Хаято поднимает очередной бокал с шампанским и скандирует за остальными присутствующими последние слова тоста. Вонгола и Мельфиоре наконец заключили соглашение, удовлетворяющее потребности обеих Семей. Ура! Ура! Ура!!!
Вечер идёт хвалебной одой чужому триумфу. Главная фигура сегодняшнего вечера, как и предыдущих встреч — Тсунаёши — уже довольно непринужденно общается с Бьякураном. Ещё бы, с таким количеством выпитого. Нет, Хаято не следит за боссом, но всё же замечает сменяющие друг друга бокалы. Кажется, допускать не привыкшие организмы до алкоголя было излишне смелым.
Ах да, Хаято тоже пытается напиться. Потому что чужая победа. Потому что он не лучший помощник и исполнитель своего Неба. Потому что та женщина выставляет это их общим успехом. Её было бы проще ненавидеть, если бы она гордилась и задирала нос.
Хаято делает глоток и отставляет пустой бокал. Тёмная макушка Нами виднеется среди представителей двух Семей почти в самом центре банкетного зала. Цель намечена, осталось проложить к ней маршрут.
***
Пятью минутами отсутствие Тсуны и Нами, конечно же, не ограничивается. Всё это время в зале царит тишина. Она не напряженная, но абсолютно пустая. Бьякуран будто вообще теряет смысл своего нахождения здесь: молодой мужчина откидывается на спинку своего кресла, скрестив руки на груди и прикрыв глаза. Сам Хаято через зеркально натёртую люстру наблюдает за игрой в гляделки между Хибари и Базилем.
Девушки появляются под столом быстрее ожидаемого (Хаято в какой-то момент кажется, что они могли вообще сбежать. Конечно, это бы случилось по настоянию Нами, Небо на такое не способна), принося с собой сгусток свежего и прохладного воздуха, и занимают свои места за столом. Успокоившаяся и расслабившаяся Тсуна вновь сидит ровно, смотрит прямо и благодарит за ожидание.
— Точно всё нормально? — Тсунаёши оборачивается к Нами, дожидается кивка с ободряющей улыбкой и начинает тише прежнего читать с бумажки.
Английский туманницы имеет странный, но приятный уху акцент. А ещё слова, расходящиеся с произнесенным боссом. Нами сокращает половину, говоря почти тезисно и не ожидая подтверждений со стороны Джессо. Страницы пролетают быстрее, чем Тсуна успевает пробубнить хоть один пункт. Босс свои листы переворачивает, не задумываясь, лишь по тихому стуку пальцев по столу от переводчицы. К слову, это происходит не синхронно относительно листов на английском. Хаято не будет отдавать должное чужой смекалке из принципа.
— Прошу, остановитесь, — Джессо вскидывает руку и чуть осуждающе смотрит на Нами. — Вы невероятно быстры. Мне хотелось бы обсудить предыдущий пункт.
— Что конкретно вас не устроило? — Нами перескакивает с японского на английский и обратно, правдоподобно изображая переводчика. Хаято улавливает весь смысл и тонкость благодаря своим знаниям языков и ему интересно, насколько много понимают остальные.
Ситуация, если честно, неоднозначная. Тсуна перед перерывом, безусловно, была не в том эмоциональном состоянии, чтобы продолжать вести переговоры самостоятельно. Но это не значит, что нужно было передавать эту инициативу именно Нами. Среди Хранителей есть и ещё люди, достаточно способные, чтобы вести переговоры и играть роль переводчика.
— Было бы лучше заменить здесь…
Бьякуран озвучивает свои пожелания — незначительные относительно изначального надо сказать. Хаято сдерживает хмык: если все корректировки будут столь маленькими, Мельфиоре потеряет в глазах Вонголы авторитет.
Нами вместо дословного перевода просит Тсуну внести пометки в свои бумаги. «И кивни мне, пока я тебе говорю вот это». Небо медленно опускает подбородок, дослушивает окончание фразы и возвращает в исходное положение.
— Да, подобные замечания уместны, — Нами чиркает в своём договоре, проговаривает новый вариант предложения, дожидается улыбки от Джессо и кивает Тсуне, прося продолжить чтение.
У Хаято в голове крутится только одно слово: фарс. Истерический смех рвется наружу, но оказывается сдержан волевым усилием. Это всё настолько нелепо, что почти умно. И понимание ужасно злит.
Следующие несколько страниц пролетают с прежней скоростью. Джессо пробегает текст глазами, Химекава сокращает всё, что можно (впереди ещё пара десятков страниц и, наверное, читать всё подряд действительно не слишком рационально), Тсуна переворачивает свои листы под щелчки, продолжая читать те куски, которые успевает.
Джессо опять просит остановится. Он вносит предложение, Химекава — для разнообразия наверное — переводит его дословно. Тсуна кивает, соглашаясь, переводчица уже открывает рот, чтобы согласиться, когда её перебивает Хибари.
— Он даёт мало за слишком лакомый кусок.
— В смысле? — Тсуна наклоняется над столом, чтобы лучше видеть.
— То «незначительное», что просит он, — пояснять берётся Рёхей под согласный кивок Хибари. — Имеет довольно большое значение на западном потоке перевозок. Если мы уступим все права, не оставив себе ничего, столкнёмся с неприятными последствиями.
— Лучше отказать совсем или организовать совместное ведение? — Нами едва заметно хмурится, перебегая глазами от одного парня к другому.
— Совместное, но наш патронаж, — Хибари, как всегда, немногословен. Рёхей же согласно кивает, просто соглашаясь с его словами.
— Синьор Джессо, ваше предложение уместно, однако у нас есть правки.
Споры по этому поводу длятся несколько минут, перетягивая одеяло то в сторону Вонголы с взиманием пошлины за пользование, то в сторону Мельфиоре с безвозмездным дарением маленького куска суши верным союзникам, пока Нами не диктует окончательный вариант для Тсуны, полностью совпадающий с исходным предложением.
— В следующий раз ты поедешь со мной на китайский рынок, — Хибари предвкушающе улыбается.
— Договорились.
***
Час сменяет час, переговоры идут дальше. Тсуна не читает с листа, а пытается вслух пересказывать последнюю тему по истории. Нами уже практически не сверяется с боссом и не отстукивает переворот страниц, но исправно проговаривает правки Джессо, сверяется на согласие-не согласие от остальных и торгуется, если что-то не так.
Хаято не знает, отстранила ли женщина его от работы с ресурсами Вонголы и Мельфиоре специально, или его работа действительно была приоритетнее в другом, но он вновь чувствует себя ненужным. Пока Тсуна, Ямамото, Сасагава и Хибари участвуют в обсуждении, давая советы, что лучше отдать, а за что стоит поторговаться, или где продавить самого Джессо, Хаято не может сказать ничего. Сейчас, сидя по правую руку от своего Неба, на втором по почетности месте после босса, он чувствует себя ущербным. Никем. Последним среди равных.
У Хаято внутри очередное пепелище от безысходности. Он пару раз открывал рот, чтобы дать совет и высказать своё мнение, а потом закрывал его, потому что говорили другие, и время было уже упущено. Хаято со своими энциклопедическими знаниями и тонной теоретической информации не актуален на этих переговорах.
Его место Правой руки и лучшего помощника перешло как трофей сидящей по левую руку от босса женщине. Женщине, что даже не конкурировала за это место. Она просто пришла и оказалась лучше него. Шах и мат в даже не начавшейся игре.
В переговорах объявлен перерыв. К этому время в комнату приносят графины с напитками и тарелки с холодными закусками, оставляя их в одном из углов просторного зала. По-хорошему, следовало разойтись на полноценный ланч, раз прошло уже много времени с начала, да и обеденное время уже. Эти комментарии из статей о длительных встречах Хаято отстраненно прокручивает в голове, пока Джессо предлагает далеко не расходиться, раз всё так хорошо идёт, а вонгольская сторона соглашается.
— Ты как? — Тсуна трогает его плечо и протягивает стакан с холодным чаем.
«Отвратительно», — думает Хаято.
— Нормально, — говорит он. Но Небо участливо заглядывает в глаза, и Хаято сдаётся. В конце концов искренность — это то, что Тсунаёши ценит больше всего, да?
«Вы так классно всё обсуждаете, а я весь день разбирался с формулировками и переводом, поэтому чувствую себя бесполезным. Скажи мне, что это не так. Ободри меня, Небо!». Небо не слышит невысказанных слов, а признаться в своей ненужности вслух мешает гордость и горечь пепла тлеющих надежд.
Затевают очередной спор Хибари и Ямамото, и Тсуна спешит их разнимать, бросая на Хаято обеспокоенный и извиняющийся взгляд. Конечно, разобраться в скандале нескольких Хранителей сейчас важнее, чем собрать воедино одного.
— Они неплохо справляются для своих лет, характеров и среды воспитания, — Химекава незаметно оказывается с ним рядом и смотрит на слишком громкую компанию. — На, скушай пироженку, говорят, сладкое помогает активизации мозговой деятельности.
Маленькая тарелочка с несколькими закусками, в том числе и сладкими, подсунута Хаято почти под нос. Он отодвигает от себя чужую руку, но угощение всё же берёт.
— Помнишь, ты спросила, что бы было, если бы тебя не было? — девушка рядом согласно кивает. Хаято не готов говорить это Небу или другим Хранителям, но пепелище слишком сильно печёт внутренности не остывшими углями, грозясь всё выжечь до основания. Хаято больше не может терпеть и держать всё в себе. — Так вот, а что бы было, если бы не было меня?
Он говорит немного не то, что планировал изначально. Наверное, так даже лучше. Наверное, распалять угли ненавистью, чтобы пепелище вновь стало пожаром не стоит. Но и сил молчать больше нет. В Хаято сейчас меньше самоубийственного, чем в двенадцать или тринадцать лет, но он всё ещё задумывается, а как бы всё было, если бы он нашёл в себе силы прервать своё существование? Броситься с крыши, как тот же Ямамото? Или, как Хибари, падать и каждый раз подниматься от ударов более сильных противников, нарываясь? Или броситься на горящие кулаки Тсунаёши, как это сделал Мукуро? Ах, кажется, он нашёл ещё одну схожую черту всех Хранителей Десятой.
— То эти переговоры не состоялись бы, — женщина врывается в поток мыслей ответом на заданный вопрос. Хаято переводит взгляд на собеседницу, которая смотрит ему в глаза абсолютно серьезно. — Ты этого можешь не понимать, но почти за сутки — чуть больше — что мы готовили этот договор, ты сделал практически невозможное: из разрозненных кусков текста и обрывков высказываний, из голых предложений, ты — именно ты — собрал полноценный контракт. Хронологически выстроенный, логичный, понятный и даже переведенный на другой язык.
— Но у нас же был каркас, — Хаято прячется от смущения, стараясь преуменьшить чужую похвалу.
— Поверь моему опыту, — девушка отмахивается от его попытки. — Даже на имеющийся каркас натянуть внутрянку и правильно её расфасовать по пунктам и параграфам — это очень много.
Хаято отворачивается, надеясь, что заалевшие уши удалось спрятать за волосами. Чужая похвала … приятна. Он, конечно, уже имеет признание со стороны Тсунаёши и других Хранителей, но сейчас ему нужно было ещё одно подтверждение.
— Если говорить не конкретно про сейчас, а вообще — если я правильно помню историю вашего знакомства, — всё не замолкает треклятая женщина. — То без тебя, Хаято, никого из нас бы здесь не было. Ты был первым и самым главным последователем Тсунаёши. Помог ей поверить в себя, научиться действовать решительно и нести ответственность не только за себя, но и за своих подопечных. За своих Хранителей. Без тебя этот мир потерял бы слишком много. Ты молодец, Хаято.
Хаято хочется крикнуть, чтобы она замолчала. Заткнулась и больше не говорила ни слова. Он ненавидит Химекаву Нами также, как ненавидел всех прочих, заставивших его чувствовать себя ужасным и никчёмным, причинивших ему боль. Потому что от её слов в груди нестерпимо болит, а в горле стоит ком, мешающий нормально вдохнуть. Чертова-чертова-чертова женщина!
— Посмотри на них, — она кивает головой на Тсуну, таки влезшую между улыбающимся Ямамото и скалящимся Хибари, которого за плечо придерживает Сасагава. — Они же в большинстве своём натуры деятельные и неусидчивые. Практики. Ни один из них не сможет разобрать и сделать так много бумажной работы, сколько сможешь сделать ты. Хаято, ты незаменим для Тсуны и для Десятого поколения Вонголы. Без тебя оно всё развалится.
Хаято чувствует и знает о признании со стороны остальных. Его заслуг ли, важности для общего дела, незаменимости и вклада в прогресс. Только об этом никто ни разу не говорит. Слова не нужны, думается порой. Ведь со смерти мамы с Хаято никто не говорит о чувствах и о том, какой он в их глазах. Этого не делает ни смутившаяся и уходящая от ответа Тсуна, ни растерянная Хару, также не умеющая нормально разговаривать и взрывающаяся по поводу и без, как сам Хаято. Слова не нужны, но после их звучания внутри поднимается мазохистическая боль и успокаивается всесжирающий огонь.
— Ты сама как? — он сглатывает разрастающийся ком, поднимающийся всё выше к глазам и носу, и топорно меняет вектор беседы.
— Я? — она вскидывает брови, будто удивлена интересом с флером заботы с его стороны. — Мне лучше, спасибо. Всё оказалось не так страшно, как виделось поначалу. Ой, — она оборачивается к нему и будто спохватывается, — у тебя крем остался на щеке. Нет, не здесь. Сходи до уборной, там зеркало есть.
«Спасибо всё равно не скажу», — думает Хаято, в спешке покидая зал и опуская вниз лицо, чтобы никто не увидел испачканную щеку. Боль в груди почти невыносима, перед глазами всё плывёт, а в носу щиплет. «Ты только дыши и позволь себе…», — тихое напутствие прилетело уже в спину. Ну, хуже не будет. Хаято делает вдох — кап-кап — выдох. Дышать и позволить боли выйти наружу. Дышать и закрыть глаза, чтобы не видеть, как на полу образуется небольшая лужица.
Хаято обнимает себя за живот, открывает рот и дышит, пока боль внутри постепенно затихает. Он ненавидит Химекаву Нами. За то, что она влезла в их пятерку с половиной Хранителей. За то, что заняла место по левую руку от Тсунаёши. За то, что умеет слишком много. За то, что слишком много знает. За то, что её не за что ненавидеть.
***
Хаято возвращается к залу переговоров уже порядком превысив лимит времени, выделенного на перерыв. Возле одной из стен, облокотившись на неё спиной, стоит Нами.
— Тебя жду, — пожимает она плечами на невысказанный вопрос. — Когда нет двоих это не так обременительно, чем когда нет только одного. Хочешь я наколдую иллюзию тебе на лицо?
— Ты же в них недостаточно хороша, — Хаято смотрит во впалые голубые глаза и ищет в них хоть каплю насмешки.
— Да, но лёгенький грим от опухлости и покраснения организовать смогу, — она улыбается одними губами. В глазах, кроме усталости, нет больше ничего.
— Не стоит, — Хаято усмехается и отмахивается от предложения. — В конце концов, это их проблема, что пирожные были настолько несвежими. Надо будет потом подать жалобу.
— Действительно, — она поддерживает его усмешку и первая устремляется к дверям. — А вдруг бы кто-то ещё его съел? Тут же такие важные гости.
— Вот-вот, — Хаято галантно распахивает перед девушкой дверь, а потом и отодвигает стул по левую руку от Тсунаеши. Только убедившись, что она заняла своё место, он отправляется на своё.
Переговоры продолжаются, до завершения ещё много часов и много обсуждений, слов высказанных и проглоченных. Но сейчас уже легче: стул не такой жесткий, перепалки пытающихся договориться Хранителей привычней, и Хаято даже позволяет себе открыть рот и усмирить вновь сцепившихся Такеши и Хибари. Они так забавно синхронно поворачивают головы в его стороны, за два предложения договариваются и планируют войну против общего врага, на что Хаято довольно улыбается.
— Grazie ит. - Спасибо, — шепчет Рёхей: ему неудобно на них шипеть сидя в другом конце стола. — С тобой что?
— Отравился, — шепчет Хаято в ответ. Солнце неопределенно хмыкает: «Да, сыр горчил». — И крем у пирожных протух.
— Мы вам не мешаем? — Нами нагибается над столом и смотрит, переводя взгляд с Хаято на Рёхея и обратно. Хаято чувствует, как по венам бурлит Пламя, в кои-то веки принося не пепел, а жизнь. Он счастливо скалится ей в лицо.
— Ничуть. Но если не справляешься, можем поменяться.
Нами сверлит его пару секунд взглядом, потом хмыкает и, прикрываясь листами, показывает средний палец. Хаято хочет смеяться во всё горло, но он только подмигивает ей. Нами закатывает глаза и прикладывает палец к губам, всё ещё прячась за бумагой. Рёхей перегибается таким образом, чтобы девушке и его было видно, показывает знак «Ок» и тянет Хаято сесть ровно. Действительно, утомившие всех переговоры нужно завершить.
***
Нами стоит и неспешно беседует с Мистером Смитом и доверенным лицом Девятого, покачивая в руках бокал с шампанским. Она единственная женщина из присутствующих, отказавшаяся от платья или более вечернего наряда и пришедшая в костюме. Хотя Хаято знает, что Хару сшила платья всем четырем девушкам из Намимори.
Хаято не успевает дойти пару метров, когда в круг говорящих врывается Бьякуран.
— Господа! Надеюсь, вы не меня обсуждаете? — молодой мужчина уже немного «подшофе» и улыбается менее приторно и более искренне. Хаято же ищет глазами Тсуну и находит её быстро, висящей на замершем и смотрящим в потолок Хибари. Кажется, тот пытается смириться с происходящим и придумать наказание по-страшнее.
— Нет, беседуем только о темах вечных: погоде и природе, — за всех отвечает Нами.
— Так вот, на Аляске прошедшее лето выдалась на удивление теплым. Я бы даже сказал жарким, — Мистер Смит продолжает разговор на моменте, где его прервали, даже не поведя бровью в сторону своего босса.
— Комаров было больше обычного? — Нами подносит к губам свой бокал и чуть наклоняет, но уже подошедшему Хаято видно, что через сомкнутые губы ничего не проливается внутрь.
— Парадоксально, но нет, — мужчина широко улыбается. — К счастью, их было даже меньше обычного.
— Может, из-за подсохших от жары болот и других водоёмов?
— Что-то такое писали в газетах, — повторно встревает в разговор Джессо, бросив на подчиненного недобрый взгляд. — Мисс, — он выдерживает паузу, будто ждёт, что девушка представится. Не дожидается и продолжает, — Вонгола, я высоко оценил ваши знания и умения в прошедшем событии. Можно даже сказать, что я восхищён. Поэтому вы не хотели бы со мной поужинать на днях? Не здесь конечно, но я знаю отличное заведение в Вене.
После первого прочтения и исправления обычными ручками, все внесенные в договор правки отдали перепечатать на компьютере вызванному Джеромо. Потом все снова дружно читали договор и искали места, которые стоит исправить. Снова правили и снова отдавали на печать. И снова, и снова, и снова.
Переговоры завершились сильно заполночь вчера — точнее уже сегодня. Пока добрались до гостиницы, пока разбрелись по комнатам, пока помылись и улеглись… Хаято не уверен, как было у других, а он проспал всего пару часов, прежде чем им принесли завтрак, и Орегано всех собрала в общей комнате для скупой похвалы и выдачи ценных указаний перед грядущем банкетом.
Нами поднимает на Джессо с его предложением настолько безразличный и усталый взгляд, что Хаято тут же вспоминает и то, что она не спала ночи до этого, и то, что девушки в общий номер пришли сразу накрашенные. Молчание и игра в гляделки затягиваются.
— Эй, Кёя, — Нами не отводит от Джессо всё того же уставшего взгляда. — Веди сюда Тсуну и остальных, синьор Джессо приглашает нас на ужин.
Она говорит достаточно громко, чтобы стоящий далеко Хибари её услышал. А ещё она говорит на английском, чтобы стоящий далеко Хибари её не понял.
— Нет-нет, я приглашаю только вас, мисс, — Бьякуран усмехается чуть испуганно и качает головой.
— Эй, Кёя, веди сюда только Тсуну, синьор Джессо приглашает конкретно её на ужин, — так и не ушедшие старшие мужчины переглядываются и усмехаются, делая глотки из своих бокалов, и кивают кому-то из обслуживания, требуя забрать опустевшие фужеры.
— Вы опять меня не поняли, — на этот раз Джессо даже начинает активно жестикулировать, пытаясь опровергнуть чужое предположение, и задевает локтем подходящего официанта. Звон разбившихся бокалов и тарелок на мгновение заглушает даже музыку.
— Ты танцуешь? — Хаято пользуется возникшей заминкой и наклоняется к девушке.
— А ты? — она окидывает его подозрительным взглядом, быстро смотрит на Джессо и протягивает затянутую в перчатку руку ладонью вниз, которую Хаято тут же перехватывает. Уже уходя он слышит комментарий от человека Девятого: «Эх, молодость. «Мисс Вонголой» в этом зале имеет право называться только одна девушка. Не та, к которой вы обращались, молодой человек».
Хаято оставляет свою спутницу чуть в стороне, идёт к человеку, отвечающему за музыку этим вечером, и просит поспособствовать. Тот согласно кивает и обещает поставить соответствующую композицию, как только пара займет место на своеобразном танцполе чуть в стороне от центра зала.
Стоит только зазвучать первым нотам, и Хаято делает первые шаги, на ходу вспоминая уроки из детства. К счастью, отец нанимал отличных учителей, вбивающих в своих подопечных знания буквально на века. Девушка в его руках, тоже двигающаяся поначалу неловко, будто вспоминает нужные движения, и уже через пару аккордов у них получается полноценный вальс.
— Я, — Хаято собирается с мыслями непозволительно долго для короткой мелодии, начиная говорить только в начале следующей композиции (он потом отнесет ди-джею хорошие чаевые за понимание). — Предлагаю тебе заключить мир.
— Да? — Нами вопросительно вздергивает бровь. — До этого момента я не знала, что мы в состояние войны.
— Ты поняла, о чём я, — Хаято отводит взгляд. Ему неловко и немного стыдно за своё детское поведение, но хочется убедиться и подтвердить ранее не озвученные договоренности.
— Я не буду никому рассказывать о вчерашнем, если всё же правильно тебя поняла, — в принципе это именно то, что Хаято хотел услышать. Он выдыхает и улыбается партнерше. Нами закатывает глаза. — Однажды, вам всем придётся научиться говорить словами через рот, чтобы кто-то, кроме меня, начал вас понимать.
Звучит уже третья композиция, такая же медленная и спокойная. Ни сам Хаято, ни Нами не предпринимают попыток остановиться и прекратить выполнять простые шаги под звучащий в голове счет «раз-два-три; раз-два-три». Почти медитативные действия успокаивают после тяжелых событий последних дней и настраивают на благожелательный лад.
— Я не буду тебя благодарить за случившееся и не признаюсь, что мне стало лучше, — Хаято ворчит, отвернувшись в сторону, в глубине надеясь, что она не услышит его слов. Девушка на это только специально громко вздыхает и, наверное, в очередной раз закатывает глаза.
— Боже, какие вы ещё дети, — в её голосе нет ни упрека, ни издевки, только всё та же бесконечная усталость и едва ощутимая улыбка.
Хаято это смешит. Нами их ровесница, но строит из себя взрослую с претензией на умудренную жизнью старуху. С которой комфортно двигаться в общем ритме. Пара заходит на очередной круг по танц-площадке.
— У нас ведь вечер откровений? — Хаято выжидательно смотрит на партнершу получает полуподтверждение: «Я слишком устала, чтобы фильтровать речь». И продолжает, тщательно подбирая слова. — Так вот, почему ты помогла мне сегодня? Что заставило обратить внимание на моё состояние и м-м-м что-то сделать?
— Вы, — Нами замолкает и отводит глаза от лица Хаято и прикипает взглядом в район его груди. Она молчит достаточно долго, взгляд её устремляется куда-то сквозь парня, а губы растягиваются в едва различимой улыбке. — Вы обычно не обращаете внимание на людей вокруг, слишком зацикленные на себе, пока не увидите явные признаки плохого самочувствия: слезы, гримасы или крики боли. В этом нет вашей вины. Наверное, и правда, лучше думать о себе, чем о других.
Девушка молчит, переставляя ноги в такт мелодии. Хаято старается не дышать, боясь за громкостью своих вдохов пропустить чужие слова. Это кажется важным. Нами опять молчит слишком долго, будто не решаясь продолжить, не уверенная, стоит ли.
«Это всегда так, когда хочешь почувствовать другого?» — Хаято крутит в голове чужое и свое поведение, отношения, чувства, слова и действия. Он впервые так сознательно чувствует интерес к другому человеку и его откровенностям. Это же так занимательно — познавать чужую душу и слышать чужие мысли, сокровенные настолько, что Хаято, возможно, первый и последний посторонний, кто их слышит. Это же так волнительно — узнавать мотивы чужих поступков.
— Я помогла потому, что видела твое не лучшее состояние и могла помочь. Я помогла, потому что нуждалась в помощи сама, — она не закончила ещё говорить, но Хаято уже запинается. Слова падают тяжелыми плитами, придавливая к полу, выбивая всю прежнюю легкость. Так желаемая искренность оседает на языке чужими горечью и пеплом истлевшей веры. Следующее признание практически тонет в шуме крови в ушах и беготне мыслей. — Я слишком многое во всех жизнях делаю для других с робкой надеждой, что когда-нибудь однажды, кто-то сделает тоже самое для меня.
Смолкает очередная композиция, останавливается Нами, не позволяя сделать следующий шаг. Она пару мгновений стоит в той же позе, а потом высвобождает свои руки и делает шаг назад.
— Это было очень длинное приключение, пора его заканчивать. Не принимай мои слова близко к сердцу. Я уйду первая. Не надо провожать.
Девушка разворачивается, и всё время, что тонкая фигура лавирует между гостями вечера, избегая попыток завести разговор и протянуть ещё бокал шампанского, Хаято смотрит ей вслед, прямо между двух лопаток. Сейчас он как никогда понимает Тсуну: выбирая между ними всеми, сказать «Мне страшно» он, если когда-нибудь и решится, то сможет только такой несгибаемой спине.
«Мне страшно», — говорит мысленно Хаято, обращаясь к невидимому собеседнику.
«Расскажи, что у тебя приключилось. Я помогу тебе и спасу в силу своих возможностей», — ответ звучит голосом давно покойной матери, таким, каким Хаято его помнит, и словами ещё живой подруги. «Потому что мне тоже страшно. Надеюсь, когда твоя проблема решится, ты найдешь в себе силы остановиться от празднования своей победы, обернешься назад и спросишь, каково мне. Возможно, я тебе солгу, не поверив и постаравшись оградить от новых испытаний. Надеюсь, ты мне не поверишь. Надеюсь, ты будешь внимательнее остальных. Ведь ты молодец, Хаято».