секрет долголетия удивительно прост – не верь никому, не люби, не брезгуй предательством.

семиаза выучил эти золотые правила, вышил их на своих одеждах, начертал на фамильном гербе, вырезал эти слова поверх своих вен. он жил уже долгие сотни лет и, пожалуй, убедился, что эти нерушимые законы действительно работают. в его холодной душе не находилось места для близких, потому что к себе он никогда никого не подпускал – но, если подпускал, то это кончалось смертью и, очевидно, смертью совсем не семиазы.

в широкой гостиной были зажжены канделябры, слабо освещая помещения и все равно оставляя большую его часть во мраке. высокие окна были задернуты плотными слоями тяжелых портьер, не пропуская ни единого луча занимавшегося рассвета. за большим столом из темного дерева, по которому были разбросаны бумаги, сидел люц, то и дело поправляя тонкие очки, съезжавшие к кончику его прямого носа. его длинные жилистые пальцы перебирали документы, заполняя тишину гостиной приглушенным шелестом. он иногда бормотал что-то едва слышно, совсем забываясь в рукописных эссе и напечатанных на машинке сочинениях. ему приходилось по несколько раз перечитывать работы студентов из университета, куда он устроился недавно от привередливой скуки, чтобы понять, что эти дети, не имевшие, по его словам, ни капли своих мыслей в головах, пытаются ему растолковать. он делал пером пометки и вычеркивал целые абзацы, исправляя ошибки даже в цитатах. он ничуть не придирался, потакая капризам, – на нескольких работах он честно поставил высокие оценки, довольно глядя на порядочные работы совестливых студентов, коих в его группах были лишь крупицы. эти единицы были для его преподавательской руки на вес золота – только глядя в их глаза он верил, что еще может сделать что-то хорошее для этого мира. зачем-то хотелось совершить что-то хорошее хоть в одну из своих жизней. разнообразия ради.

семиазу, на удивление, не отвлекал ни шелест, ни тихое бормотание. он сидел на диване чуть поодаль стола, закинув ногу на ногу. он читал книгу, вернее, читал чуть раньше – теперь же лишь невидяще пялился на чуть пожелтевшие страницы, вновь и вновь начиная один и тот же абзац, но быстро уносясь в свои мысли. ему не было тревожно. то, что должно было сделать, он проделывал множество раз и сейчас ничего не могло отличить эту ситуацию от предыдущих. в голове не было сомнений, а в руках не было дрожи. он просто знал, что пришло время. мертвое сердце начинало непривычно теплеть от поцелуев, а на губах начинала играть улыбка от одного только его взгляда. не любить. никогда нельзя любить, если ты хочешь прожить еще сотню лет. когда на это страшное чувство появлялись предательские намеки, приходило время пресекать эту слабость. рубить голову – рубить голову и молиться забытому богу, чтобы змей не оказался гидрой. все же, взгляд, блуждающий по строкам, то и дело тускнел, ясно показывая, что его владелец находился далеко от книги, в которую так пристально смотрел.

семиаза не чувствовал на себе взгляда и знал наверняка, что люц с головой погружен в проверку работ – ничто, совершенно ничто в этом мире не могло бы отвлечь его от столь увлекательного занятия. люц отличался тем, как умело концентрировал внимание и отдаваться одному делу целиком, закрываясь от любых внешних вмешательств. семиазе же нужен был отдельный кабинет, оснащенный толстой дверью и крепким замком, в дальней части поместья, чтобы ни единый вздох не смог потревожить его во время работы.

семиаза поднял глаза на своего мужа. над душой знакомо завис груз, который, как он знал, развеется в ближайшие месяцы. когда живешь сотни лет, на скорбь не остается совести. с каждой кончиной близких и не очень близких людей смерть кажется все более естественным и не стоящим переживаний явлением. ее неизбежность сваливается на голову лишь первые разы – потом же, особенно, если смерть приносишь ты в своих руках, она лишь слабо отдается в сердце до похорон. потом – усталость от напыщенных соболезнований и зудящее желание снять с себя траур и черную вуаль.

вздохнув тяжело, семиаза отложил книгу и неторопливо поднялся с дивана. он расправил плечи, разминая их от долгого нахождения в неровном положении, и развернулся к столу. пробежался взглядом по ссутуленной фигуре и уголок его губ непроизвольно дернулся вверх. черные волосы люца были собраны в низкий хвост и некоторые пряди спадали на лицо из растрепанной прически – длинные пальцы наспех заправляли их за уши и сразу же толкали очки вверх за мост между линзами. люц выглядел сосредоточенно и вдруг захотелось надавить пальцем ему на лоб, чтобы разгладить морщины, появившиеся от того, как сильно он хмурился.

семиаза неспешно обошел стол и оказался за спиной своего мужа. он положил ладони ему на плечи и слегка сжал пальцы, надавливая в нужные точки, разминая напряженные мышцы. по загривку люца пробежались мурашки и он поежился, сводя лопатки и поднимая плечи. он запрокинул голову, встречаясь взглядом с семиазой, который выглядет нарочито спокойно. люц чуть улыбнулся.

– мне немного осталось. жутко хочу спать, – улыбка сменилась чуть хищной ухмылкой, – хочу тебя и спать.

губы семиазы тронула спокойная улыбка и он наклонился, чтобы поцеловать мужа. едва его холодное дыхание обожгло тронутую щетиной кожу, улыбка с губ люца пропала. семиаза успел это заметить, но не успел и двинуть рукой, как люцифер, схватив его за запястье и, вскочив, дернул вперед, опрокидывая спиной на крепкий стол и сжимая жилистые пальцы на тонком горле.

нож с серебряным лезвием выпал из бледных рук и ударился о темный паркет.

семиаза, широко распахнув глаза, смотрел на люца, чье строгое лицо было искажено холодным гневом. он наклонился так низко, продолжая сдавливать горло так, что его муж не мог сделать и глотка воздуха, что семиаза мог лишь потерянно разглядывал узор радужек его глаз, искрившихся злостью, но не выдавая, помимо этого, ни одной истинной эмоции.

– неужели ты и вправду думал, что тебе удастся убить меня?

в его холодном голосе была слышна сталь, но, кроме этого, он оставался пустым и строгим, не раскрывая никаких чувств.

– теперь ты убьешь меня.

не вопрос. семиаза ответил сдавленно, тихо, бесцветно. строго. без капли страха. даже теперь, прекрасно понимая, что из этих сильных рук ему не выбраться. он не собирался даже пытаться. он всегда держал смерть на коротком поводке и теперь, как и в любую другую секунду своей долгой жизни, был к ней готов.

– нет, дорогой мой, вовсе нет, – в его голосе была слышна улыбка, но лицо оставалось мрачно рассерженным, – я не хочу твоей смерти.

люцифер говорил едва слышно. обжигая дыханием чужую кожу и сильнее сдавливая горло, не позволяя произнести ни звука.

– я не буду убивать тебя, потому что я люблю тебя. и ты это знаешь лучше меня.

он, не ослабляя хватки, огладил кожу подушечкой пальца.

– а еще ты прекрасно знаешь, что любишь меня.

теперь он ядовито ухмыльнулся, опускаясь ближе к его лицу. люцифер, чуть ослабив руку, кивнул, требуя ответа на вопрос, который не задал. семиаза молчал.

семиаза сжимал зубы, стараясь держать свой взгляд холодным. он смотрел люцу точно в глаза, не отводя взгляда ни на секунду, не показывая колебания. конечно, он его любит. ведь именно поэтому и пытался убить. и поэтому его сердце дрожала сильнее, чем когда либо прежде перед убийствами своих прошлых партнеров.

семиазе либо крупно не повезло, либо на него свалилась удача, прежде невиданная – а с ней и такая больная любовь, побуждающая не желание убийство, но жажду оставаться живым только ради одного существа. ради возможности целовать его, доставлять ему наслаждение и одновременно с тем причинять нечеловеческую боль. любовь, не свойственная людям и не дарованная животным. любовь, пропитанная ядом и залитая кровью. любовь, выедающая изнутри и побуждающая вырвать из груди сердце голыми руками и отдать его, кровоточащее и гниющее, в чужую власть. любовь, переходящая границу ненависти и сливающуюся с ней, пропитывая белоснужную кожу.

– не ответишь?

люц зло усмехнулся.

семиаза же, вдруг почувствовав, как разбилось где-то в груди стекло, раня легкие, дернулся вверх и коснулся губами губ своего мужа.

длинные пальцы сдавливали горло лишь сильнее, пока они целовались жадно, зло, будто желают растерзать друг друга. они кусались больно, едва не задевая нежную кожу клыками. семиаза ногтями впивался в открытые руки люцифера, чувствуя под пальцами густую кровь. безумие текло по их жилам.

вместо стонов наслаждения в поцелуе слышались хрипы и стоны искренней боли. они желали уничтожить друг друга всем своим существом. разодрать кожу. вскрыть грудь и разломать ребра. раздробить кости. выпить до дна.

выпить до дна.

время еще не пришло.