— арс, сережа сломался! — кричит шастун из комнаты, похлопывая легонько обогреватель. — нового заведем?

арсений мчится тут же в помещение и, по-щенячьи глядя в покойника, тяжело вздыхает: оно когда-то должно было случиться, и он это понимал.

— недолго он жил. — кривит губу. — февраль только миновал, а он все, а все…

— купим нового, назовем так же, и проблема решена. — жмет плечами антон, ничуть не расстраиваясь. — сопЭррница уничтожена, можно расслабиться.

арсений катит глаза назад и подходит; хватает антона за запястья, покруживается с ним в вялом танце и говорит:

— он тебе не рознь.

— вот спасибо! — язвит шастун и тянет руки на себя, загребая в объятия.

у них оно несколько месяцев и с тугого волнительно-смущенного переросло уже в родное привычное, но не рутинное, а в так, что эмоции фонтаном плещут до сих пор, и чувства корнями врастают в подкожно-жировую и до костей.

у них все на двоих теперь: и еда, и сон, и комнаты обе, в которые те друг за дружкой кочуют, и одежда в их этом «че я в магаз, надену худак, ок?», и чувства такие тоже только друг для друга.

и реминисценции тоже только для двоих в одной коробочке черепной, запертой на ключ, слишком личной и собственнической, чтобы никого третьего и никому третьему; и все сакральные разговоры, касания и неловкие вопросы — все там, все у них, все для них и больше никому.

у арсения оно эмоциональной привязанностью привязано за шею, но не камнем, чтоб на дно, а действительно эдовым этим гелевым шаром — одним огромным; и пусть он разобьется потом в свободном падении или задохнется в высшем эшелоне от разряженной атмосферы. главное, что сейчас все кажется таким маленьким и незначительным, а один только антон своим немаленьким и значительным размером заполоняет пространство вокруг.

они ходили к эду на концерт — арсений уши закрывал, а антон скакал, как попрыгунчик; они на новый год остались подле, и арсений точно скажет, что оно было самым атмосферным событием в его жизни за последние пару лет; он падает на лед, а антон верещит, что тот лох, после падает следом, и уже попов высмеивает любя, и точно так же любя он мягко выговаривает буковки, когда они лежат с парными синяками на заднице друг на друге в этой маленькой ванне, хоть и эти буквы складываются примерно в «я говорил, что идея дерьмо, мы не влезаем» или «твой член недвусмысленно тычется мне в спину».

впрочем, односмысленно он потом и тычется и совсем не в спину, но в этом случае арсений уже не бубнит и не ворчит, скорее пищит и вздыхает, прижимается и дергается. антон для него прослыл извращенцем, как только все его рдеющее смятение пало ниц, и он то ли привык, то ли просто осмелел, но измывался как мог и наслаждался проделанной работой. иногда предлагал себя, но арсений отказывался.

хотя однажды и ему стало интересно.

— блять, ты мне за все разы должен, не ори. — бесился арсений на него, когда тот слишком сильно сжимался вокруг пальца, дергаясь своими разведенными в тупом угле палками и хныча. — антон, или я заканчиваю до следующего раза, или ты расслабляешься.

в итоге сошлись на том, что шастуну лучше поносить в себе пробку какое-то время. помогло. антон распаренный и на повышенных тонах скулящий, растаянный всем телом и своими кудрями стекшийся по постели, так сводил шарики за ролики, что арсений был готов утопиться в страсти.

утопился.

а потом коротким «бля» понял, что по-другому уже и не может. он, наверное, в последний раз так сильно оголялся на чувствах только в пубертате. и то там — гормоны, а тут… хруст коленок да сводящиеся мышцы, диспансеризация раз в три года да вот-вот выжидающие своего часа хронички.

из хронического вылезшего у него точно только фантомное двустороннее за ребрами да бабочки в животе, порхающие меж стенок и вылетающие через рот какими-то глупыми околовлюбленными словами да жаждой поцелуев — от страстно-алых до пудрово-нежных.

в один момент его прошибает током насквозь да саднить начинает в переносице, он вздрагивает от этого антоновского «ну я люблю тебя» и ошпаренный пялит удивленно. что-то в нем читается из разряда «серьезно?» или «не мимолетное?», он хнычет маленькой девчонкой и кидается совсем взрослым мальчиком, вдавливая антона под себя и в себя, пытаясь словно залезть ему под кожу.

он тогда только понимает, что дает ему что-то, дает ему столько, что самому на себя не хватает. и от этого его прет так конкретно, ибо не ожидая от себя такой отдачи, он даже позволяет себе гордиться этим. он доверяет постепенно больше, он поддерживает так, как может, он делится и делит, сушит ему волосы перед сном, чтобы не ложился с мокрой башкой, рассказывает о родителях и постыдном, ест с одной ложки, если предложат, и закидывает свои конечности каждую ночь на его тело.

и он не раскидывается трепетными словами, потому что не может, но знает, что однажды он ему скажет. тогда, когда надо будет.

тогда, когда будет окончательно готов.

***

они водят друг друга на свидания, каждый раз пытаясь изъебнуться круче другого, мол, а вот смотри, какая у меня интересная фантазия! они посещают все подряд: тычут в рыб в океанариуме пальцем со словами «ня тя похож», душнят в музее на картины и тычут так же, фоткаются со словами «давай, я типа цэнител искусСтф». они на спор заходят в рандомную шаурмячную, где-то в сердцах перекрещиваясь и гадая, кто будет отравившимся лохом, покупают картину по номерам, забивая на нее болт через пару дней до следующего бзика; арсений читает вслух сказки, а антон только упарывается с них; они скидываются на плойку, рубятся до одурения в мортал комбат, пока попов со злостью не выкидывает джойстик куда-то в сторону с криком «да епта бля, как в эту ссанину играть», а шастун уже думает поддаваться.

у них интерактива в жизни хватает по горло: если его нет, но хочется, то что-то да придумают, потому что котелок одного и тыква другого вари и варится отлично и со специями.

к слову о специях — антон острое не ест и косоебится, когда арсений спокойно льет табаско себе в еду, оттого и говорит беспардонно, что целоваться он сегодня не будет.

— охуел? — замирая с соусом в руках. — а как же перчинка в отношениях, которой не хватает?

— а тебе чего-то не хватает?

— не, всего сполна. — усмехается арсений. — ну попробуй, вкусно же.

антон морщится пуще и машет руками, мол, не, спасибо. арсений пальцем тычет в соус и мажет им шастову щеку, смеется откидываясь на спинку стула, пока тот думает — кран с водой или со слюной.

выбирает второе.

арсений лижет, после давится и выпивает весь фильтр.

больше такой дурью не страдает.

неделю, правда.

у него оно наследственной патологией — в семье не без еблана.

— зато обоятельного еблана. — жмет плечами на это антон. — моего еблана. — гордо дует дудку и выдыхает дым прямо в лицо. — чо? я ж овен, а мы собственнеке, сосенька.

***

антон лижет его везде, где достает, и на что слюны хватит. целует каждый кусочек кожи, трогает там, где приятнее, выучив давно для себя все точки и все реакции, он чувствует его невербально, привязан тактильно и эмоционально, и это не о том, когда энергии больше ни на что нет. напротив, он для него мощнейший катализатор, и антона от этого факта косит неимоверно. он хочет больше — дать, показать, рассказать, слепить и подарить.

— тебе хорошо? — он знает, что арсений на такое чаще не отвечает, но все равно шепчет на ухо, покусывая мочку.

по реакции и так понятно.

он переплетает пальцы, заводя его руку вверх за голову и наклоняется в миллиметрах от лица. смотрит. долго смотрит, пока не сдается и не целует в кончик носа этот обкусанный. жалеет, что не он его обкусал.

хотя и без того знает, каков арсений на вкус: что в возбужденном, что в раздраженном, что в гиперактивном, что в после кофе или трех хугарденов, какой он во сне и наяву, в больном-температурном и утомленно-уставшем. не знает, правда, все еще, почему он иногда приходит с какой-либо идеей фикс, и откуда у него подобные инсайты возникают частотой раза два в сутки уж точно. не знает до сих пор, что и как на это говорить, как реагировать, но слушает всегда с таким интересом. слушает, но не слышит. ему иногда вовсе все равно — просто нравится, как говорит арсений, как жестикулирует и пытается выстроить дом из сахара в дождь.

антон зонт подержит, даже если сам промокнет. плавали — знаем.

он толкается бедрами аккуратно и плавно, вводя член на всю длину, гладит по костлявой спине и прижимается лбом где-то меж лопаток. спрашивает, все ли нормально, и только после толкается, обхватывает и прижимает спиной к своей груди. арсений сегодня податливый, не противится и не выеживается, просто действиями просит власти к себе и изнеженного отношения. сам лез первый, у него оно — кошаковское настроение — часто срабатывало: придет, уткнется в шею, посмотрит тоже в телефончик, в который антон тычется, а потом начнет свои поползновения. лижется, кусается, чмокается и трется макушкой с видом ну-заметь-меня.

антон не любит в такие дни коленно-локтевую — потому переворачивает на бок, закидывает одну его ногу себе на плечо и толкается, пока арс упирается из ленивых сил в постель, жалобно поглядывает и млеет, когда шастун кусается за щиколотку, гладит икру.

ему приятнее в глаза смотреть — видеть эту нежность, не скрываясь от нее, принимая полностью на себя удар, да, добей да в печень сразу.

арсения швыряет первого, и он в благой неге тянет за собой антона и тянет его к себе, утыкая лицом куда-то себе в грудь, где бешено колотится сердце.

— съездим куда-нибудь? — просит антон.

арсений и не может ему отказать. говорит первое попавшееся доступное место в точке мира, гладит по холке и целует в лоб.

антон только мурчит под боком, размеренно дышит и тянет улыбку, когда до ушей долетает короткое признательное в три слова.

он слышит.