ошибся.

   — Это они. Это… Это правда они.

   Внезапно Миядера почувствовала прикосновение к себе: Корекиё крепко обнимал сестру и рукой прижал её голову к своему плечу. Подступили слёзы, и вместе с тушью они оставались смазанными пятнами на плече юноши. Беззвучные вздрагивания сменились едва слышимыми всхлипами. Чтобы успокоить сестру, брат, с трудом сдерживавший слёзы, гладил её вдоль спины, чувствуя каждую конвульсию.

   Рантаро не знал, что сказать и как поддержать. У него умирали родственники, но они были не такими близкими — он слышал, как какая-то из его двоюродных бабушек или дедушек уходили из жизни, но не придавал слишком большое значение. Но тут случай иной: это был не просто близкий член семьи — это был родитель, оба родителя.

   Эта жестокая внезапность не могла не поразить Амами. Он мог только наблюдать, как дети, поругавшиеся несколько месяцев назад, вместе оплакивали своих родителей.

   В цветочный магазин снова стали приходить клиенты. Заставшие эту сцену люди либо не понимали, что происходило, либо бубнили и ругались, что сотрудник обжимается с какой-то бабой вместо своей работы.

   — Шингуджи-кун, — Рантаро аккуратно толкнул Корекиё в плечо.

   — А, прости, — он отпустил Миядеру из объятий и рукавом вытер слёзы. — Я продолжу работу… Давай поговорим после смены?

   — Конечно, — она кивнула и, вытащив салфетки из сумки, стала поспешно вытирать слёзы, — прости, что я невовремя…

   — Ничего, всё хорошо.

   И девушка выбежала из магазина, прикрывая заплаканное лицо.

   Корекиё продолжил смену, отмахиваясь от каждого вопроса клиента по поводу его самочувствия: лицо его опухло и покраснело, вдоль щёк кто-то мог заметить высохшие дорожки слёз, к тому же, юноша ещё и шмыгал, спешно вытирая капли солёной воды из носа. Когда же кто-то из заказчиков интересовался, в чём причина такого поведения, Рантаро прикрывал его, рассказывал об авиакатастрофе и после каждого объяснения просил друга отойти в подсобку и хотя бы умыться, чтобы облегчить состояние. На каждый отказ Шингуджи приходилось по две просьбы Амами — до тех пор, пока первый всё же сдавался и брал перерыв на полчаса, чтобы не сорваться окончательно.

   Когда смена окончилась, Рантаро привёл Корекиё домой.

   Там их уже ждала Миядера — со своими вещами в чемодане, который она не довезла до своей комнаты.

   Усталость тяготила обоих Шингуджи — даже на готовку ужина им не хватило сил. Они вымотаны — и ничего не могли сделать, кроме слабых объятий. Спрятав лица в густых покровах волос, они едва слышимым шёпотом утешали друг друга. Иногда Корекиё прислушивался, остался ли Рантаро дома, а Миядера смотрела на парня, будто она ожидала, что он что-то мог бы сказать, видя, как крепко брат с сестрой вцепились в друг друга.

   Амами же на самом деле ничего не мог сделать, кроме как укрыть их одеялом из одной из спален, когда брат и сестра почти сразу уснули, сидя на диване.

   Он тихо попрощался с ними, оставив их наедине со своим горем, и надеялся, что в ближайшее время всё вокруг наладится.