- Дядь-Бакалавр, что со мной? - Нотка смотрела на высокого мужчину, сосредоточенно что-то ищущего в огромном саквояже. Он был весь обмотан в тряпье, на лице - несвежая повязка, волосы взъерошены. Но руки были как всегда твёрдые, а голос - спокойным и вкрадчивым.

- Ничего, милая барышня. - он мягко улыбнулся, его глаза смотрели так добро и печально, что девочка решила спросить.

- Со мной ведь то же, что с папой и мамой?

- Нет, тебе просто надо поспать. - он достал ампулу и посмотрел на её содержимое на просвет. В комнате, за вонючей занавеской осталась целой только одна лампа. По ту сторону занавески лежал папа. Мать Нотки умерла ещё раньше, ещё в первый день эпидемии. Мама любила бусы, отец - твирин, и это сыграло свою злую шутку, когда женщина не смогла справиться с болезнью.

Папа сильно плакал, пытался отправить Нотку в Многогранник, но она осталась с ним. Папе было сначала очень плохо, он сильно кричал и не узнавал её от боли, а потом стал затихать. Нотка считала, что голос сорвал.

- А почему после папы ты не пошла в Многогранник? - доктор успел найти стеклянный шприц, набрать жидкости в него, засучить девочке рукав и найти вену.

- Да ну их. Они противные. И вообще. - она внимательно смотрела на то, как он сделал укол и даже не поморщилась. - А что дальше.

- Дальше? - Данковский пытался унять дрожь в пальцах. Сдвинул повязку с лица, чтобы его лучше было видно. Дотронулся до её волос.

- Ничего. Тебе станет легко и захочется спать. Очень-очень сильно. И жар в теле спадёт.

- И глаза жечь перестанет?

- Да. - он кивнул головой. - тебе приснится город. Новый. Там будут папа и мама. Все начнётся заново.

Даниил видел, как девочка понемногу расслаблялась. Как измученные глаза в кровавых жилках закрывались. Как тоненькая рука слабела.

Из этого дома почти успела уйти чума. Но захватила эту девочку. А у него нет ещё никаких лекарств, чтобы помочь ей. Не говоря уже о вакцине или сыворотке.

Он встряхнул головой, снова натягивая маску, и привычным жестом посмотрел на часы.

"Время смерти 17:14"

- Я умираю? - прохрипела Мишка, глядя в темноту. Мишка не дура, Мишка одна без родителей вон сколько живёт, знает, что ей никто не поможет. Она не хотела ни с кем дружить, ей нравился её вагончик и степь. Из друзей у неё была только игрушка, ушедшая на болота. Менху обещал его найти и принести назад.

Без него ей тоскливо и страшно.

А ещё очень больно.

Она видела уже чуму, но никогда бы не подумала, что она взаправду живая. Она раздирает плоть и кровь изнутри как зверь. Она изматывает тело и разум. От неё даже слез не остаётся.

Никогда бы не подумала, что одиночество страшнее всего именно в такие минуты. Когда надежды нет. Когда некому даже воды подать. Когда хочется впервые за долгое время позвать папу и маму.

- Мне плохо. - в голосе Мишки слышатся плаксивые нотки. - Мааам, мне очень плохо...

Она сжимается ещё сильней. От мышечного тонуса создаётся иллюзия, что боли внутри меньше.

И голова горит...

Бурах тщетно пытался скормить Мишке кашу: когда он прибежал в её вагончик (детвора Ноткина ему сказала), то девочка закоченела от судороги. Зубы было не разжать, как бы он ни старался.

Мишка умирала в бреду, даже не зная, что Артемий рядом.

Он не успел. Из-за него погиб ребёнок.

Маленькая храбрая девочка где-то на окраине степи.