Не устрашись судьбы

— Мне снился сон.

Набу Маликата тонет в бесконечном море подушек; по полуобнажённому телу — холодный ночной ветер пустыни, ворошит занавески и лёгкие одежды; хрупкая, как лепесток цветка, эфемерная, как свет луны через окно.

— О чём, моя госпожа? — Руккхадевата целует ей замёрзшие плечи, натягивает выше тонкое одеяло. Сны Набу Маликаты всегда о страшном и неизбежном, на тысячи оборотов колеса сансары вперёд, где мир уже чужой и рушится на части. Всегда о трагедиях и никогда о радости.

— О конце времён, — говорит она, а взгляд всё ещё блуждает где-то далеко. — Когда змей проглотит солнце, когда вместо росы земля начнёт сочиться ядом, а из разорванного небосвода хлынут бесконечные полчища монстров, и день станет тёмен как ночь.

Руккхадевата приподнимается на локте, заглядывая в сияющие цветом падисар глаза — но глубоко на их дне только пожирающая пустота, и холод пробирает до костей вовсе не от ночного ветра.

— Как это предотвратить? — в голосе у неё страх, но Набу Маликата лишь качает головой, касается её щеки кончиками пальцев, как скользит опадающий лепесток.

— Что родилось — тому суждено умереть, что уготовано — тому суждено наступить. Не устрашись судьбы, когда прилив чёрных волн закроет небо. Я буду рядом противостоять ей с тобой.

Человеческие чувства для Набу Маликаты далеки так же, как и божественный чертог — в отличие от людей, она не страшится смерти и угасания, потому что уже давно видела свою будущую роль. Миру гореть в огне — и из пепла же восстать, как каждый день восстающее и заходящее солнце, и хоть им не уготовано дожить до этого момента, перерождённые крупицы их сил останутся доживать в новом мире.

— Мир переродится, — пальцы Набу Маликаты скользят от щеки к губам, к подбородку и ниже по шее, застывают на мерно бьющемся сердце Руккхадеваты. Когда оно остановится — её давно уже не будет рядом, и только эта мысль пугает больше всего. — Через жертвы, но обязательно расцветёт вновь.

Руккхадевата ловит её пальцы, прижимает к груди, согревая своим теплом.

— Я не боюсь будущего, пока в нём мы втроём можем быть вместе.

На устах Набу Маликаты снова горькая улыбка, брошенный взгляд на окно: в цветущих садах тянут джинны свои славящие луну песни, купаются в озёрах с лотосами и смеются завтрашнему дню; стены благоухающего жизнью Ай-Ханум полны радости и надежд.

Но однажды… Набу Маликата утягивает Руккхадевату обратно на подушки, подставляясь под нежные поцелуи и ласковые прикосновения. Однажды, когда разойдутся их пути, а дворец поглотит песок, Руккхадевата не должна устрашиться грядущего, даже оставшись одна, ибо она — ключ к его спасению.

…

Руккхадевата уходит тихо. Без упрёков, обид и оскорблений; в её изумрудных глазах только боль и ноющая тоска, коленями — на холодном камне пола, как верноподданные в поклонах.

— Я не разделю ваших стремлений и не позволю себе быть причастной к вашей погибели, — говорит она, а Дешрет только впивается пальцами в края слишком огромного для него одного трона. — Этот путь ведёт во тьму, ни вам, ни людям не избежать небесной кары и последствий, меньше всего я хочу помогать вам приблизить конец. Отпусти меня, мой царь.

Дешрет молчит, но песчаная буря за пределами дворца вздымается до небес — живое воплощение его обиды и боли, отзывается на вспыхивающие эмоции бесконтрольным катаклизмом. Но всё, что он может — сотрясать землю и питать ветра, ибо даже царь богов не посмеет сковать цепями свою госпожу.

— Позволь мне забрать с собой тех, кто захочет уйти, принять дар, который ты отверг.

Эти спокойные слова разрезают тишину, впиваются Дешрету ножом в спину. Набу Маликата у подножия трона бросает на него взгляд: когда-то давно, ещё до того, как они трое срослись в единое целое, она предупреждала, как в её сне уход мудрейшей госпожи трав стал первым камнем в основании заживо замуровывавшей его гробницы. До сего дня он не верил ни единому сну.

— Ты свободна делать что хочешь, повелительница, вольна идти любым путём, не спрашивая моего дозволения. — Его голос — песком в горле, неумолимой бурей в чаше. — Но если ты примешь дар и их сторону… То больше не возвращайся.

Дешрету хочется спуститься — поднять её с пола, отряхнуть колени, пальцами приподнять подбородок; она его госпожа, владычица, не пристало ей склонять голову ни перед ним, ни кем-либо ещё в Тейвате и за его пределами. Но сердце сковывает цепями обиды и предательства, затуманивает рассудок пожирающей болью. Не менее больно он колет её в ответ жестокими словами и отречением, заставляя ещё ниже опустить голову, и не замечает вздрогнувших плеч.

Возможно, где-то в глубине души Руккхадевата ждала, что он отговорит, что в отчаянной просьбе остаться и не покидать его она расслышит новые доводы его правоты, такие, что убедят её отринуть разум и последовать за ним в забвение, на погибель без тени раздумий, растопят её сомнение. Но Дешрет слишком горд и самоуверен, чтобы умолять о поддержке даже ту, кому отдана половина его сердца.

Он покидает тронный зал, даже не бросив напоследок прощального взгляда. Чтобы потом сожалеть об этом сотни и тысячи лет своей невероятно долгой и жалкой жизни.

Набу Маликата долго смотрит ему вслед, но знает: просить его остаться и хотя бы попрощаться — бесполезно. Она опускается на колени рядом с Руккхадеватой, целует её в лоб, в подрагивающие веки и бескровные щеки, сцеловывает соль бесшумных слёз.

— Он поймёт, — говорит она, а голос тихий и дрожащий, как журчание ручья. — Не сейчас — спустя несколько человеческих жизней, но всегда примет тебя, на чьей бы стороне ты ни была, ты же знаешь. Дай время остыть его обиде.

— Молю тебя, — Руккхадевата вцепляется в её руку, переплетает пальцы, — если наш царь глух, так внемли хоть ты: не губите себя ради тщетной мести и несбыточных надежд.

Последняя отчаянная — бессмысленная, Руккхадевата это прекрасно знает — мольба; Набу Маликата лишь качает головой, заправляет ей за ухо прядь волос и вплетает в них энергией неувядающий древесный лист. На память. Зелень всегда прекрасно шла её волосам.

— У всех нас свой путь, с которого не сойти, и судьба, которую не изменить. Мы можем лишь достойно встретить её.

Во снах у Набу Маликаты всегда только страшное: гибель мира и каждого из них, как распадутся по песчинкам царства и разойдутся судьбы бывших когда-то единым существ, она видит и знает всё на тысячелетия вперёд. Но чего в них никогда не бывает — это радости, хоть в самой жизни их всегда поровну. Когда-то снился ей и этот день — горечь прощания и боль разлуки, но ни счастье, ни удовольствие, предшествующие ему. А потому, возможно, их пути ещё пересекутся не раз, прежде чем оборваться; возможно, ждать новой встречи и радости от неё не бесполезно.

— Что бы ни случилось в конце — возможно, судьба столкнёт нас ещё не раз. Не сожалей о своём выборе, он правильный, и однажды и ты, и он это поймёте.

Руккхадевата качает головой, алмазы её слёз застывают на щеках.

— Я не сожалею. Я лишь боюсь разлуки и что этот путь приведёт вас к забвению.

В груди у Набу Маликаты неприятно сжимает, она знает: ни ей, ни Дешрету не страшна участь забвения, но Руккхадевата… Ей суждено исчезнуть из памяти мира, отдав ему всю себя до последней капли, и это знание тяготит сильнее собственной трагичной судьбы.

Она отстраняется, так ничего и не ответив, и материализует в руках сгусток энергии — порождённой ею силы, её плоть, кровь и душа, держит осторожно, как мать — новорожденное дитя.

— Прими её как прощальный подарок, — говорит Набу Маликата. — Мою Хварну, мою дочь. Оберегай, пока мир не расколется надвое, пока тёмная бездна не поднимется, чтобы утопить всё живое, и тогда помоги ей защитить этот мир. С ней ты не будешь одна.

Энергия в её руках переливается цветом падисар, слабо дрожащим огоньком; Руккхадевата не может отвести от неё глаз, и внезапное осознание заставляет сердце забиться отчаянно быстро:

— Ты говорила, что будешь со мной, когда чёрные волны закроют небо. Это ты имела в виду — лишь свою силу?

Набу Маликата горько улыбается, перекладывая Хварну из своих ладоней в руки Руккхадеваты — маленький кристалл, тычинка цветка, семя, прорастущее в нужный момент в живительной почве и омытое росой.

— Она будет спать ещё очень долго, но я не знаю, когда смогу передать, если не сейчас. Береги её как наше общее дитя, но помни, что ей так же уготовано однажды угаснуть, как и нам, и не испытывай сожалений, ибо колесо сансары сделает оборот и для неё.

В зелёных глазах Руккхадеваты непонимание и сомнение, отчаяние; зачем ей эта сила, если Набу Маликаты не будет рядом в миг нужды, если всё, что от неё останется, это сгусток энергии. Она сглатывает, но закрывает её в ладонях в защищающем жесте.

— Что мне… с ней делать?

Набу Маликата обхватывает её руки своими, нежно гладит большими пальцами кожу.

— Она подскажет, когда придёт время, доверься ей… и мне. — Целует в уголок губ и так долго смотрит ей в глаза, не желая отпускать, что жаркое пустынное солнце уже клонится к горизонту, и пол под коленями холодит кожу. Наконец вздыхает, убирая руки. — Ступай, моя госпожа. Но не забывай, что когда-то мы были единым.

В последней отчаянной попытке задержаться ещё ненадолго, удержать тепло, Руккхадевата тянется за ней, соприкасается лбами, прикрывая глаза. Как жаль, что Дешрет… что она ранила его так сильно, что не сможет должным образом проститься и посмотреть в глаза.

— И будем единым до конца, — отвечает она, и Набу Маликата позволяет растянуть ещё одно мгновение на двоих.

— Я всегда буду тебя ждать.

Руккхадевата верит, хотя знает — ей никогда уже не вернуться.

Годы спустя Руккхадевата обнимает божественную птицу за клюв, и весь тропический лес сотрясается в рыданиях, отзываясь на её скорбь, когда жгучий песок доносит ей вести. У Симург мудрые глаза цвета падисар, смотрящие с сожалением и смирением. Глаза её погибшей матери.