Фёдор торопился на встречу с Уэллс и Оруэллом. Раз уж он был в Лондоне сейчас, почему бы не заглянуть ко всем знакомым? Кроме того, повод тоже был. Этим двоим Агата просила отдать письма. И Фёдору было уморительно с того факта, что Кристи знает, где Уэллс, но своих подчинённых не посылает и уж тем более самой появляться перед Герберт не собирается. Словно она признает поражение, если кто-то из Ордена придёт к ней с посланием. А может, просто не хотела впутываться в связь с террористкой перед одним из журналистов.

Однако Фёдор взялся за дело ещё и из-за желания осколка Мишеля. Когда они вышли из квартиры в Париже, он тихонько дёрнул за рукав и сказал: «Поговори с Оруэллом, это он его довёл до суицидальных наклонностей. Он обещал, что его известят о смерти». А после пересказал встречу Евгения с Оруэллом. Не сказать, что Фёдор был в шоке от такого решения проблем. Он знал в общих чертах о том, что там произошло, но подробно ему никто не рассказывал. А ещё были вопросы, связанные с планом. Так что поводов для встречи было больше вагона и маленькой тележки.

Он пришёл в назначенное место и ровно вовремя. Его уже ждала Уэллс. В сером костюме она выглядела незаметной, но Фёдор узнал в ней бывшего подчинённого Агаты по привычке держать руки. Когда Фёдор только вошёл, она вставала и ходила по комнате, но руки её были плотно прижаты к корпусу и не двигались. Заметив Достоевского, она пронзительно посмотрела и легонько кивнула. Он вошёл и сел напротив её кресла.

— Добрый вечер, мисс Уэллс.

— Вы, верно, Фёдор. Оруэлл пока задерживается. Впрочем, он всегда опаздывает на любые встречи со мной. Интересно, что вас могло привести ко мне. Но...

— Вы знали Легенду. По настойчивой просьбе я пришёл передать извести о его кончине.

Уэллс прекратила осматривать Фёдора и подняла несколько погрустневший взгляд.

— Да, в последнюю встречу он выглядел неважно.

— Кто неважно выглядел? — раздался шум на лестнице, и вошёл Оруэлл.

— Наш общий знакомый на троих, Джордж.

Оруэлл присел на диван и налил в стакан виски, даже не предлагая остальным.

— Общий знакомый? У нас их может быть много. Кто именно?

— Гробовщик. Легенда. Он мёртв, о чем я и пришёл сообщить.

Оруэлл громко сглотнул и закашлялся.

— Как? Как умер?! В смысле, умер?

— Он добровольно ушёл из жизни. Последние дни я видел и позаботился о его могиле. Но вот что интересно: Агата просила вас найти.

В комнате воцарилось молчание. Уэллс смотрела не верящим взглядом сначала на Фёдора, а потом на его сумку. Руки её весьма заметно начали трястись. Оруэлл смотрел на Уэллс. Сам он не выглядел боящимся, скорее потрясенным. Фёдор спокойно положил письма на стол и подошёл к длинному, широкому окну. На улице было немного пасмурно. Шуршали бумаги. После – неразборчивый шёпот. Солнце зашло за облако. Стукнули по столу. Цокот каблуков. Ветер шатает ветки. Треск камина.

— Что ж. Я предполагаю, что у вас есть предложение ко мне. Вы бы просто так не согласились играть в поддавки.

— Возвращайтесь на остров Верна.

— Так вы знаете...

— Я не могу не знать, кто заставил закончить войну Агату и других. Толстой хоть и странный мужчина, но разговорчивый и охотно выдал мне как же вышло так, что главы армий и государств пропали, а потом объявились с мирным договором.

— Лев просто так не стал бы рассказывать...

— Кто сказал, что он добровольно мне это рассказал? В конце концов, я забрал у него одного из лучших подчинённых. И репутацию... О, как весело это было! Знаете, он так был уверен, что выстоит против меня, раз справился с Агатой. Но... Агата не знала его слабостей. Меня не зря зовут Грешником Петербурга. И мне интересно, как долго ещё Агата не будет замечать очевидного.

Солнце вновь вышло из-за облака, и Фёдор сощурил глаза. А после улыбнулся и повернулся к Уэллс. Вглядываясь в неё, он продолжил.

— Вы правы, что я вам предлагаю помощь не просто так. Однажды вы передадите своё имя террориста таким же людям, как вы. Хотели как лучше, а вышло – как всегда. Но хочу сказать, что вы познаете счастье, и даже не в Боге. А в смерти. Жизнь эспера до ужаса несчастная, но мне ли вам об этом говорить? А вам, Оруэлл, я предлагаю либо работать на меня, либо тоже уезжать. Господин Блэр, вы же понимаете, что раз Агата вас нашла, значит сейчас в вашем доме проходят обыски и ставятся жучки. И я знаю всех их расположение. Выбирайте. Жить как ваш кумир в тотальной слежке или на свободе. Однако США не рекомендую, там Скотт, а он спонсирует многие действия Агаты. Вам ли не знать.

Повисло молчание. Фёдор наклонил голову и несколько снисходительно продолжил наблюдать за тем, как меняется мимика Уэллс и Джорджа. 

— Вы как будто не понимаете, что Агата…

— О, насчет Мисс Кристи я знаю многое. И вам должно быть известно, как она охотится за Грешником Петербурга. Но я не ваш закадычный друг, чтобы вы могли мне просто пожаловаться на неё. От вас я могу передать по посланию к ней. Есть желания что-то ей сказать?

— Гори в аду, жалкая женщина! – громко бросил Оруэлл.

Уэллс ничего не сказала. И всё так же безмолвно налила себе полную рюмку виски, а после одним глотком её осушила. Сжала руку на колене и поморщилась.

— Когда я смогу уехать? Вы уже видели Жюля? Как он?

— В последний раз видел его в Париже, два месяца назад, выглядел он более-менее сносно. Во всяком случае, лучше Легенды. Он вас ждет как старого друга. Сам сказал, когда я к нему приходил.

— Вы, выходит почтальон какой-то, — усмехнулась Герберт.

— Только все известия, что я приношу – исключительно печальные. Уехать вы сможете сегодня же. Вас проводит Льюис. С вами мы ещё встретимся, и я уточню, что вам делать.

— Да какой уж там Грешник… Дьявол, не меньше.

— Один мой старый друг так же сказал, когда мы в первый раз встретились. За сим откланяюсь.

Достоевский вышел из комнаты и уже на самой лестнице почувствовал смутно знакомый запах хозяйственного мыла, а потом духи с лавандой, дорогие, из командировки отца привезённые. Так пахла мать. Мария Фёдоровна любила чистоту и порядок. Если было лето – стояли полевые цветы на столах. Но одно было неизменно: от рук пахло стиркой. Она на руках обстирывала всю семью, не признавая тогда только появившееся стиральные машины. После каждой крупной ссоры с отцом она уходила в ванную стирать вещи, а после мыть пол. Даже если она делала это же и вчера.

Насколько помнил Фёдор, мать никогда не кричала. Но если она отчитывала, то страшнее отца. Она говорила спокойно, въедливо, расставляя акценты так, что выходило «Ты враг семьи. Позоришь мать с отцом и брата, что дали тебе расположение учителей». Она никогда не говорила, что Фёдор виноват во всех бедах, однако если нравоучения начинались, чувствовался такой смысл.

Отец с матерью часто ругались, потому что, по мнению Михаила Андреевича, детям досталось поганое здоровье от неё, и она не смогла родить нормальных детей. Фёдору всегда было страшно обидно за мать в такие моменты. И сейчас, идя по Лондону в своё место, он мимолетно думал: «Что их держало вместе? Неужели они так ненавидели друг друга, что любили?»

Усмехаясь собственным мыслям, он зашёл в квартиру, где останавливался Женя с Осколком. Фёдор после разговора с Герберт вспомнил Толстого. Что там, что здесь – высокий крепкий мужчина с густой бородой. Толстой о нём ничего не знал. А вот Фёдор знал всё, вплоть до привычки пить чай весь день. И отчасти Достоевский его понимал, только чай он пил для концентрации. Толстой весь из себя странный. Он во время войны командовал одарёнными, и то, что происходило на поле боя, как раз и заставило его объединиться с Герберт и ещё пятью людьми.

Но как человек в нынешней жизни Лев ему не нравился. Слишком уж он верит своим подчиненным и убеждён, что те никогда его не предадут. Диалог, который вспомнился, произошел в тот же день, как Замятин отправился в Англию.

О встрече договаривалисьЛермонтов и Горький. Последний в разговоре упомянул, что он, Фёдор, страшнее любой опасности для одарённых. В тот же день состоялась встреча.

Комната в розовых тонах, и на её фоне Фёдор выглядит еще более несуразно. Вся она вычурная: цветы, картины, скульптуры и прочее. Фёдор же сильно сутулится и от его рук тянется холод из-за дверей в тёплую залу. Комната – хозяин. Толстой весь из себя розовый и пышущий жизнью. Сам в белой рубахе и джинсах. И Достоевский хотел бы сказать, что так выглядит неуважение, если бы сам даже не снял пальто. В тот день стояла богомерзкая погода. Солнечно и холодно.

— Добрый день, Фёдор! Вы хотели встретиться. Я, признаться, тоже. Уж больно много ходит о вас слухов.

— Мир полнится слухами, что ж теперь. Здравствуйте, Лев.

— И все они, слухи, то есть, говорят мне, что вы далеко не самый хороший человек.

— Слухи могут сказать, что я младенцев по пять раз на дню ем. Так ли – это большой вопрос конечно. Кстати, о слухах, есть тут один... Вы знаете организацию семи отступников? Я вот хорошо её знаю. Там есть один интересный офицер, который бежал с поля боя, а потом пристрелил своего подчинённого за неповиновение. И долго горевал, но никому не говорил, а потом с ним связалась одна прелестная леди.

Толстой сидел неподвижно, и розовость его вся спала, лицо сжалось.

— М, и правда прискорбный случай. Ничего не слышал о нем. Вы пейте чай, пейте.

— Спасибо, откажусь, я пока не хочу. Говорят, военный так очаровался её идеями, что решил ещё раз предать родину и помочь ей в реализации планов. Но, правда, то лишь слухи.

Фёдор посмотрел на Льва. Глаза у того бегали из стороны в сторону. Информация, что была известна Достоевскому, тщательно скрывалась, имя беглеца не всплывало в прессе. Никто из обывателей Согласия даже не имел понятия, что Толстой был офицером. В организации осведомлены, что он служил и был на войне, но кем – не знают.

Один только Лермонтов, что сидел тут же, весь накрахмаленный и в военной форме, знал, кто они.

— О, ну раз мы делимся слухами, то я знаю такую группировку как «V». Ну, знаете, там пять человек весьма негуманными способами ставят эксперименты на одарённых. Мне бы с ними связаться, чтобы они подтвердили сыворотку, блокирующую способность, и ещё парочку других. Сможете найти?

— Конечно. Но подумайте над тем, не хотите ли вы мне за такую услугу рассказать, может вам ещё что-нибудь известно о семи отступниках. А то придется ведь спрашивать ваших работников, мои-то не сильно разговорчивы.

— Я подумаю, но не обещаю ничего. Если хотите, можете хоть кого расспросить, не думаю, что я вспомню что-то.

— Хорошо, я запомню.

Лицо Толстого, когда они встретились уже после обрушения репутации Согласия, было весьма взволнованным. «Я скажу всё, лишь бы Вы прекратили адские мучения. Не я ведь Грешник, вы знаете». И розовости не было никакой, лишь желтые от курения пальцы. Достоевский тогда начал действовать, потому что считал, что Согласие нашли на него компромат. Теперь нужно было показать им, чтобы они не смели делать что-то с информацией, иначе сами умрут, а Фёдор выживет. Но они ничего не знали, это Осколок появился в жизни слишком внезапно.

Сейчас же Достоевский готовился к походу на встречу к Агате и Скотту. Пытался вспомнить правила этикета и как правильно себя подать перед Агатой и Фицджеральдом, чтоб не было сомнения он глубоко воцерковленный человек и искренне считает свою работу помощью заблудшим душам. На самом же деле Фёдор признавал, что ему и дела нет до обычных одарённых. Его волновал узкий круг людей и то, как мешает способность детям. Таких детей часто отдавали в приюты, продавали мафии или в любой другой нелегальный бизнес имея с того пассивный доход. Дети-эсперы не волновали своих родителей, они для них уроды, особенно после войны и того, как многие люди умерли по вине способностей.

***

Тем временем Гоголь шёл по пятам за Мариной. Ему было интересно, что за женщина она такая, что перед ней стояла задача остановить Гоголя от бездумного поиска Достоевского. Других мотивов, чтобы Цветаева пришла в лабораторию, Коля не видел.

— Мариночка, а что ж вы не убились-то?

— Разве то ваша проблема? По-моему, только я должна решать, что мне делать.

— Нет-нет, мне интересно, почему вы решили, что суицид не выход? Не желаете сейчас пойти и прыгнуть со скалы? «Разбежавшись прыгну со скалы» и всё такое... — Гоголь, скача галопом, шёл рядом с ней и нёс сумку с книжками по японскому.

— А что вы привязались ко мне? Вам заняться нечем? Нечем – идите учите язык. Моя задача – просто передать слова Фёдора.

— Ответьте на вопрос, почему решили не издохнуть в петле?

— Вы сейчас доиграетесь и пожалеете о своём решении.

— И что же вы сделаете?

Марина нагнулась, подняла увесистый камень и швырнула в сторону. Гоголь на долю секунды отвернулся, присвистнул и, оборачиваясь, начал

— Напугали ежа голой…

Перед ним стоял болезненно знакомый молодой человек. Вновь кедр, ваниль и терпкость. И табак, как в начале дрожки. А после – смех. Имя крутилось в голове, но не складывалось в буквы. Тяжело, душно и холодно. Застывший. Холодный и мёртвый. Он всегда рядом и уж точно знает, что произошло тогда, почему Гоголь не помнит поездку в Париж, почему Анна так сильно ругалась сегодня... Что говорил Достоевский, и почему у Фёдора столько подчиненных с именем Михаил. И почему Марина не убилась, он знал, но говорить не хотел.

— Ты так жалок. Шут гороховый. Ничего из себя не представляешь и закончишь так же, как я.

Гоголь стоял. Весь мир тоже остановился. Так уже когда-то было, и снова затряслась губа, а нос побежал. Глаза мокрые. Он не помнил его, но от вида и лица становилось тошно. И даже когда его шлёпнули по щекам, он не пришёл в себя. Его не было в том привычном мире. Он там, где умирают друг за другом люди. Отец на старом диване, что в бреду пускает слюни. Мишель, что в последний раз улыбнулся, и за ним закрылась тяжелая железная дверь подъезда. Тот мужик с ножом из горла. Очаровательная женщина, что машет на прощание рукой из вагона. Те люди, что его хотели убить. И он, чьё лицо видно было только что. Он, смотрящий в небо пустым взглядом.

В какой-то момент, Колю резко потрясли за плечи, и тогда он увидел наконец рядом Анну.

— Что-то случилось?

— Не помню. Я шутил над Мариной, а потом чьи-то духи и мёртвые лица перед глазами. Странно. Он точно должен знать, что происходит, но почему-то не хочет говорить.

— Он? Кто - он? — опять обеспокоенно трясут за плечи.

Гоголь сглатывает и говорит.

— Паренек с мёртвыми зелёными глазами.

Дыхание Анны сбивается, она начинает плакать, а Гоголь не понимает, почему она плачет, но ему тоже хочется. Он забыл что-то важное. И дело сейчас даже не в тех глазах, что он видит за Анной. Нет. Он забыл отца. Странно, ему всегда казалось, что он помнил мать и отца хорошо, просто не любил вспоминать их. Но ему думалось, что отец просто когда-то исчез из жизни, ушёл из семьи. А он тогда на диване… умирал? И захотелось плакать. А зелёный всё знал, и он держал руку у него на глазах, когда он начал рыдать и опустился на землю.

Как-то всё слишком неправильно в его жизни без Достоевского, даже отец умер в тот момент, когда Фёдор с Мишелем уехали в деревню на лето. А потом мать отправила его туда же. Отец в тот день сидел и смотрел через мутное стекло глаз. И сказал: «А знаешь, все-таки гарантийные человечки должны съели мой завтрак, не могу его найти». Когда тарелка с кашей стояла напротив него.

Когда Коля вернулся, ему сказали, что отец ушёл и больше не вернется. А вскоре после того жизнь начала принимать причудливые формы. Больше галлюцинаций и голосов в голове, чем тогда, никогда не было. И вот сейчас мёртвый зеленый парнишка сидел рядом на корточках и улыбался. Словно то месть какая-то, но вот за что месть, Гоголь не понимал. Марина тоже стояла рядом, и видно было, как она смеется над ним в своих глазах. Гоголь решительно не понимал, что чувствует. Всё комком сжалось, и не сглотнуть, не выплюнуть слова. Мерзко.

  Анна утерла слезы и встала с колен. Помогла встать Гоголю и неловко сунула свой платок с вышитыми розами.

— Да вы талант! — сказал Гоголь слегка хрипло, ослабевшим голосом. А сам смотрит то на неё, то на платок на свету. Зеленый от листьев отражается и весь белый платок теперь салатовый.

— Да что вы…

— Нет-нет, правда! Я сам знаю – сложно, мудрёно. Красиво. Как таким слезы вытирать, а? А я же когда-то вышивал, вот внезапно вспомнил.

— Правда?

— Вы спросите Мастера, он вам покажет, авось что-то да сохранилось. Только я гладью не умею. Научите уж как-то.

И Гоголь болезненно улыбнулся. Везде, везде сейчас глаза, и они смотрят и ждут, ждут, когда он ошибётся. Но что ему ошибка, когда он на пути к свободе?

— Пойдемте, Николай, чаем вас отпою, потом вы уж домой езжайте. А вы, Марина, спасибо что сказали.

Цветаева пожала плечами и исчезла так же, как появилась. Еся, наблюдавший за всем представлением из окна, слабо хохотнул. Он не видел, но знал, что произошло в душе каждого. О, как красивы их всплески! Он даже сетовал, что слышал плохо, что говорят. Впрочем, Есенину оставалось немного до собственной кончины.

Недавно приходил Достоевский и его новая тень. Прошлая – Мишель, новая – Наказание. То вело себя подчеркнуто вежливо и даже предлагало исполнить заветное желание Есенина – смерть. Но Еся отказался.

— Что ж, воля ваша, просто он так хотел, чтобы вы были счастливы, а своё он видел в скорой кончине, и я подумал, что вы тоже хотите.

— Я не хочу умирать от рук того, кто разделил память Мишеля, он никогда не хотел меня убивать, он хотел показать мне мир, чтобы я не страдал.

— Ну, я не настаиваю. К тому же, вы правы, и так называемый Демон, моё милое Преступление, даст мне по шапке за самоволку. Всего доброго.

И исчез, как Мишель. Через минуты четыре во флигель приёел Достоевский и бросил простое:

— Рад, что поговорили, оно меня перестанет доставать. И помните, что любая ваша встреча будет известна мне. До свидания. 

Есенин, не видевший глазами и плохо уже слышавший, легонько рассмеялся над ситуацией. Гоголь, который забыл важную фигуру, Достоевский, который убил брата дважды, были равны для него. Однако Гоголя он понимал больше: сам ни черта не помнил, что было во время заключения в прошлой лаборатории.

***

Достоевский сидел в кресле и чинно слушал Агату. Она рассказывала, каких успехов смогла добиться, ведя дела с ними.

— Впрочем, мистер Достоевский, не думала, что вы объявитесь лично для встречи со мной и Фицджеральдом. Думала, вы снова пошлёте того надменного мальчишку-инженера.

— Обстоятельства такие, что я захотел лично видеть вас.

Он ловко обращался с ножом и вилкой, а спина его была ровная как шест, – сейчас нельзя сутулиться. Скотт сидел напротив, одну руку закинув на подлокотник и смотрел на пирожное, после поднял взгляд на Агату, что разливала чай. Улыбнулся, и, поправив запонки, приподнял кружку, держа её двумя руками. Отпил.

— Вкусно, но кофе мне нравится больше. Может, что-то изменится если я добавлю сахар?

И беззвучно размешал в чашке. А после намеренно стукнул дважды ложечкой по фарфоровым краям, привлекая внимание Кристи.

— Что нынче интересного происходит в Англии? Я давно здесь не был. Что-то новенькое? Нет, всё же кофе лучше чая.

— О, недавно проходила выставка в моём любимом театре Святого Мартина. Выставка авангардного искусства, вам должно понравиться, обязательно его посетите. Там пусть и не мировой величины художники, а просто городские, но до чего красиво написано и берет за душу, — Агата держала чашку оттопырив мизинчик, — А вы, Фёдор, что больше любите в искусстве?

— Я люблю музыку, и больше всего виолончель. Более того, сам порой на ней играю. Наиболее любимое, пожалуй, сюиты Баха. А вот в живописи мне больше нравится реализм.

— Так вы любитель посмотреть на неприглядную реальность?

— Будем честны, я вижу только неприглядную реальность. То, что не нравится остальным, я вижу чётко и ясно.

— Знаю одного такого журналиста… - неожиданно сказала Агата

— Вы об Оруэлле? — Фёдор поднял глаза от тарелки, и они блеснули недобрым огнём.

— Верно, — ответила Агата, — Но, возвращаясь к искусству, скажу, что, как по мне, оно остановилось в развитии. Нет новых идей и всем скучно, никто ничего нового не может придумать.

— А разве вам не по душе искусство перфоманса? — неожиданно начал Фицджеральд, что домучил свой многострадальный чай, — Казалось, Агата, что такой леди должно нравиться искусство неожиданных эмоций.

— Нет-нет, я больше люблю театр, где всё предсказуемо и подчинено законам сцены.

— А вот я люблю перфоманс. Вы правы, мистер Фицджеральд, такое искусство будоражит больше, чем музыка и живопись.

— А я думал, вы – ханжа, Фёдор.

— То, что я верю в Бога, не значит, что я ограничен в сознании. Эмоции важны как способ разговаривать с богом. Но это не то, что я сейчас хочу обсуждать. Одна из упомянутых в разговоре персон была очень разочарована вашими словами, Агата.

— Он? Да и что с того, он давно распоясался, и его давно пора заткнуть, — и поджала губы, словно хотела спросить что-то еще.

Достоевский расцвёл в улыбке и посмотрел на Агату так же, как на Герберт сегодня утром.

— А вот Она ничего не сказала и молчала потом весь вечер.

Скотт делал вид, что слушает их, но сам пребывал в своих мыслях.

— Мистер Фицджеральд говорил, что вы знаете, где книга.

— Верно, и это есть как раз одна из причин, почему я сюда пришёл. Но скажите, как вы относитесь к детям?  

— Они мне милы, пока находятся поотдаль от меня. Издали за ними веселее наблюдать. Я не создана для материнства.

— О, тогда вам понравится история, которую я сейчас расскажу.

И Фёдор поведал ей то же, что говорил Френсису. Тот, заметив знакомую тему, включился в разговор.

— Да-да, Агаточка, он мне тоже рассказал, и я информацию проверил. Он говорит правду, такой мальчишка существует.

— О, так то в корне меняет дело, тогда нам надо объединить силы, чтоб получить желаемое, не так ли? Не для того ли мы собрались?

Тучи сгущались над городом. Кристи улыбнулась и выдохнула дым, отодвигая мундштук от рта.