Кажется, всё, что произошло за эти полгода, было как будто вчера.

   Кажется, всё, что произошло за эти полгода, было лишь кошмарным сном.

   Но Корекиё открывает глаза, чувствует тяжесть ещё спящей Миядеры на себе, и понимает: увы, всё реально.

   Всё, казалось ему сном: инцидент во время съёмок Данганронпы, ссора с сестрой, решение проблем, появившихся после потери зрения, во всех сферах жизни, подработка, в конце концов, смерть родителей — увы, это всё случилось с ним.

   И теперь, от воспоминаний за эти полгода, надо вернуться к реальности.

   Миядера просыпается от солнца, красными лучами светившего прямо ей в глаза.

   — М-м-м… Корекиё? — девушка поднимается с дивана и осматривается: брата уже нет дома.

   Придя на кухню, на холодильнике она видит прикреплённую магнитом записку:

«Я у врача, скоро буду. Корекиё».

   — А, вот оно что…

   Она готовит себе завтрак, и, когда чайник вскипает, а каша остаётся стынуть в тарелке, Шингуджи звонит своему брату. Он берёт трубку не сразу: видимо, в момент звонка он был на приёме.

   — Корекиё, ты чего трубку не берёшь? Звоню тебе, звоню…

   — Прости, я только от врача, — он подтверждает её догадки. — Приду домой и всё расскажу, хорошо?

   — Да, жду дома. Нам… Нам ещё много что предстоит обсудить.

   — Посмотри: нам нужно что-нибудь купить?

   — М-м-м, — Миядера открывает холодильник и хлебницу, проверяя наличие продуктов, — можешь купить молока, собу, если хочешь, ещё матчу с какао, а я приготовлю данго.

   — Хорошо, куплю, скоро буду.

   По случаю траура в школе Корекиё разрешили не посещать занятия в течение пары дней — и потому он решил сегодня воспользоваться этим, чтобы снова посетить врачей. Уже долгое время он обследовался, проверяя возможность вернуть зрение. Диеты, лекарства, бесчисленные рецепты — всё это, как и жизнь наощупь, стало за полгода привычной рутиной.

   И сегодня такая возможность представилась — об этом он и хотел поговорить с сестрой. Он уже представляет, как она будет смотреть на него, как она может ругаться на него — ведь на похороны тоже нужны деньги — и как она будет ворчать на каждое его слово.

   Конечно, есть вероятность, что она обрадуется, но после их ссоры — вряд ли.

   — Я дома, — говорит Корекиё, заходя домой и толкая входную дверь плечом: его руки заняты пакетом с продуктами и тростью. — Нээ-сан, ты тут?

   — Да, — Миядера подходит к нему, судя по звуку шагов, из зала, забирает пакет и несёт его на кухню. — Голоден?

   — Совсем немного. Не переживай, кажется, со вчерашнего утра оставался рис.

   — И ты собираешься есть его всухомятку? — недовольно интересуется сестра.

   Брат лезет в холодильник, достаёт оттуда замороженную отбивную в панировке и кладёт на тарелку:

   — Нет, я с тонкацу, — и ставит тарелку в микроволновку, включая её, — я купил на днях несколько на случай, если мне будет лень готовить самому.

   — Что ж, — сестра садится за стол, наблюдая за его действиями, но делает комплимент довольно искренне, — ты всё же правда стал таким… самостоятельным.

   — Как тут не стать самостоятельным, когда у тебя из сиделок только ты сам да иногда лучший друг? — ворчит Корекиё, садясь напротив Миядеры вместе со своим обедом.

   Девушка не находит, что можно ответить — всё же он прав. Поэтому она предпочитает молчание.

   Только стук палочек по тарелке иногда нарушает тишину, созданную риторическим вопросом. К нему добавляется стук чайной ложки по керамике: Миядера заваривает себе чай и приносит к обеденному столу, чтобы не сидеть с пустыми руками.

   — Нам надо решить, что делать с похоронами. Есть идеи?

   — Родственники могут нам чем помочь?

   — Единственную помощь, которую я получила за эти два дня, это соболезнования, — вздыхает Миядера, делая глоток обжигающе горячего чая. — Я… Я не решилась просить у них деньги.

   — Могу понять, — Корекиё кладёт палочки на подставку и сначала прикрывает рот рукой, затем потирает уголки глаз. — Я сам не знаю, что нам делать в таком случае. Но пока нам нужно получить свидетельства о смерти и прочие документы, да?

   — Да, — сестра, задумавшись, клюёт носом. — Надо бы найти похоронное агентство, да подешевле, забрать тела из морга…

   С едва заметным «боже», Миядера кладёт руки на голову и держится за неё, опираясь локтями о стол. Её брат отодвигает тарелку и снова прикрывает рот рукой — ему в такой позе намного проще думать.

   — В теории, я думаю, — сестра отрывает лист с холодильника, берёт маркер и записывает свои мысли, — можно найти государственный центр для кремации, гробы и урны купим отдельно. Не знаю, придут ли коллеги и друзья мамы с папой, чтобы попрощаться с ними, потому что нам может не хватить на поминки.

   — А у нас достаточно денег? — интересуется Корекиё, всё же решаясь сделать пару надкусов отбивной.

   — Я уточню на этот счёт. Сегодня в новостях сказали, что семьям погибшим выплатят компенсацию.

   Эти разговоры тянутся долго и тяжело. Беседа кажется вязкой, как тина.

   Едва Шингуджи успевают прийти в себя после трагедии, их первой проблемы, пришла вторая — суета перед похоронами.

   Сестра работает, брат подрабатывает, будучи инвалидом — и никто из них не был готов ни к тому, что им придётся в таком положении хоронить обоих родителей, ни к тому, что теперь только они есть друг у друга.

   Ситуацию усугубляет и ссора, по которой, как кажется Корекиё, между ним и сестрой всё так же разверзнута глубокая яма. Он не знает, как подступиться к этой теме: во-первых, ссора всё же меркнет на фоне других проблем, во-вторых, это могло бы только сильнее её разозлить.

   — У нас здесь нет семейного склепа, ехать в Киото и везти всё туда будет тяжело, а развеивать прах у этих компаний очень дорого, — бубнит под нос Миядера, что-то чиркая на записке. — Что думаешь о буцудане?

   — Думаю, можно, — кивает Корекиё, поставив руки на стол и приложив кулаки к губам. — В случае чего, его можно разобрать для переезда и потом собрать, а мама с папой всегда будут с нами.

   — Тогда посмотрим…

   Несмотря на то, что вечер ещё не наступил, на улице уже темно, и с каждым днём будет темнеть.

   Миядера включает свет, и разговоры о похоронах продолжаются.

   — В целом, если нам выплатят компенсацию, на бюджетные похороны нам должно хватить.

   — Нээ-сан.

   — А? — внезапное обращение выбивает её из задумчивого полушёпота себе под нос. — Корекиё, что такое?

   — Конечно, я знаю, что ни тебе, ни мне не должно быть до этого дело сейчас, но я хотел спросить…

   Вздохнув, Миядера соглашается его выслушать:

   — Что ты хотел?

   — Нээ-сан… — Корекиё от волнения теребит костяшки пальцев. — Почему ты всё же тогда оставила меня, когда я ослеп?

   — Киё…

   — Прости, что спрашиваю об этом в такое время, я просто боюсь, что иной возможности может не представиться.

   — Я поняла тебя…

   — Я не хочу говорить об этом при свидетелях, если у нас будут поминки.

   — Корекиё.

   — Прости.

   Она протягивает руки к нему и берёт его тонкую ладонь. Тепло начинает распространяться по замёрзшим и вспотевшим пальцам.

   — Понимаешь, Киё, — её голос сразу становится мягче, — мне тогда показалось, что ты… что ты правда смотришь на меня… так.

   Миядера выделяет голосом, и Корекиё тут же понимает, что она имеет в виду.

   — Думаю, ты понимаешь, как я себя чувствовала себя тогда. Отвратительно и мерзко. И я не знаю, воспринимаешь ли ты меня так на самом деле…

   — Как я и думал, — выдыхает он. — Но, нээ-сан, я в жизни к тебе так не относился.

   — Правда?..

   — Ты не в моём вкусе, — и тут же хихикает.

   Он тут же получает подзатыльник.

   — Шучу я, шучу… — ворчит Корекиё, потирая больное место. — На самом деле, это было решение сценаристки. Я пытался оспорить это решение с ней, но оказалось слишком поздно. Соскакивать с участия тоже было поздно, об изменениях сценария я узнал уже во время съёмок первой половины суда.

   — Вот оно как… — Миядера совсем слабеет. — Прости меня, я правда не знала…

   — Не извиняйся ты, — брат дотягивается до волос сестры и проводит рукой по её виску. — Я бы чувствовал то же самое, будь я на твоём месте. И, Мия…

   — Да?.. — она поднимает голову, смотря на брата.

   — Не хочешь сделать перерыв? — Корекиё устало улыбается. — Суета суетой, но уже вечер, а так мы сойдём с ума.

   Девушка берётся за голову и ложится верхней частью тела на стол. Она замыкает пальцы на затылке, уткнувшись лбом, тяжело выдыхает — как будто сдаётся.

   — Если бы мама или папа были живы, они бы тоже предложили отдохнуть.

   — Ладно, хорошо, завтра я позвоню насчёт компенсации, и мы поедем забирать…

   Вечерний перерыв начинается со звонка Корекиё Рантаро. Он приглашает его к себе — и, конечно, Амами, отпросившись у мамы, через четверть часа приходит к Шингуджи домой. Парень, по-быстрому запахнув куртку, стучится в дверь. Миядера, услышав, что кто-то стоит на пороге, спешит и открывает Рантаро.

   — О, добрый вечер, — она здоровается с ним намного мягче, чем до этого — та нелюбовь, то презрение, вызванное опасением за брата, пропали, словно она заткнула их поглубже, чтобы ничего не портить. — А ты чего здесь?..

   — Шингуджи-кун пригласил, — Амами же всегда добр, понимая её чувства, мелькающие в её мимических морщинках. — Не переживайте, ничего дурного в этот раз не случится.

   Миядера даёт ему пройти, и Рантаро осматривает дом.

   Несмотря на то, что он с Корекиё вычистил его к прилёту родителей, сам дом лишён украшений. Единственное, что отличается от его прошлого визита, — укрытый белым полотном алтарь и завешенные шторами окна.

   — Как-то у вас тут всё такое… тяжёлое…

   — Угадай, почему, — ворчит старшая Шингуджи.

   — Я понимаю, что сейчас у вас творится… — потеряв уверенность, мямлит Амами. — Но вам стоило бы немного оживиться.

   — «Оживиться»?!

   — Нээ-сан, — встревает Корекиё, — ты прости, но Амами-сан прав. Сама вспомни, когда у нас умирала одна из бабушек, она говорила, что даже если её не станет, не стоит держать постоянный траур.

   — И ты туда же?!

   — Послушай, — брат тут же хватает сестру за плечи.

   Она тут же замолкает.

   — Я думаю, родители хотели бы того же для нас, — он продолжает держать её за плечи, но в голосе слышна дрожь, а в глазах назревают крупные капли слёз. — Немного счастья, чтобы не свихнуться от всего, что творится. Даже когда наши родственники умирали, родители позволяли и себе, и нам немного света в нашей жизни. Я просил перерыв, потому что со всеми разговорами мне кажется, что я вот-вот сойду с ума — после потери зрения я и так держусь где-то на грани. Я не отменяю траур, но прошу лишь один вечер спокойствия. Можно, пожалуйста, один вечер спокойствия?

   — Я… — Миядера мотает головой с лицом, полным непонимания. — Хорошо. И как вы двое хотите «оживиться»? — и интересуется, показывая пальцами кавычки.

   — Есть одна идея, — Рантаро смотрит на них двоих, приглашая к воплощению своей затеи.

   Оба Шингуджи и Амами отыскивают рождественские украшения и приступают к декору дома.

   Миядера вешает венок с остролистами на гвоздь у входной двери и ставит недалеко у входа кадомацу — от хвои, стоящей вместе со срезанным бамбуком в одной вазе, приятно пахнет.

   Осмотревшись, она замечает, как на входе на кухню Рантаро вешает гирлянду, а затем помогает Корекиё вытащить большую и длинную коробку. Они достают из неё искусственную ёлку (несмотря на то, что семейство Шингуджи придерживалось традиций, западные элементы культуры им не были чужды) и собирают в гостиной. В других коробках ребята находят шары и украшают ими само дерево.

   Затем укрытый алтарь и полки с другими святилищами Шингуджи наряжают священными верёвками, чтобы отгонять злых духов не только от них, но и от духов родителей, которые, как им кажется, сейчас рядом с ними.

   Пока Рантаро и Корекиё украшают дом, с кухни до них доносится приятный запах мандаринов: Миядера решает приготовить кагами-моти.

   — Как насчёт глинтвейна? — предлагает им Амами. — Я недавно научился его готовить, он очень хорошо согревает! Хотите попробовать?

   — Почему нет? — улыбается Корекиё, повернув голову в сторону его голоса, а затем повернувшись в сторону сестры — на звуки её шагов. — Нээ-сан, как думаешь?

   — Раз уж мы начали, то можно и выпить, — устало проговаривает она, садясь за обеденный стол и подпирая голову рукой.

   — А у вас есть смесь под глинтвейн? — спрашивает Рантаро, открывая один из шкафчиков на кухне; Корекиё, немного порывшись на полках, достаёт пакетик готовой смеси, до которой у него самого так и не дошли руки.

   Миядера полусонно перебирает записи, которые она сделала сегодня днём. Завтра у неё с братом много работы: от обращения за компенсацией до начала организации похорон. Голова от роя мыслей беспощадно тяжелеет, и соображать ей уже гораздо сложнее, чем днём. Перерыв, как никак, сказался на её силах.

   Она смотрит на то, как смеётся Рантаро и как он пытается рассмешить её брата. Корекиё выдаёт привычную ему слабоватую, едва заметную улыбку — всё-таки он не соврал насчёт своих чувств: ему тоже тяжело, как и ей. Что у него, что у неё на душе скребут кошки — но один довольно наглый кот по имени Амами Рантаро хочет зализать раны им обоим, или, по крайней мере, её брату.

   По кухне разливается приятный, слегка сладковатый запах напитка. Из кастрюли веет жаром.

   Рантаро аккуратно зачерпывает глинтвейн половником и разливает по стаканам. Подав ему два из них, один Корекиё ставит рядом с Миядерой.

   — Попробуйте, — предлагает Амами и делает глоток. — М-м-м, всё-таки ему надо было дать пристыть.

   Младший Шингуджи дует на стакан, остужая напиток холодным воздухом изо рта, и делает глоток. Глинтвейн действительно горячий и слегка пьянящий. Старшая Шингуджи, оторвав голову от стола, тоже пробует содержимое стакана и тихо мычит от ощущения тепла, прошедшего по её горлу.

   — Вкусно? — интересуется Рантаро, делая глотки чуть осторожнее.

   — Очень, — выдыхает Миядера. — Спасибо, Амами-сан…

   Пока они вдвоём допивают глинтвейн, Корекиё в некотором волнении водит пальцем по каёмке стакана и лишь изредка делает глотки. Кажется, у него что-то на уме, но он не решается сказать.

   — О чём задумался? — слегка опьяневший Рантаро кладёт руку ему на плечо и повисает, немного прижимая его бок своим телом к нижним шкафчикам.

   — Да я так и не сказал вам одну новость, — отвечает Корекиё, делая большой глоток. — Я ж сегодня снова поговорил с врачами.

   — Ох, — Миядера держится за голову, — со всей этой суетой я напрочь позабыла расспросить тебя об этом… Так что они сказали?

   Корекиё делает ещё один глубокий вздох:

   — Мне могут вернуть зрение. Я записался на операцию.

   Пьяные и усталые лица Амами и старшей Шингуджи озаряются улыбками. Они бросаются ему на плечи, крепко обнимая и тиская. Корекиё, зажатый между двумя телами, с трудом дышит из-за своего положения.

   — Поздравляю! — Рантаро поднимает свой стакан, предлагая чокнуться ими.

   Миядера, взяв свой, стукается стаканом о стакан и допивает содержимое. Ориентируясь на звук стекла, Корекиё тоже подносит сосуд и чокается с сестрой и другом.

   — А когда операция? — задаёт вопрос сестра, словно он не пришёл к ней в голову сразу.

   — На следующей неделе, в канун Рождества, — улыбается Корекиё и допивает глинтвейн. — А выпишут меня как раз где-то под Новый год.