Конец его мирной студенческой жизни врывается в аудиторию зимним промозглым днем на пару по «Материальной культуре и искусств у Древнего Сетеха» — преподаватель задержался, и какой-то нерадивый студент, сияющий, словно начищенный таз, видимо, решает этим воспользоваться.

Аль-Хайтам сначала отстраненно думает, что это, наверно, один из тех прогульщиков, что не появляются полгода, а потом пытаются торопливо нагнать.

Потом мимолетом отмечает — какой же выпендрежник . Золотые растрепанные пряди, белая отглаженная рубашка, расстегнутая верхняя пуговица, он хорош собой и даже не пытается это скрывать.

Следом заторможенно приходит осознание, что тот не спешит занять место среди остальных студентов, вместо этого он идет за кафедру и прочищает горло.

— Добрый день, студенты. Меня зовут профессор Кавех, и с сегодняшнего дня и до конца семестра я буду преподавать у вас данный предмет.

Аль-Хайтама будто бьет наковальней по голове.

Профессор? Извините?

— Вы все, верно, задаетесь вопросом, что случилось с профессором Сухрабом, — невозмутимо продолжает он. — К сожалению, у него возникли серьезные проблемы со здоровьем, и в ближайшие несколько месяцев он не сможет продолжать работу, так что любезно попросил меня его заменить. Надеюсь, мы с вами подружимся!

Гвоздь в крышку гроба он забивает с очаровательной улыбкой, скользит взглядом по залу, ни на ком не останавливаясь, и аль-Хайтам раздраженно щурится.

— Он выглядит слишком молодо для профессора, — озвучивает рядом сидящий Сайно его мысли.

— И слишком несерьезно, — кивает аль-Хайтам. Сайно вздыхает:

— Не всем же быть занудами.

Пока они негромко переговариваются, профессор Кавех чертит свое имя на доске и снова встает за кафедру.

— Насколько мне известно, вы остановились на истории Позднего Сетеха. По правде говоря, литература знати того времени — это скука смертная, — аль-Хайтам давится возмущением, — так что я предлагаю немного отойти от программы и углубиться в так называемую непризнанную часть, то есть народное литературное творчество, о котором мало кто говорит.

Аль-Хайтам не выдерживает, поднимает руку , и все взгляды в аудитории обращаются к нему.

— 4 минуты 47 секунд, я думал, ты продержишься дольше, — монотонно комментирует Сайно. Аль-Хайтам его игнорирует, потому что взгляд профессора Кавеха наконец останавливается на нем.

— Профессор, вам не кажется, что об этом мало говорят, именно потому, что это не стоит внимания?

— А вам не кажется, что иногда нужно составить свое мнение? — его улыбка все такая же обезоруживающая, и аль-Хайтам стискивает зубы.

— Мое мнение в том, что народное литературное творчество — это пошло и не представляет художественной ценности.

— Как можно! — профессор Кавех показательно хватается за сердце и делает шаг назад. — В нем жизнь всего народа!

— Однако мы изучаем творчество Позднего Сетеха, чтобы узнать о философских воззрениях хорошо образованных людей тех времен, а жизнь народа представляет собой, скорее, историческую, нежели философскую ценность.

— Почему это уже происходит, — бормочет Сайно, не поднимая головы. По аудитории несутся негодующие шепотки, пока профессор Кавех внимательно изучает аль-Хайтама взглядом. Он не похож на человека с хорошей выдержкой — ноздри у него уже гневно раздуваются, и это выглядит даже немного смешно.

Их игры в гляделки заканчиваются полной победой аль-Хайтама, и профессор Кавех с негромким разочарованно трет переносицу.

— Как вас зовут, студент?

— Мое имя аль-Хайтам.

— Хорошо, аль-Хайтам, не хотите занять мое место и немного рассказать о важности философии в культуре Позднего Сетеха?

Шепотки в аудитории превращаются в негодующий гул. Профессор смотрит на него с вызовом, и он чертовски ошибается, если думает, что аль-Хайтам испугается, потому что он встает и молча направляется к кафедре.

Если больше никто не может нести бремя просвещения на эти непутевые головы, значит, он готов взять эту задачу на себя.

Профессор Кавех отходит чуть в сторону и складывает руки на груди, полурасстегнутая рубашка съезжает в сторону, открывая ключицы, и аль-Хайтам думает, что более вызывающего ничего в этом университете не видел. Вблизи это ощущается еще сильнее — его остро-цитрусовый парфюм, его расслабленная поза и окутывающая его плотным облаком харизма — его сложно игнорировать.

Аль-Хайтам прочищает горло и заставляет себя сосредоточиться на информации, которую он хочет донести.

Он успевает рассказать лишь пару тезисов, прежде чем профессор показательно зевает и останавливает его негромким хлопком в ладони.

— Думаю, этого достаточно. А теперь я, пожалуй, выражу всеобщую точку зрения, но, как я и говорил, это все — невообразимо скучно.

— Прошу прощения? — аль-Хайтам приподнимает бровь в недоумении, оскорбление жжет легкие так, что становится трудно дышать. Профессор Кавех больше не обращает на него внимание: он обращается к аудитории и в этот момент, кажется, ей безраздельно правит.

— Обо всем этом вы не раз говорили на младших курсах, а если вам интересна дополнительная литература, вы можете взять ее в библиотеке. Но сегодня мы с вами поговорим кое о чем более интересном, — он как ни в чем ни бывало поворачивается к аль-Хайтаму и — о предки, какой позор, — задорно ему подмигивает. — Вы можете вернуться, студент, позвольте теперь я займу свое место.

— Это невыносимо, — в очередной раз повторяет аль-Хайтам, хмуро разглядывая рис у себя на подносе. — Абсолютно непрофессионально. Он выходит за все рамки программы. Не говоря уже о том, что его общение со студентами слишком неформальное.

Сайно закатывает глаза — тоже в очередной раз.

— Если ты сейчас начнешь перечислять устав, я ухожу.

— А еще его одежда не соответствует…

— Так, я понял, я пошел.

Аль-Хайтам наконец замолкает. Обычно он к такой многословности не склонен, но профессор Кавех задевает его за живое. Его негодование словно тяжелая глыба льда — лежит тяжестью слов и попранных правил.

Сайно не уходит, он хмуро смотрит — и его взгляд, как обычно, тонна стали. Неудивительно, что никто, кроме аль-Хайтама, к нему и близко не подходит.

— А ты все еще помнишь, у кого писал выпускную работу? — бросает он вкрадчиво. — Ты думаешь, хорошая мысль с первого же дня ссориться с твоим будущим научным руководителем?

Аль-Хайтам каменеет — когда кажется, что хуже уже и быть не может, всплывает что-то, что ломает все границы кошмарности.

— Невозможно.

Сайно закидывает в рот орех и приподнимает брови.

— Рассказать тебе анекдот? — и это высшая форма сочувствия, на которую он способен к людям, которые не Тигнари, так что аль-Хайтам бы должен быть благодарен, но нет уж, увольте.

— Нет, спасибо, мне достаточно психологических травм на сегодня.

— Я бы обиделся, но я итак знаю, что ты пень без чувства юмора, — Сайно морщится и все-таки поднимается на ноги. — Подумай обо всем хорошенько и не делай глупостей.

— За кого ты меня держишь?

Тот неопределенно хмыкает, и аль-Хайтам готов оскорбиться — потому что он один из умнейших людей университета, разумеется, он не будет делать никаких глупостей.

Только то, что требуется.