Сто рублей в кармане куртки

Пухло обитая коричневым дермантином входная дверь закрывается — осторожно, без драматичного хлопка, и от этого становится ещё хуже. В ответ на спокойствие трудно испытывать справедливую злость.

Серёжа садится на пол, прислоняется спиной к кровати — их с Олегом кровати, в которой он опять будет спать один. Внутри пусто и противно. Злиться было лучше, но злость закончилась.

Накатывает запоздалое сожаление, что они расстались в ссоре. Надо было проглотить обиду, поцеловать Олега на прощание, проводить до вокзала. Но не побежишь же за ним сейчас? Серёжа вздыхает и роняет голову назад, кладёт затылок на край матраса; катышки на старой хозяйской простыне колют шею. Серёжа всё планировал купить нормальное постельное бельё, но руки не доходили, а теперь вообще не хочется запариваться с этим ради себя одного.

На самом деле Олег тоже виноват. Вернулся со срочки, весь нарядный в камуфляже, две недели отдыхал дома, а потом вдруг заявил, что подписал контракт на три года, поезд послезавтра. Отложил признание до последнего, потому что знал, как Серёжа отреагирует, — естественно, он отреагирует плохо и будет в этом абсолютно прав! Во-первых, опять расстояние. А во-вторых — блин, Сирия! Это же не траву красить к приезду полковника. Серёжа тогда тупо спросил — ты не мог пойти в резерв? Олег пожал плечами: «Там денег меньше. Да и что, ты бы поехал за мной куда-нибудь на Чукотку?» Может, и поехал бы. В любом случае это надо было обсудить, потому что когда у тебя есть партнёр и ты утверждаешь, что его любишь и у вас всё серьёзно, такие решения в одно лицо не принимаются.

— Да и пошёл он, — раздаётся голос из-за спины. Серёжа чуть поворачивает голову и видит Птицу; тот полулежит на подушке Олега, налиняв на постель мелкими чёрными перьями.

— Тебя нет, — равнодушно сообщает Серёжа.

— Может, это тебя нет, — фыркает галлюцинация. — Откуда ты знаешь.

В каком-то смысле в отъезде Олега есть свои плюсы. Сидя на своём Ближнем Востоке или куда он там уехал — Серёжа не разбирался, — Олег не узнает, что Серёжа псих.

— Не отъезде, а предательстве, — поправляет Птица и продолжает почти сочувственно: — И ты не псих, не переживай. Лох — это да. Но с этим мы разберёмся.

Слышится шуршание, Птица пододвигается ближе и когтями гладит Серёжу по макушке. Серёжа слабо дёргает головой, но на глюки законы физики не действуют, так что лапа Птицы даже не сбивается с намеченной траектории.

Серёжа ещё лет в четырнадцать выяснил — если систематически изображать истерики перед детдомовской медичкой, на энный раз она сдастся и вместо глицина даст нормальное успокоительное, а его определённая доза убирает из Серёжиной головы Птицу. Правда, вместе с Птицей исчезают общая ясность сознания, концентрация и способность решать что-то сложнее математики за пятый класс. А у Серёжи учёба, работа, планы на свою соцсеть — психическое здоровье не в приоритете.

В теории можно было бы наконец дойти до ПНД по месту прописки — опять-таки, теперь Олег об этом не узнает. Но Серёжа прекрасно понимает — любой сколько-нибудь знающий своё дело психиатр как минимум поставит его на учёт. А у него учёба, работа, планы на свою соцсеть!

С другой стороны… Иногда существование Птицы — насколько это слово к нему применимо — это даже неплохо. Как сейчас. Лучше компания голоса в голове, чем вообще никакой.

— Как он мог, — тихо говорит Серёжа. Птица почти ласково почёсывает его по коже головы. — Понимаешь, дело же не только в том, что он меня бросил. Хотя говорил, что не бросает, — типа я тебя люблю, но просто не могу по-другому. Что значит «не могу»?

— Всё он может. Просто не очень хочет, — соглашается Птица.

Серёжа возмущённо поднимает голову, разворачивается и смотрит на Птицу. Тот лежит на животе и болтает в воздухе ногами, как девочка-подросток в кино.

— Не зарываяся, — отрезает Серёжа. — Он не обязан всю жизнь сидеть при мне, как на поводке.

Птица покладисто пожимает плечами, и Серёжа опять расслабляется.

— Хотя было бы неплохо, конечно, — вздыхает он. — Но я это всё к чему. Ладно бы он просто куда-то уехал, но это же реально опасно, — Серёжа с минуту молчит. — И морально серо. Там мирные люди. Но самое главное, что опасно.

Два дня назад, впервые узнав о планах Олега, Серёжа твёрдо решил об этом не думать — а то он сойдёт с ума. В смысле, окончательно. Но сейчас в голову неумолимо лезет — его Олег будет в реальной горячей точке, с пулями и взрывами, истребителями и минами — и трупами, трупами, трупами. От этой мысли сердце болит.

— Я бы на твоём месте уже с ним попрощался, — доверительно сообщает Птица. Вот мудак. Его слова колют так остро, что не получается даже разозлиться — опять. Серёжа закрывает лицо ладонями.

— Ты меня сейчас доведёшь, и я бахну транков, — глухо обещает он. Бахнет транков или разревётся, а скорее всего, и то, и то.

— Но я же прав, — хмыкает Птица. — Не вернётся — так ты уже морально подготовился. Вернётся — будет приятно, как когда вытаскиваешь из шкафа зимнюю куртку и находишь в кармане сто рублей. Вроде ничего нового не заработал, но ты-то не знал, что они у тебя есть.

Серёжа не успевает остановить себя и шумно всхлипывает. Всё тело мелко вздрагивает.

— Чего ты, — вдруг теряется Птица. Сквозь свои пальцы и муть зачем-то сдерживаемых слёз Серёжа видит, как Птица слезает с кровати и подползает к нему. Покрытые перьями руки нерешительно обнимают Серёжу, когти в попытке погладить царапают спину сквозь футболку. — Ну-ну-ну. Вернётся твой Волков, куда он от нас денется… Его ж хер убьёшь, ты это лучше меня знаешь…

Серёжа шмыгает носом, и его наконец прорывает на полноценные рыдания. Он опускает руки и утыкается лицом в плечо Птице, воет, заливая мягкие перья слезами и соплями — ну и потерпит, какая ему разница, его тела на самом деле не существует! А Олег уже наверняка садится в поезд, который отвезёт его в Москву, а из Москвы он попадёт в Дамаск, а оттуда в военную часть где-то рядом с Тадмором — на самом деле Серёжа расспрашивал Олега о подробностях, а потом ещё напряжённо гуглил всё, что вообще гуглится, про участие ВС России в гражданской войне в Сирии. И Олега там могут убить, и он об этом прекрасно знает, но всё равно решил поехать, как будто его жизнь неважна, как будто ему можно стать безымянной цифрой в списке военных потерь, как будто хоть что-нибудь на свете стоит жизни Олега!

А Серёжа, видя его, возможно, в последний раз, на него кричал. А когда, увидев закрытую дверь, пожалел об этом, то в нём взбрыкнула гордость и он не выбежал за ним, — и теперь уже поздно, и ничего не сделаешь, никак ничего не исправишь и даже просто его не увидишь!

А теперь Серёжа захлёбывается слезами в пустой квартире, и обнять его некому, кроме существа, которого на самом деле нет и никогда не было.