Замятин сидел на подоконнике. Часы мерно считали секунду за секундой. Солнце освещало темную комнату. Лучи падали на спящего Гоголя. Во сне он кашлял и чихал. Собственно, Замятин был здесь только для того, чтоб присмотреть за Колей. Тот, пусть и не был маленьким мальчиком, за которым нужно подтирать слюни, но регулярно забывал пить таблетки. К тому же с недавнего посещения врача у него их прибавилось.
Гоголь наконец-то попал к психиатру, рассказал историю, которую состряпал для него Фёдор, рассказал о приступах галлюцинаций и получил диагноз — шизофрения. Об этом Женя знал из рассказов Булгакова, теперь хотелось послушать от первого лица.
Интеграл спала рядом с Николаем, на подушке. Она не особо полюбила Гоголя: шипела, когда тот ее брал, кусалась, царапалась и пищала на него. Но спать приходила рядом с ним.
Женя сделал затяжку и, выпустив пар, усмехнулся. С недавнего времени он начал курить. Работа была трудная и не приносила успокоения, зато табак — еще как. Он курил трубку в отличие от Булгакова. Тот лишь усмехался и говорил, что правильно, так хотя бы знаешь, что куришь, сигареты таким похвастаться не могли.
Во сне Гоголь повернулся к стенке и начал сипло кричать, чем разбудил Интеграл и всполошил Женю. Он бросил трубку на подоконник, из нее высыпалось немного табака, и подбежал к Коле. Интеграл зашипела.
Разбудив его, Замятин как заговоренный повторял: «Тише-тише», — то ли кошке, то ли Коле.
— Что? А? Где я?
— На съемной квартире. Чего кричишь?
— Да, приснилось страшное зарево. Куча трупов и красный восход, и слова Булгакова: «Это всё рук Фёдора». И знаешь, он же реально такое может сотворить.
— Каждый второй эспер может такое сделать, — смеясь, сказал Женя, — взять хотя бы тебя самого. Первую нашу встречу помнишь? Вот то-то и оно. Каждый вечер за такими убираю.
— Кхе-ха-кхе, ну ты махнул, каждый вечер. Дай бог каждую неделю.
— Факт остается фактом — убираю же.
— Бедная уборщица Женя.
Замятин рассмеялся и поставил руки в боки.
— Расскажешь какого это быть на приеме у психиатра?
Гоголь помрачнел и буркнул тихое «нет», отвернулся к стенке и закрыл глаза.
— Ну как хочешь, — и в закатном солнце блеснул браслет Жени.
Он вернулся к своей трубке. Пытаясь развеять скуку, решал простые уравнения на тетрадном листочке, что все это время лежал на подоконнике. Вышел на кухню поставить чайник. Гоголь продолжал обиженно молчать и ворочаться.
— Раз уж не спишь, поведаешь, о чем говорили на приеме?
— Нет.
— И на что ты обижаешься?
— Тебе уже все рассказали, нетерпеливый олух.
Гоголь повернулся к Замятину. Пустая глазница всё ещё привлекала внимание, спустя такое долгое время. Женя знал, что это было сделано в бреду, Николай сам рассказывал, но не мог поверить, что всё произошло так легко. Ведь насколько должны были надоесть галлюцинации…
Впрочем, подобные приступы с Гоголем и после случались. У Жени был на памяти один случай попытки себя задушить, и пришлось останавливать. Поэтому он был в первых рядах, кто постоянно предлагал отвести Гоголя к специалисту.
Фёдор каждый раз отшучивался, но тоже понимал, как казалось Жене, что долго Коля не протянет без помощи. Сейчас, после похода к специалисту, Гоголь принимал по четыре препарата в день.
И все же историю хотелось услышать из первых уст.
— Ну, Ко-о-оль!
— Чего надо, Гробовщик?
Женя вздрогнул и помотал головой. Так его называли в газетах. Способность при активном использовании не скроешь, ладно ещё внешность не знают. Но предположения о том, кто стоит за этим именем, выдвигались постоянно.
— Не называй меня так.
— Неженка какая, — и Гоголь вставил в глазницу протез, — специально соберу всех твоих фанатов и расскажу кто ты такой.
— Ты так не поступишь, — и Интеграл как бы соглашаясь с хозяином фыркнула.
— Не буду я тебе рассказывать.
— Прошу, чего хочешь требуй, но расскажи, а то с вами я сам там сам скоро окажусь.
— Нет.
— Гоголь.
— Что?
— А Фифа патлатая долго будет занимать твое место, или же ты вернешься и расскажешь, что произошло на приёме. Это все же важный шаг.
Молчание в ответ.
— Скажи таблетки хоть помогают?
— Да, — полушёпотом ответил, — больше не наблюдаю, как сползает стена и открывается миру моя квартира. Нет надоедливых трупов, никто не следит и не осуждает, что я ничтожество.
Все это было сказано с огромным облегчением. Этот тяжелый груз наконец-то был позади. Но вместе с этим в голосе проглядывала настороженность. Женя догадывался, как дорожит нынешним состоянием Коля и как боится вернуться обратно.
— Это неописуемо прекрасно — видеть мир, как обычный человек.
— Ну, этого нам не дано.
— То, что я эспер, не отменяет того факта, что я человек.
— Не согласен.
— Считаешь себя выше людей?
— Не то чтобы, мы просто разные, — Женя поглаживал кошку, и под его руками она мурлыкала.
— А в чем разность-то?
— Я опасен для простых людей своим существованием, и меня это раздражает, но не об этом сегодня говорим. Как ты попал к психиатру?
Гоголь замолчал и потупил взгляд. Ему казалось, что это не должно никого волновать, хоть они и были друзьями. Николаю вообще интерес к своей персоне казался чем-то выдуманным. Но, помолчав с минуту, он принял решение рассказать о походе к врачу.
— В кабинете были желтые стены… смешно, правда? Мой нелюбимый цвет… А попал я с помощью Булгакова. Он нашел кого-то. Странно, что за мой заказ просто взялись.
— Так это был заказ?
— Да. Я пришел к Фёдору и заключил сделку.
— И что ты теперь ему должен?
— Обязан выполнять все предписания врача, а также выполнить три поручения Достоевского. И… в детстве, знаешь ли, с ним было веселей заключать сделки. Обменивались марками и жучками, камушками, изредка — книгами…
— Ну не так уж и сложно.
— Таблетки стоили, как самолет… я теперь на мели, а за эти три задания ничего не получу. Снова устраиваться на работу, черт. В общем на приеме спрашивали, что беспокоит. Ну я им и выложил всё, только не сказал, что я убил восьмерых, так Фёдор попросил. Сказал, что чувствую чужие прикосновения, когда никого рядом нет, голоса мертвых слышу и панически боюсь оставаться один.
Когда Гоголь это сказал, Интеграл залезла на плечи Жени и мяукала ему под ухо.
— Я не сказал, что я выколол себе глаз, иначе они бы меня отправили на госпитализацию. А в наших больницах есть только галоперидол. А у него побочек много. Да и в больнице лежать страшно.
Женя кивнул и положил руку на плечо, Интеграл лизала пальцы.
— Вот видишь, ничего страшного не произошло, от того, что ты рассказал мне.
— Мне кажется, что ты… Впрочем это из-за того, что я не выпил таблетки. Принеси их они на зеркале лежат.
Замятин послушно ушёл в коридор, а Гоголь закашлялся. Сейчас ему казалось, что Женя расскажет всему свету о том, что происходит. Но Замятин был не из разговорчивых, он даже кошке своей не рассказывал о случаях на работе. Он всегда молчал о том, что происходит с ним, и это Коле казалось нечестным. Сам ведь он всю душу ему выкладывает, да, может, где-то привирает о прошлом, но Женя не особо делится тем, что его волнует. Даже сейчас, когда Гоголь поймал его на интересной теме, он улизнул.
— Держи свои таблетки, — и Замятин протянул ему три блистера и стакан воды.
Николай быстро выпил все, что было нужно, и откинулся на подушки. Женя вернулся к трубке. Интеграл забавно пыталась поймать колечки дыма, что выпускал Женя.
— И все же, почему ты себя не считаешь человеком?
— Потому что эспера от человека отличает даже государство, будь оно не ладно.
В комнате воцарилась тишина, слышно было только мурлыканье кошки. Часы отмеряли секунды. Женя всё стоял и думал, как ему поступить, ведь, по сути, Гоголь ничего определенного о враче не сказал, даже контактный номер не дал. Впрочем, у Николая его могло и не быть.
— А врач тебе как?
— Милая женщина, там ещё психолог была, тоже женщина преклонных лет. Это частная организация.
— А если я туда заявлюсь ничего же плохого не произойдет?
— А зачем тебе? Ты же вроде нормальный…
— Это для тебя, у тебя всё окружение больное напрочь, странно, почему ты до сих пор не знаком с Есей.
— Еся? Кто?
— Один из пациентов Булгакова, у него подозрение на глубокую депрессию.
Вновь молчание в комнате. Коричневые стены, озаренные солнцем, словно давили на Замятина, а может из-за дыма было на душе плохо. Он открыл форточку и постоял около нее. Чувствовал на своей спине взгляд Гоголя. Он что-то хотел сказать, но все не решался.
— Что тебе?
— Да что могло произойти в жизни, чтоб такой кремень пошёл к врачу?
— Надоело играть в прятки со своим я.
— Вон оно что… А какое оно? Как по мне, ты и так сильный человек и тебя не сломить.
— Рано или поздно я не смогу сопротивляться давлению Фёдора.
— Но это не причина идти к врачу.
— Есть номер того психолога?
— Нет, да и она не проводит консультации.
Женя глубоко расстроился. Дышать легче не стало даже от форточки, значит давил не запах.
— А есть на примете человек, который может посоветовать специалиста?
— Разве что Анна.
— Ахматова? Точно, что-то я сразу не вспомнил ее.
Женя стремился к специалисту из-за страха быть пойманным. Такой страх есть у всех эсперов, но у него он особенно был сильным. Он боялся, что его заставят служить на войне на ближнем востоке.
Так же боялся появиться теперь перед семьей, он даже не знал в курсе ли, что Иван Дмитриевич мертв. Страшно было представить лицо матери…
— А зачем тебе кошка?
Этот вопрос остался без ответа.
Для Жени это был слишком личный и неоднозначный вопрос, чтоб отвечать вот так напрямую и сразу.