В некотором смысле, если предположить, что три с лишком миллиардов человек можно условно поделить, как яблочный пирог кухонным ножом – аккурат на две половины, по их отношению к жизни, то Роман Петрович Ойра-Ойра относился бы к той половинке, что чтут в своей жизни размеренность, определённость и по распорядку дня являются совами.

    Поспать до часа, когда любая уважающая себя птица уже спела шестой десяток трелей, и лечь, когда бодрствуют лишь ночные хищники на охоте – вот простой рецепт идеального дня мага.

    Хотя, признаваясь в этом себе и никому более, Роман в тайне желал бы быть чуточку больше жаворонком. Работать не до ночи, как то делали большинство магистров, а рано-рано. Ну, и естественно в быту тоже пригодилось – тогда бы его биоритм совпадал с женой – и не он бы просыпался от аромата свежезаваренного чая, а сам приносил бы ей в постель завтрак. А так получалось это от раза к разу по чистой удаче. И это беря во внимание, что Катя была лишь чуточку меньше сова, чем он.

    Но сегодня Роман просыпается раньше всех в квартире – не мудрено, если ты в ней один. Кровать холоднее обычного, даже не взирая на тёплое одеяло, комнаты словно кто-то укрыл саваном тишины, свежезаваренный чай дымиться обычным паром, но на вкус кажется иным.

    Утренняя темнота забавно оттеняет каштановые кудри в зеркальном отражении. Поправляя воротничок рубахи, что выглядывал из-под фиолетового свитера, Ойра-Ойра наконец свёл свои ощущения в слова. Непривычно и зябко. Вот что он ощущал, когда кто-то из них двоих оставался на дежурства. Конечно поначалу, в обход всех писаных и неписаных законов, Рома и Катя злостно нарушали трудовое законодательство, дежуря вдвоём и деля невероятно узкий диван в кабинете, если в ночь и выдавалось поспать в связи с вечными обходами. Но постепенно они сошлись на мнении, что один невыспавшийся магистр лучше, чем два. Наверное, было даже не удивительно, что и это Ойра-Ойра решил путём простого математического анализа.

    Свежий наст снега приятно шуршит под ногами. Верхний слой только только припорошённых снежинок клубится и рыхлыми волнами напрыгивает на носки ботинков. Чувствуя, как знатный Соловетский мороз касается щёк и кусает нос, Роман с мягкой ухмылкой натягивает вязаную шапку на уши и оглядывая зимнее утреннее чернильное небо с редкими звёздами, ощущая внутри спокойствие. Странное, но весомое.

    Рассуждая логически, сегодня на месте этого спокойствия должно быть диаметрально противоположное чувство – тревога. Шутка ли, последний день уходящего года, остатки финальных штрихов к организации праздника и уже ощутимый привкус стычек с Выбегалло, что только вчера старался переместить фуршетную зону по своему усмотрению.

    Пространство податливо и пластично сжалось, подчиняясь заклинанию Екимова-Петрова. Ранний утренний пейзаж, припорошённый снегом, стал мягким мерцанием переходить в величественный вестибюль НИИЧАВО.

    Позади привычно заворчал демон Максвелла, по кличке “Вход”, это значило недавность присутствия дежурного или самого Модеста Матвеевича – демоны не были поглощены азартной и запрещённой в стенах института игрой.

    Роман стянул шапку, его короткие кудрявые волосы тут же с неким потаённым ехидством рассыпались кто куда. Подобное самодурство было разрешено простым движением рукой. И, отряхнув шапку от снега, отсалютовав недовольному существу, старший магистр смахнул с плеча снежинки, оглядываясь.

    Гулкий, чуть подмёрзший от холода последнего дня в календаре вестибюль раскинулся широкими арками во все стороны света. Обычно, даже замыленный глаз корифея от взгляда на главный проходной зал признавал всецело размашистую живость и величественность как архитектуры, так и артефактного ряда помещения.

    Однако сейчас Роман с удивлением обнаружил несколько разрушенную зáлу.

В воздухе висели многослойные завесы из пыльной дымки, парили куски и булыжники мрамора – некогда бывших колонн, бюстов великих маститых старцев. Недвижно замерли над паркетом обломки портретных рам, хрустальные частицы от люстр и остальные составные их, страшно покорёженные, летали между такими же латами, что некогда были ржавыми, но всё же статуями, по-своему украшавшие зал.

    Только после созерцания всего масштаба, Ойра-Ойра понял, что смахивал со своего зелёного пальто не белый снег, а извёстку. В зале под восточной аркой вдруг раздались препирающиеся голоса – судя по интонации, спор шёл уже давно и Геркулесовы столбы были не за горами. Мужчина резко обернулся на звук.

    – До чего только довели магический полёт науки! – приглушённо в дымке пыли, чуть кашляя, воскликнул мужской голос. – Се скондалю! (Имеется в виду французское выражение “C'est scandaleux!” – “Это возмутительно!”) Вам, как магистру должно быть стыдно даже заикаться о подобном! Это наука, а не скалка и сковородка, не борщ, в конце-то концов, женщина – мой проект, не побоюсь этого слова, – прорыв, это международно-научное звучание…

    – Господин Выбегалло, – холодно оборвал второй голос – грудной женский. И скрыто уставший. Роман нахмурился, шевельнул носом и решительно зашагал через дымку на звук. Он узнал с первой секунды Катю и по чудесному выговору, напоминающей известную смесь французского с нижегородским, профессора. И тон, в котором тот разговаривал с Ведской Роман спускать не собирался. Уворачиваясь от плывущих в воздухе обломков некогда великого и стараясь не зацепить концентрированную паль и конгломераты молекул, Ойра-Ойра скоро маршировал на звуки. – Если вы и дальше собираетесь рассуждать о науке, будущем и вашем вкладе – удалитесь в свой кабинет. Ночь напролёт – слишком утомительно. Не помогаете разгребать весь этот бедлам, что натворили ваши “проекты”, так хотя бы имейте совесть и не мешайте…

    В тусклом зале ощутимо пронёсся возмущенный вздох оборванных аргументов и нарастающего гнева. Частицы тумана начали рассеиваться, Роман уже различал смутные очертания магистров.

    Тень Выбегалло вскинула палец и погрозила им:

    – Ну знаете ли, милочка! Я многое прощал, принимая во внимание натуру вашу и строение женского мозга, но такое хамство я не потерплю! – Ойра-Ойра подходил всё ближе. Теперь он мог видеть тускло, но ясно Катю, стоящую к нему спиной, и профессора, деловито напирающего указательным пальцем на воздух. – Своё дело делайте, дежурный, а не касайтесь высокого и научного. Убирайте сами – в том ваша обязанность, женщина!

    Вдруг по уцелевшему паркету резко прошлась позёмка мороза. Выражение на лице Выбегалло сменилось с самодовольного на то, что Роман желал бы лицезреть почаще.

    – Не испытывайте моё терпение, – твёрдо выговаривая каждое слово произнесла Ведская спокойным голосом. Ойра-Ойра замедлил шаг, понимая, что Катя наверняка держит конфликт под контролем и вмешательство будет излишней и непрошенной опекой.

    Одна рука Ведской была согнута в локте, ладонью вверх. Только сейчас Роман сообразил, что плывущие рамы и даже сконденсированная пыль – всё держалось ею. Во второй руке Ведская сжимала серебристый цилиндр – умклайдет. Ойра-Ойра сжал губы.

    – Потому что моё терпение не безгранично, – продолжила тем временем девушка. – Я настоятельно рекомендую вам отправиться в свой кабинет и не чинить мне препон выполнять, как вы сами выразились, моё дело по обязанностям дежурного, – Выбегалло вновь раскрыл рот, но Катя неумолимо продолжила. – И имейте в виду, что свои обязанности я чту. И в мои обязанности входит предоставить отчёт Модесту Матвеевичу, что произошло ночью и по чьей милости. А также учтите, что в мои права дежурного входит дематериализация опасных и незарегистрированных приборов и объектов.

    – Не посмеешь! – в голосе профессора звучали совсем иные ноты, чем пару минут назад. Он нервно отнял вскинутую руку к своей груди и успокоительно пригладил бритые под горшок волосы. Катя чуть неопределённо повела головой. Роман был готов поспорить на что угодно, даже на свою многотомную коллекцию марок, что сейчас её лицо выражает неимоверный равнодушный холод – лучшее оружие против Выбегаллы.

    – О нет, ещё как посмею. Если вы сейчас же не дадите мне работать.

    – Камноедов тебя бумагами задушит. В жизнь не успеешь дописать отчётных…

     Дымка качнулась, начиная медленно крутиться, как водный водоворот. Ведская расправила плечи, усмехнувшись:

    – Вероятно. Но мне не составит труда заполнить тридцать отчётных форм по каждому из ваших козлов. Потому – выбирайте. Или же мы расходимся без физических потерь, или в вашей “международно-научной мелодии” идёт знак Da Capo. (примеч. "Da Capo или D.C. (итал. — «с головы»; с начала)" — музыкальная аббревиатура, используемая композиторами для указания, что следует повторить предыдущую часть, в произведения сложной формы означает возвращение к самому началу произведения)

    Выбегалло сморщил нос и поджал губы в тонкую нитку от неудовольствия. Казалось, ещё чуть-чуть и он затопчет ногами или достанет свой умклайдет. Но тут профессор раздражённо дёрнул плечом и резко развернулся, зашагав к двери, ведущей к угловой лестнице.

    – Дешёвая игра и сплошное хамство, – раздалось глухое бормотание. – Белые нитки… никакого уважения. Ле бу! (примеч. “le bout” (фр. “край”))

    Дверь хлопнула, отдавая место савану тишины. Катя глубоко и устало вздохнула, напряжённые плечи расслабленно опустились, словно вся её острая как нож угловатость более не была надобна.

    Руки совершили легкие полукружные движения. Вся пыль, обломки, неприкаянные частицы заскользили, заслоняя глаза поволокой. Роман быстро растворился в пространстве, позволяя предметам беспрепятственно проходить сквозь него – в конце концов, он никак не объявил о своём присутствии, а Катя явно не делала перерасчёт движения молекул на незамеченного гостя.

    Частицы и обломки постепенно расплывались по первоначальным местам – латы складывались в рыцарей, что стояли в нишах между колонн, колонны вылеплялись из обломков, мелкая пыль, сгущаясь, вдруг преобразовывалась во что-то неожиданное – мелкие хрустальные капельки, взмывавшие вверх на новоиспечённую люстру, в портретные полотна корифеев науки.

    Роман мягко улыбнулся, чуть по-любовному щурясь. Наклонив голову, он рассматривал, как Катя управляется со всем кавардаком, прилаживая всё как было. Её размеренные плавные движения были похожи на танец. И старший магистр не мог да и не хотел отводить взгляда от завораживающей женщины, удерживающей столь долго осколки главного зала одной рукой. И в то же время смирял порыв броситься вперёд и перенять всё в свои руки. Магистры всегда ревностны в своих делах.

    Не проходит и трёх минут, как залы под арками восстановили свой первозданный вид. Катя возводит ладони к потолку, завершая прикрепление побелки и извёстки, когда всё встаёт на свои места. И магистр, явно вымученная, но довольная собой, пошатывается, опуская руки.

    Роман быстро создаёт за ней кресло и подхватывает, обнимая за талию.

    – Привет, солнце моё, – мягко шепчет Ойра-Ойра, чувствуя, как девушка расслабленно обмякает, её угловатая холодность, броня, спадает – как пиджак с плеч. Катя позволяет ему увлечь себя в мягкую обивку широкого кресла. Тихо смеётся, поворачивает голову рассматривая мужа. Губы сами собой расплываются в тёплой открытой улыбке.

    – Привет,– он вторит ответом – им служит короткий поцелуй в макушку. – Как давно ты тут?

    – О, весьма и очень. Даже застал эндшпиль с Выбегалло. – Роман вновь целует её, на сей раз в висок и щеки, обворожительно остро улыбаясь на её смех. – Что он натворил?

    Катя касается его лица, ведя пальцем по линии скул. Касание слабое, но чуткое.

    – Спасибо, – тихо выговаривает она, смотря в его карие глаза. Когда Роман непонимающе заламывает бровь, хоть подспудно и понимает, продолжает. – Спасибо, что не вмешался. Дал мне самой закончить всё…

    – Помилуй, разве… – её мягкие губы касаются его и Ойра-Ойра уступчиво замолкает нежно отвечая на ласку.

    – Я знаю, – она чуть отстраняется, щекоча дыханием его смуглую кожу щеки. – И знаю. Но для меня это важно. И за это я благодарна.  

    – Всегда к твоим услугам, любовь моя, – улыбается старший магистр, нежно обнимая её плечи. Катя подаётся вперёд, уступая ему, и ложиться головой на грудь, слыша, как трепетно и стойко бьётся сердце мужа. И вся усталость, что была внутри и грызла кости от отсутствия сна и наличия головной боли, мягко отступает, будто прибой. Рома и сам чувствует облегчение. – Так что натворил великий профан? Кого ты козлами обзывала?

    – Ты не поверишь. Всё было по назначению – козлами я называла козлов…

    – Екатерина Александровна! – напыщенно, но с явной искринкой смеха, чванится Ойра-Ойра. Девушка приподнимается, мягко щёлкая его по носу и тут же целуя.

    – Я серьёзно. Квантовополяризованные козлики в количестве двух штук.

    Роман удивлённо моргает, брови сами летят вверх.

    – Где ж он их достал в декабрь… Но хотя бы стабилизированные?

    Катя медленно разводит руками, указывая на новый-старый зал НИИЧАВО.

    – Если бы. Думаешь тут камня на камне не осталось от стабилизированных? – и, предупреждая очевидный ответ, с нервным смешком говорит сама. – Конечно нет, второй курс – предмет квантовой физической магии. С того момента каждый магистр может рассчитать траекторию стабилизированного квантового козлика и изолировать его. Но здесь дело было ещё хуже – мало того, что по документам эти козлики шли как стабилизированные, они держались в “Родильном доме” в обычных клетках! Чудо, что они не разнесли весь институт за эту ночь. Пока я сообразила их векторное ускорение на примере и смогла материализовать стабилизаторные изолированные клетки эти животные разнесли половину всех этажей… – словно спохватившись, она быстро добавляет. – Но можешь не волноваться об новогоднем зале, туда они добраться не успели…

    Со словами благодарности Роман чувственно касается её ладоней, заключая их в замок из своих рук. В левой руке Катя всё также держит умклайдет – блестящий продолговатый цилиндрик величиной с указательный палец, как его любит именовать Привалов, “волшебная палочка”. В целом, он не столь далёк от истины. Воистину полезная для мага вещь – умклайдет является хитрым и уникальным резонатором и конденсатором магии владельца, что доступен сразу же после восьми семестров теории и практики (примеч. вообще по книгам для чего нужен умклайдет и на что он способен — неизвестно, поэтому я решила сделать лор собственными руками. Можно ли назвать это хэдканоном? Оставляю на ваш суд). Для хороших магов такая вещица не более, чем дополнение, прибор, что может выручить в миг, когда собственная магия уже практически исчерпалась до невозможности. Но для лиц, чьи уши поросли пухом или шерстью – умклайдет это совершенно иное. Воздух. Манна. То, без чего их магия не может сотвориться в должном виде.

    Потому, видя умклайдет в руках жены, Роман явно понимал, что сегодняшнее дежурство отняло у неё всё. И сон, и магию. И нервы, учитывая Выбегалло, тоже.

    – Отчего не послала мне самолётик? – вкрадчиво и тихо спрашивает Ойра-Ойра, наблюдая, как Катя удручённо хмурится. То ли от досады, а то ли от усталости. Зачарованные бумажные самолётики для юных магистров стали ранним аналогом того, что все люди получат через лет сорок – текстовые сообщения, что доходят до адресата. Стоит лишь написать послание, свернуть бумажную птицу и заколдовать.

    Девушка сонно трёт глаза:

    – Рома, солнце, я всю ночь здесь крутилась. Мне времени с этими козликами не то что на самолётик, на туалет не было…

    – И умклайдет… – начинает было он, но Ведская опережает.

    – Да. Практически всё истратила. Сегодня буду всю экспериментальную часть с “волшебной палочкой” делать…

    Роман скептически поджимает губы:

    – К чему ты восстанавливала зал по частицам? Так же уходит намного больше.

    – Знаю… – кивает она, чуть мечтательно откидывая голову на его крепкое плечо. – Тут ты прав. Безусловно. Однако если учесть, сколько здесь инвентаря, артефактов... Для бюрократической машины нужен не только же предмет, а каждая молекула истории. Да и Модеста Матвеевича жалко было, он ведь жуть как огорчиться, если все его подопечные вещи станут… иными. Обычными… в конце-то концов в этом их смысл…

    – Часть меня, что является старшим магистром, кивнёт, – Роман перевёл слово в действие, но остро ухмыльнулся. – Скажет, что это правильно. Это верный подход. Однако другая часть меня, что является человеком, магом, твоим мужем, – Катя, улыбнувшись, пихает его локтём, на что мужчина лишь тихо смеётся, обнимая её сильнее. – И твоим другом, в конце концов… так вот, эта часть меня возмущённо протестует – и протестующе тебя целует.

    Ойра-Ойра с нежностью касается её лица. Рассматривает, замечая малейшие изменения. Но даже усталая блёклость не изменяет красоты Катиных глаз – янтарного оттенка, что не походили ни на карие, ни на жёлтые цвета столь распространённые в Соловце.

    – Наколдуешь мне очки? – тихо спрашивает она, чуть прикрывая веки от нежных скользящих пальцев.

    – Свет... – Ойра-Ойра скорее даже не спрашивает, попросту утверждает – быстро взвесив и продумав всё. Если всю ночь напролёт ходить по комнатам, любой устанет.

    Катя угукает и чуть приоткрывает глаза, по-лисьи щурится на него. Роман уступчиво кивает, чуть растягивая губы в ухмылку.

    – Для хороших очков надо взять мерки, – его ладони заскользили, очерчивая Катины скулы, уголки глаз, контур бровей. В сердце девушки словно разливается склянка с горячим металлом – и тело, и на душе теплело от близости родного и любимого. Ойра-Ойра мягко коснулся губами её трепещущих век, вызывая нежный смех. – Так, не препятствуйте работе мастера.

    Катя лишь улыбается. Затем на смену тёплым рукам приходит лёгкое ощущение холодка на переносице и она снова моргает, высматривая изменения. Роман с самодовольным видом щелчком пальцев создаёт перед ней парящее зеркало, давая рассмотреть солнечные очки. Девушка коротко целует его в щеку, попадая вновь в объятья.

    – Спасибо. Теперь точно не напугаю Модеста Матвеевича. Только отчётом...

    На его ласку она улыбается, искренне и мягко – у глаз собираются мелкие морщинки. Роман с вызовом вскидывает бровь.

    – Почему у меня есть подспудное ощущение, что ты не собираешься отдыхать и вот-вот отправишься сдавать дежурство?

    – От того, что время не на нашей стороне, – с лёгкой пылью тоски вполголоса отвечает Ведская, нежно целуя мужа. Ключи, приколотые к её брюкам магической булавкой, дотошно звякнули, будто бы неуместно вклиниваясь своей бюрократической тягой в разговор.

    – Хочешь, схожу с тобой? – спрашивает Рома, и Катя с улыбкой качает головой. В этом весь Ойра-Ойра. Решительный и надёжный, мужественный. Прекрасный товарищ, отличный муж, хоть за плечами которого и было энное количество браков. Красивый, смелый, отважный, умный, острый на язык и перо, заботливый, внимательный... список можно продолжать долго, но озаглавит Катя его едино – мужчина её мечты, что вдруг оказался в НИИЧАВО в соседнем отделе. Озорная острая улыбка, перетекающая в ухмылку и обратно, лукавый взгляд карих глаз.

    Она вновь подаётся ближе, трепетно и нежно целуя его. И выражая этим все слова благодарности, что он и так знает, беззвучно.

    – Думаю, я выдержу это, – старший магистр кивает в ответ и поднимается, галантно подавая ладонь.

    – Соответственно, – дразнится он в манере Модеста Камноедова. – В таком случае, позвольте проводить вас до хозяйственного отдела, товарищ Ойра-Ойра.

    И Катя с серебряным смехом принимает руку помощи.

⊱⋅ ─────── ⋅⊰

    Коридор административно-хозяйственного ведомства был залит крадущимся тусклым утренним светом – по-зимнему заискивающим. Однако уже издали, из-за массивной дубовой двери, доносились переливы шуршания бумаг самой различной степени важности.

    Катя глубоко вздохнула – с чувством, чтобы аж плечи поднялись, и с ощущением выполненного долга перед Отечеством ступила на извилистую ковровую дорожку. В нос ударил резкий запах стрептоцидовой мази и серы, что всегда особенно явно слышался в приёмной.

    Ведская щелкнула пальцами, создавая невидимый, но ощутимый купол, и проследовала в приёмную, минуя боевых колоссов-ифритов. Один, слывший во всем институте бывшим людоедом, как-то особенно долго буравил её взглядом единственного глаза, пытаясь то ли съесть сотрудницу полностью, а то ли пробить сначала защитный щит.

    Лоснящийся Модест Матвеевич уже был в своём кабинете. В таком парадоксальном появлении не было ничего нового – Катя, как и все магистры, уже давно не удивлялась, как внезапно, но регулярно, заведующий хоз.частью возникал на рабочем месте стоило лишь секундной стрелке добраться до нужного деления. При всём при том никак нельзя было упрекнуть товарища Камноедова, что тот пренебрегал правилом “предпочитать трансгрессии – ходьбу”. Можно было спросить всех охранников, даже допросить демонов Максвелла – все бы в один голос подтвердили, что секунду назад видели воочию Модеста Матвеевича, шедшего пешком.

    Катя вновь потёрла в руке умклайдет, сосредотачиваясь на своих фактах дежурства. Битва, что вот-вот должна была начаться между сдающим и принимающим, для отдела Абсолютного знания мог оказаться решающим, а сама битва – завершала военный цикл борьбы бюрократии и науки.

    Но дверь кабинета неумолимо отворилась, даже несмотря на то, что была заколочена. Ведская вышла в софиты хозяйственно тусклых ламп и откашлялась, заговорив:

    – Здравствуйте, Модест Матвеевич. С наступающим вас, – Камноедов неопределённо оторвал взгляд от документов и сдвинул очки, чтобы с достоинством придавить неуместный энтузиазм работника.

Но взгляд эффекта не возымел, потому Модест Матвеевич хозяйственным жестом захлопнул просматриваемую папку и широко указал на стул у его стола.

    – Соответственно, товарищ Ойра-Ойра, – сухой тон был несколько ниже обычного. – Как дежурство?

Катя только села и, разгладив полы пиджака, уже хотела было ответить, когда Камноедов продолжил сам:

    – Надеюсь, вы в состоянии объяснить то учинённое безобразие… – Ведская с готовностью кивнула.

    – Да, о безобразии... Понимаете, Модест Матвеевич, ситуация выдалась неординарная – всё началось в лаборатории товарища Выбегаллы…

    – Стойте, при чём тут Выбегалло? – оборвал он, назидательно погрозив пальцем воздуху. – Вы это прекратите. С бо… одной головы на другую – это что же за наука! Вы лучше потрудитесь разъяснить, отчего я четырежды звонил на телефон в приёмную директора, где напоминаю, – Модест Матвеевич вновь акцентировал жестами нужные слова, будто выделял курсивом в документе. – Напоминаю вам, товарищ Ойра-Ойра, ваш пост там находится, у аппарата – пост дежурного, согласно уставу и предписаниям. А вас на рабочем месте нет. Безобразие! Вы же не какой-нибудь этот… гм, да как его то бишь? хомункулус, чтобы никогда не быть на месте!

    Катя повинно кивнула, подчиняясь прописной истине:

    – Модест Матвеевич, да, в тот раз…

    – Вы это прекратите – если бы это был только раз! – вновь возмущённо воскликнул лоснящийся чёрный костюм с роговой оправой. – Ведь не раз, Ойра-Ойра, и не два. В три часа по Луне я звонил свериться – были ли самовозгорания, так и тогда вас здесь не было!

    Катя вновь покорно кивнула, ощущая, как крепче сжимает умклайдет.

    – Молчите? – величественно воззвал он. – А ведь на инструктаже говорил вам: всё должно быть на своих местах. Всегда. Вот у вас и высшее образование, и халат лабораторный, и проекты подали за весь Отдел подготовленные, и муж при вас, а понять такой простой теоремы не можете.

    – Более не повториться, – как можно чётче пробарабанила Катя, встречая ответный жест начальства. Фраза была верная и проверена многими годами страданий магистров от всесильно бюрократической волокиты.

    – Вы это прекратите, – погрозил Модест Матвеевич, впрочем, смягчая тон. – Итак, Ойра-Ойра, потрудитесь доложить по форме. Доступно?

    – Вполне, – девушка чуть расправила плечи, чувствуя, как напряжённое ожидание неминуемого вновь окутывает её. – По итогу дежурства: самовозгорания в институте не было, всё и все по инструкции были обесточены. На посту посторонних не было…

    – Как же вам это известно, если вы и на посту не всегда присутствовали? – язвительно кольнул Камноедов, методично протирая свои очки и покачиваясь на стуле.

    Катя пропустила замечание мимо ушей, продолжая и добираясь до главного инцидента:

    – Около первого часа ночи на пятом этаже, в лаборатории товарища Выбегаллы произошёл… – она остановилась, подбирая наиболее мягкий синоним для определения Армагеддона. – Произошёл инцидент. Поначалу был шум, явившись, я отдела как такового особо и не застала – практически всё было несколько повреждено…

    Модест Матвеевич замер, более тряпка не тёрла роговые очки. Вся его лоснящаяся фигура несколько застыла в пространстве, темнея и белея одновременно.

    – В каком смысле… повреждено? – шелестяще твёрдо переспросил он, голос леденяще морозил воздух вокруг.

    Катя кивнула с самым твёрдым видом. Отступать более было невозможным:

    – Довольно и весьма. От ассистентки Выбегалло, товарища Нимуэ (примеч. Владычица Озера, она же Озёрная фея (англ. Lady of the Lake) — персонаж или ряд персонажей в цикле Артуровских легенд) Ивановны Озёрской, стало известно, что причиной были квантовополяризованные козлики в количестве двух штук, которые смогли выбраться из своих вольерных клеток и начали перемещаться в пространстве…

    – Так, Ойра-Ойра, обождите, – Модест Матвеевич водрузил очки на нос и с хозяйственным видом достал свою записную книжечку, начиная заботливо её перелистывать. – Один момент, это не то… и тут нет… Ах, вот: инвентарный номер пятьсот сорок один и пятьсот сорок два, молодые особи вида козлы квантовополяризованные обыкновенные стабилизированные. Так, это хорошо, продолжайте, – благосклонные ноты вновь вернулись в голос директора. – Раз уж они стабилизированные, смею верить, поймать их труда…

    – Модест Матвеевич. – Твёрдо пресекла Ведская. – Если бы эти особи были стабилизированы, они бы из вольера-изолятора закрытого выбраться не смогли. И перемещались бы они по дуговой спирали в трёхмерном пространстве, а тогда бы никак не был бы разнесён холл перед отделом Смысла жизни, не могла бы быть повреждена центральная лестница со всем вестибюлем и…

    Товарищ Камноедов резко поднялся с директорского стула, ледяным голосом уточняя:

    – Тут уже половина института, Ойра-Ойра! Вы разрушили половину института?!

    – Разрушала не я, а нестабилизированные…

    – То есть вы допустили разрушение половины института…

Ведская резко выдохнула, нахмурилась. Битва завязалась, честная дуэль – ей предшествующая – прошла.

    – Напротив, разрушению я противоборствовала…

Заместитель директора по административно-хозяйственной части сурово пресёк:

    – Громкий глагол выбираете – противоборствовать. Хорошее дело – разрушена половина института, древнего и инвентаризируемого здания, наполненного историей, магией, наукой! И вдруг всё это высокое было разрушено за одно дежурство!...

    Катины уши снежно побелели. Перенесённые тяготы дежурства, усталость, отсутствие сна и, что страшнее для мага – работы, складывалось внутри в картину совершенной вселенской несправедливости. Да и вдруг подключивашиеся воспоминания о сокращении финансирования, об утренних преперательствах с Выбегалло – несправедливый тупик и цугцванг.

    И давящая обида, возмущение, даже гнев, словно шарф с огромным камнем, ложились на шею. Катя резко поднялась со стула, выравнивая кривизну взглядов между глазами. Янтарь ярко блестел в утренних сумерках кабинета.

    Гнев очень лёгок в расправе. И поддаться этой эмоции, даже зная праведность такого, очень просто. Но в самый последний миг, до того, как купаж мыслей облёгся в броню слов, Катя вовремя себя одёрнула, сжав в руке умклайдет посильнее. Холодность металлического цилиндра, тактильное ощущение веса надёжного резанёра, подействовало отрезвляюще. Ведская вновь овладела голосом, начав говорить конструктивно и без повышенных тонов.

    – Модест Матвеевич. Настаиваю и обращаю ваше внимание: заявленные инвентарные номера своей сути не соответствовали. Это во-первых. Во-вторых, чтобы поймать такой объект в ограниченное поле, требуется рассчёт – через час я могу предоставить вам подтверждение на “Алдане”, что мной был выполнен самый скорый расчёт векторного ускорения каждого козла – а без данного расчёта невозможно создать вокруг них изолированный вольер, чтобы препядствовать распространению. Да, за время произведения расчёта козлики, возмущая пространственное поле, разнесли многое. Однако каждая частица была возвращена на место – можете засвидетельствовать и у товарища Выбегаллы, чьё общество сопровождало меня всё дежурство из-за проблем с его инвентарём, и у моего мужа, который этим утром видел восстановление вестибюля. Каждый атом, каждая молекула, пылинка – всё было возвращено к первичной агрегации. Любая экспертиза это сможет подтвердить. И потому я нахожу ваши заявления… – голос всё же охрип и мерная речь прервалась паузой. Катя сглотнула. – Безосновательными.

    Кабинет вновь стал тих. Слышался резкий запах стрептоцидовой мази и серы, клубящихся ароматов безысходной бюрократической тоски.

    Когда сложившееся молчание затянулось, Ведская оправила полы пиджака, стараясь скрыть в обыденных движениях свою неловкость. Не хотелось уже ни покаяния, ни извинений, ни объяснений. Катя уже просто желала, чтобы вся сумбурная история, наполненная угловатым дискомфортом, закончилось.

    – Модест Матвеевич, разрешите идти? Я в отчёте всё расписала, если будет за что отвечать – отвечу, где живу – вы знаете, убегать не стану. А то в отделе запуск установки по тройному дну колодца Китеж-града, а мне курировать…

    Она в худших предчувствиях всматривалась в толстые стёкла роговой оправы Камноедова. Что-то странное, непроницаемое, царило там – Катя никак не могла разгадать хода мыслей товарища Камноедова от её монолога. Страх и негодования спали, как волна с берега, унеся с собой и мелкие ракушки обиды, и песчинки гнева в океан под названием Жизнь. Катя уже более не боялась участи, скорее просто опасалась не успеть к началу работы. После таких препирательств усталость ночи сказывалась явно, а любой хороший маг вам скажет, что лучшее лекарство от разбитости и утомления – упорная работа.

    Но вдруг произошло то, чего Ведская никак не ожидала от серых глаз заместителя директора по административно-хозяйственной части. Модест Матвеевич прищурился, разглядывая умклайдет в её руке. И стёкла в роговой оправе вдруг блеснули сочувственной тонкостью. Человечностью.

    – Конечно, Екатерина Александровна, – даже тон Камноедова был иным, понимающим. Катя растерянно кивнула, сделав несколько шагов к двери, до конца не осознавая увиденное, когда её ушей коснись ещё более неожиданные слова. – И передайте Роману Петровичу, – Ведская развернулась. – Что его бумаги, о ходе праздника, сегодня были утверждены.

    Магистр вновь растерянно кивнула. Это походило на сон или правильную иллюзию – чтобы заявления, которые Рома писал, прося убрать некоторые нерациональные вольности своего “помощника”, профессора Выбегаллы, были наконец-то утверждены… Из такого сна Катя уходить не хотела. "Утверждены"... хорошее дело, не просто хорошее – это праздник!

    – С-спасибо, – слово вышло также неловким, растянутым с запинками по слогам. Модест Матвеевич слабо дёрнул уголками губ. Катя растеряно замерла, едва понимая, что это означало. Он улыбнулся. Модест Матвеевич Камноедов, великий бюрократ, педант, чрезвычайный монолит условностей и правил, улыбнулся.

    – И мне известно, что такое восстановление по атомам, Екатерина Александровна,– проговорил Камноедов спокойно, без официальных нот стали в голосе. – А на будущий год, касаемо финансирования… учитывая новые факты и махинации, думаю, будет новое распоряжение. Более справедливое. И правильное. О процентах.

    Катя моргнула. Сжала умклайдет, ощущая его тяжесть, холод. Нет, не сон, а явь. Во сне она бы не почувствовала, там магия работает иначе – ярче, тут же, потому что ею в сознании мага пропитано всё. Сердце застучало сильнее. И как всё странно обернулось в один миг.

    Её уставшие янтарные глаза вновь загорелись. Голос сжался от радости, пронесся по всему отделу:

    – Спасибо большое!

⊱⋅ ─────── ⋅⊰

    "Алдан" – поистине чудо техники, едва слышно шуршал, производя замысловатые вычисления. Саша Привалов с довольным прищуром и улыбкой чуть покачивал ногой в те моменты, когда машина переходила к новому витку чисел. Рука его изредка барабанила по столу, имитируя ритм романса, который был услышан по радио случайно – но ритм выходил нервным и сбитым.

    Роман Ойра-Ойра также сидел за столом, напротив, молча и лениво размешивая молоко в полу-остывшем чае – он легко бурил указательным пальцем потолок, заставляя ложку в стакане кружиться в вихре. Мысли старшего магистра были далеко. Роман отстранённо витал в воспоминаниях сегодняшнего утра, в своих планах на проекты, думал о неберущихся загадках магической физики и о Кате. Он ждал расчётов с “Алдана” и изредка недовольно смотрел на барабанящего друга, когда тот принимался стучать. Расчёты были многострочными по выведенным за последний месяц формулам и данным – Роман даже начинал чуточку жалеть. Сладкое сожаление, граничащее с восхитительной истомой победы – что добрался до финала решения и применения проблемы Беттеля-младшего о двойной кривизне калибровочной иерархии фотонов, что на протяжении двух веков считалась “неберучкой” в научных кругах. Но в мире ещё оставалось чрезвычайно много загадок, не имеющих ответов. И допускать их темноту Ойра-Ойра не собирался.

    Привалов же был в странно-приподнятом настроении. Периодически он пытался понять, с чем связано волнение его души, но от подобных манипуляций этот клубок чувств ужасно путался – Саша метался было ли причиной недавние успехи в обучении магических базисов, когда он умудрился понять, как чувствовать потоки магии накануне, а быть может, душа его пела, а сердце с замирающей коликой в животе ожидало момента пуститься в пляс жизни от того, что он купил подарочную коробочку к самодельному кольцу для Стеллы…

    В любом случае, причины имелись в достаточном количестве и товарищ Привалов купажом чувств был недоволен, но это никак не освобождало его от бремени испытывать их.

    Наконец “Алдан” вновь крякнул вычислениями, начиная потихоньку являть миру отпечатанную ленточную бумагу. Саша вновь застучал ритм раненой лошади, и Роман, окончательно вынырнул из раздумий, кашлянул:

    – Саша, заканчивай барабанное соло – как друг и товарищ говорю. И давай к сути вопроса,– Привалов замер и несколько припуганно перевёл взгляд на Ойру-Ойру, который откинулся на спинку стула и скептически-изыскательно рассматривал его.

    – К какому такому вопросу? – осторожно и вкрадчиво проговорил программист. Роман хмыкнул. Поднял руки, оставляя крутящуюся ложку в покое. Та покорно застыла и растворилась в воздухе. Старший магистр поправил рукава свитера и халата, с важным видом приготавливая руки.

    – Это уже тебе видней, к какому такому вопросу, – фыркнул тот, флегматично улыбнувшись. – Никакой магии, чистые факты. Во-первых, у тебя на лице так и застыла вопросительная тень. Во-вторых, сюда меня позвал в срочном порядке ты – это два, предложил ни с того ни с сего два часа машинного времени…

    Саша тут же запротестовал:

    – Не “позвал в срочном порядке”, а напомнил только, что ты говорил про расчёты… – Ойра-Ойра капитулирующе кивнул и цокнул языком.

    – Предположим да, аргумент. Но вот другой тебе факт: с месяц назад некий Привалов А.И., не знаком кстати? – шутливо и остро ухмыльнулся Роман. – Обратился ко мне и моему коллеге со странной просьбой – помочь в материализации более сложных объектов, нежели ранее. И не абы чего, а бриллианта… Спрашивается, а на что нашему программисту бриллиант?

    – Витька тоже к тебе обращался, когда ему модель неправильной галактики в Фениксе была нужна в проработке. А на что она ему сдалась, ты ему тоже допрос с пристрастием устраивал? – попытался парировать Саша, но Роман рассмеялся.

    – Уж если бы мы во всем равнялись на Корнеева, то уже давно были бы приговорены к смертной казни. Доступно?

    Привалов притих. Поправил съезжающие на нос очки. Ойра-Ойра кивнул.

    – Значится так, Саша. Я не слепой, не глухой и мозгами природа не обделила. Ты виляешь, вопрос в глазах маячит. Был бы день другой, мы бы с тобой ещё проникновенно помолчали, а сегодня перелом года, у меня со всем этим организационным цирком не день, а цейтнот. Как говориться, раньше были времена, а теперь мгновения. Так что решай свои дилеммы быстрее, как друг говорю.

    Привалов устало выдыхает. Локти – на стол, руки трут глаза. Мгновение и программист вновь упирает вопросительный взгляд в старшего магистра.

    – Тут вопрос сложный… про высокие материи, – сдаётся Саша, угрюмо рассматривая исписанные листы, что огромной кипой лежат на столе. Это черновые расчёты Ойры-Ойры. Слов и символов – тьма тьмущая, а Роман – голова, может и сумеет какое правильное слово ему, Привалову, подобрать. – Про любовь вопрос, Рома. Вот что такое любовь? Как её измерить, определить, проверить на прочность, состоятельность?

    Ойра-Ойра с минуту его пристально разглядывает, а затем тихо смеётся, качая головой.

    – Саша, дружище, ты ищёшь рациональности там, где есть поле чувств, а, следовательно, человеческой натуры – то есть изначально иррационального начала рационального…

    – Ты зубы не заговаривай, – угрюмо цокает Привалов. Он тут другу душу открывает, совета ищет, а тот смеётся.– Вот по-твоему любовь – это что?

    – Ты определённо и Катю тоже об этом спрашивал, – вдруг заявляет Рома. – Она недели две назад со мной про это говорила…

    Саша кивает, отпираться смысла мало. Да ему и не хочется. Он хорошо помнит тот день – они с Катей встретились где-то между тридцатым этажом и его предшественником, разговорились. В коридоре было много народу, но вдруг из толпы вынырнул дубль Ойры-Ойры. У дубля было несколько папок да и видимо задание тоже было – больно бойко тот рассекал пространство, идя к какой-то цели. Но, увидев Катю, остановился, подошёл и учтиво поцеловал её руку. Остро улыбнулся, тепло кивнул. Она улыбнулась в ответ. И дубль снова пошагал по своим делам.

    Привалов скептически сощурился.

    – Все его дубли так делают? – Катя серебряно рассмеялась.

    – Не могу сказать, все ли, но все, которых я встречала – да. Видимо он всегда даёт им такую программу, потому как порой я обещалась не выходить из своего кабинета, а всё же выходила, и дубль вёл себя также…

    И Привалов спрашивает более личное, как сейчас у Романа, о явлении, что интересует его вот уже много лет, но слов к которому ему подобрать не в моготу.

Любовь. Шесть букв, два слога, в русском языке одно слово – в древнегреческом аж целых четыре. А что это такое облечь словами трудно.

    – Что такое любовь… – тем временем медленно переспрашивает Роман, рассматривая свои руки. Саша вдруг понимает, на что Ойра-Ойра смотрит – не на руки, не на ладони или "линии жизни" – на своё обручальное кольцо. – Любовь, Саша, штука сложная. Я догадываюсь, что сказала тебе Катя. Что любовь – это мудрёное, но простое одновременно, самое непонятное, но самое естественное для человека. Сложное и простое в одном флаконе…

    – А для тебя?

    – Для меня… – Роман касается кольца. Тонкое, выполненное из сплава. Обручальные кольца Ойры-Ойры и Ведской были не просто бездушками, обязательными атрибутами эпопеи под именем “Свадьба”. Роман прокорпел над ними с неделю, не выбираясь из лаборатории: вплавляя в золото сторгенит (примеч. Абсолютная выдумка, название минерала образовано от слова "сторге́" — одно из четырёх древнегреческих слов (наряду с э́рос, филия, агапе), переводимых на русский как любовь. В социальной психологии термин «сторге» используется для обозначения любви, развившейся из дружбы или близкой к ней) – драгоценный минерал с планеты В-612. Минерал, что есть единое целое, а будучи разделённым, на близком расстоянии мерцает и светится, чувствуя свои родные атомы. В такие моменты золотое кольцо мягко сверкало зелёным морем, переливаясь в аквамарин. – Для меня, Саша, любовь – всё то, что она сказала и немного больше. Я говорить о любви не мастак, ты меня извини, вот такая я оригинальная снежинка,– фыркает он на недовольный взгляд друга.– Я любовь всегда делом выражаю. Любовь – это то, что думаешь и делаешь. Вот смотри, я знаю, что Катя не понимает вкус рыбы – я ей с рыбой ничего в жизни не предложу. Или лук, например, его тоже не ест да и я его не уважаю. А она знает, что я чай пью не с сахаром, а с молоком…

    Роман вдруг припоминает ещё про цветы. Катя любит хризантемы и ромашки. По правде говоря, она любит все цветы, кроме лилий и орхидей – из-за запаха, но цветы, что дарит ей Рома, – любит безотказно.

    Роман, бывший уже в трёх браках и в ещё больших турах ухаживаний, имеет богатый опыт материализации цветов. Розы, пионы, гладиолусы, бархатцы, тюльпаны, фиалки, ландыш, даже подсолнухи. Да вот только хризантемы выходят у него плохо.

    Эдик застаёт его в тот день у лифта. Роман возится с чем-то, то материализует, то растворяет на атомы и начинает заново. Пыхтит и фырчит упрямо, как еж.

    – Над чем работаешь? – учтиво спрашивает Амперян. Ойра-Ойра поворачивается к нему с улыбкой тонущего, заметившего шлюпку.

    – Эдик, друг, не в службу, а в дружбу – помоги советом, будь добр. Прилично выглядит? – с этими словами Роман одним движением выуживает из ткани пространства дюжину хризантем. Цветы почти как натуральные, да только расцветка чудная. – Или лучше так? – и старший магистр выуживает левой рукой огромную охапку ромашек.

    Амперян молчит, рассматривает. Затем отдаёт предпочтение хризантемам.

    – Кате. – Эдик не спрашивает, а утверждает. Скорее для себя, для протокола. Роман кивает, стискивая в другой руке коробочку с кольцом. Это их первая командировка в Китеж-град, к тягостной Тройке, к сложностям и трудностям. Но рядом с ней ему всё легче, всё по плечу. “Конечно Кате” – простой ответ.

    – Эдик мне ответил, что любовь – это пазл, – задумчиво бурчит Саша после истории с цветами. “Алдан” трещит снова, печатая вторую ленту расчётов. Роман усмехается.

    – Тот ещё пазл… – старший магистр доверительно наклоняется вперёд. – Ты когда свой пазл собирать будешь, а, программист?

    Привалов вздыхает.

    – Ты… как понял? – Ойра-Ойра снова цокает.

    – Саша, повторяю – дважды два, – отмахнулся Роман. – Когда ты месяц назад меня и Витьку попросил научить тебя гидравлировать графит в алмаз, а затем вытачивать магией в бриллиант, я смиренно ничего не сказал. Но если я молчу, это не означает, что я ничего не понимаю – на кой тебе бриллиант потребовался. А сейчас расспросы социологические "про любовь"...

    Александр поднимает руки, капитулирую окончательно.

    – Ладно-ладно, осознал, интриган из меня скверный.

    – Прескверный, – подтверждает старший магистр. – Ох, Привалов-Привалов. Да не смущайся ты, дело-то житейское, естественное. Да мы вообще люди простые тут, – вторит ему в тон Роман. – Даже правильнее – винтики социума… Так что там с пазлом, собирать надумал?

    – Ладно, признаю – я делал кольцо для Стеллы, – барабанит пальцами. Роман заламывает бровь – всё ждёт сути. – Хочу ей предложение сделать, я её люблю…

    Отзвуки романса по дубовому столу всё ещё играют в воздухе. Ойра-Ойра поднимается со стула и подходит к другу. Обнимает, поздравляет со счастьем. Кладёт руку на плечо.

    – Саша, понимаю, ты волнуешь, но это естественно. Было бы странно, если бы ты перед таким событием не волновался, а стоял камень камнем, эмоций – нуль, даже меньше, чем кот Василий наплакал. Но ты мне, человеку женатому…

    – В четвёртый раз.

    – Грубиян, – Роман со смехом хлопает друга по плечу. – Мне поверь, если это твой человек…

    – Всё пройдёт отлично?

    Ойра-Ойра рассмеялся снова – остро, заливисто и заразительно.

    – Не. Верно. Ученик чародея, – голос звучит твёрдо и раздельно. – Всё пройдёт и не пройдёт одновременно. Может, не всё будет гладко или идеально, но всё сложится. При том условии, что если ты не просто влюбился, а именно полюбил – запомни, Саша, это совсем не одно и то же...

    – Говоришь загадками, прям как Эдик – про царя Соломона (примеч. Множественные вариации притч о кольце Соломона обычно сводятся, что было две надписи – "Все пройдет" и "Пройдет и это"), – они чуть помолчали. “Алдан” шуршал, заканчивая расчёты. Роман не давил и Саша был до глубины души ему признателен. Наконец, Привалов кашлянул. – А ты… ты волновался?

    Ойра-Ойра улыбнулся. Провёл рукой по кудрявым волосам.

    – Было дело. Но не от того, что она откажет, а от того, что хотел всё сделать правильно, не как было до этого… – из коридора послышался шум бродящего ветра. – И боялся, что всё пойдёт под откос…

    Саша воодушевлённо пихнул друга локтём:

    – Но ведь не пошло? – Роман усмехнулся, инертно возвращая долг.

    – Всё совпало. Потому и не пошло. И больше скажу…

    И вдруг в недрах НИИ раздался оглушительный громкий хлопок. Стены дрогнули, пол зашатался, электричество во всех проявлениях пустилось в пляс – “Алдан” мигал всеми лампочками и отчаянно прокручивал бумагу, с неестественной прытью освещение то тускнело, то разжигалось до боли в глазах.

    Кабинет изрядно встряхнуло. Саша, чтобы не упасть, отчаянной хваткой вцепился в дубовый стол, Роман резко развёл ладони, создавая вокруг щит.

    – Что это?! – едко дрожа от напряжения вопросил Привалов, когда звук взрыва улёгся в пространстве. Свет в кабинете продолжал сбоить. “Алдан”, видимо переживая это травматическое событие, сам собою перешёл на шестидесятиричную систему исчисления, столь обожаемую Кристобалем Хозевичем.

    Роман сосредоточенно свёл брови, повёл горбатым носом. В бликах ламп Саша отметил, что лицо старшего магистра выражало собой необычайную строгую линию. Тёмные глаза блестели концентрацией.

    – Я иду туда. Хочешь, иди со мной. Нет – я оставлю щит, – коротко и уверенно проговорил Роман и, когда программист поднялся и на несгибаемых ногах поравнялся с ним, двинулся в коридор.

    Шаги Ойры-Ойры стали резкими, быстрыми. Саша едва поспевал за ним, петляя по то и дело подпрыгивающему паркету. С потолка сыпалась извёстка – она белила защитный купол, словно снег.

    Сердце Саши чуть покалывало – не совсем было ясно, что произошло, на звук чего они идут. Даже уверенность Ромы и природная тяга к приключениям не делали своего дела. Стук за грудиной постепенно улегался, однако возможные физические и моральные увечья в красках представали перед глазами.

    Дойдя до конца коридора, Роман вдруг бескомпромиссным единым движением потянул Привалова за рукав, и оба, перейдя стену, полетели, пронизывая все бетонные перегородки, предметы и аппараты. Калейдоскоп закрутился и вдруг выровнялся в новогодний зал – большую залу, в которой последний месяц Роман и Выбегалло расставляли и приготавливали всё для празднования по указу Учёного Совета.  

    – Так и знал! – едко процедил Ойра-Ойра, рассматривая картину маслом.

    Посреди зала постепенно завинчивался дымовой клубок, играющий разными красками. Внизу, у основания воронки, стояли двое – Привалов чуть прищурился, рассматривая с балкона фигуры. Первого Саша узнал практически тут же. Низенький, яростно размахивающий руками человек был, несомненно, профессор Выбегалло. Он то и дело дёргал за локоть вторую фигуру, видимо, стараясь прокричать что-то необычайно важное в самое ухо. Наверняка мешая через слово французские "прононсы" и отдельные слова, почерпанные из букваря. Фигура же сосредоточенно не обращала на это внимания, руки её искрились магией, которой неизвестный пытался пропитать сгусток дыма. Апофеоз частиц был страшным.

    Роман немедля рванулся вперёд – Привалов не успел и осмотреться толком, только взглядом окинул, а Ойра-Ойра уже перемахнул через бортик балкона и приземлился рядом с фигурой. Тут же вокруг дымящегося облака вспыхнула магия старшего магистра, оплетая сетью большую часть пространства.

    А фигурой был Эдик Г. Амперян. Он самым первым прибыл на место бедствия, когда встряхнуло по непонятной причине весь институт со всеми бесчисленными этажами и расширениями.

    Глаза сами собой полезли на лоб, будто смелый альпинист, не думающий о последствиях и своей собаке по кличке Лель. Картина была ужасающей и потрясающей всякое яркое воображение.

    Выбегалло стоял с потерянным видом и острым испугом в глазах. Волосы, всегда подстриженные под горшок, стояли дыбом и белели от пепла – последствия мощного взрыва. Эдик против воли зацепился взглядом за небритые, волосатые уши "великого гения". У ног профессора лежала бутылка – одна из тех, как понял позже Эдик, что Выбегалло вопреки протестам рационального Ойры-Ойры развесил между колоннами залы как гирлянду – джинны в темноте всегда светились, подражая или вдохновляя лучших импрессионистов мира. Но стоило оборваться верёвке и многовековой разозлённый джинн вырывался на свободу – а от такой злобы это создание могло уничтожать целые города, как воробьи – хлебные крохи.

    От непоправимо разбитой бутылки у ног Выбегаллы уже, завихряясь, клубился разноцветный едкий дым.

    "Джинн" – безнадёжно ухнулась мысль, ухватив с собой желудок и оставив в животе пустоту недоумения и безвыходности. Амперян всмотрелся в цвет стекла, обрамляющего ботинки Выбегаллы. – "Копоть. Печатка с патиной. А бутыль старая, достал же как-то, не поленился, от проекта Шварца наверняка остаток стащил..."

    – Что вы натворили! – не сдерживаясь, воскликнул Эдик, резким движением вскидывая руки – магия затрещала, пропитывая воздух. Все двери, ведущие в зал захлопнулись, окна затворились ставнями. Амперян одним коротким заклинанием опечатал комнату изнутри.

    Выбегалло затрясся, отпрыгивая за магистра и вцепляясь в его рубажку.

    – Милый мой, шармант (примеч. "charmant" – фр. "очаровательный") вы мой! – завопил профессор что было мочи, ещё отчаяннее впиваясь пальцами в ускользающую ткань рубашки Эдика. – У-уберите это! Немедленно уберите от меня! Он же злой до жути! А кто-то развесил бутылки...

Амперян сжал губы и ядовито процедил, передразнивая:

    – Ах кто-то развесил! – Выбегалло запоздало спрятал бечевку в карман брюк, но длинная нить протестующие вывалилась в компанию к осколкам на пол. Эдик тем временем в кипящем от негодования уме пытался решить для случая этого джинна уравнение Пупкова-Шварца.

    "Мало!" – удручённо подвёл итоги мозг. Слишком мало одних его усилий против такой махины – джинн уже клубился в торнадо, то зеленея, то синея от злости.

    Эдик упрямо сжал челюсть. Нет уж, он – антропоцентрист. Всё человек может преодолеть – Амперян смело и свято в это верил. Магия вплеталась в дым.

    Выбегалло снова отчаянно вцепился в рубашку и дёрнул.

– Товарищ Амперян, сделайте что-нибудь! Да поскорей, поскорей! Ал-ллез (примеч. "Аllez" – фр. "давай")

    Эдик вежливо нахмурился и промолчал, пытаясь сосредоточиться только на проблеме глобального масштаба, когда вдруг ощутил новое присутствие в комнате.

    Клубящееся торнадо вдруг вспыхнуло сетью яркой сильной магии, и не успел он моргнуть и повернуть голову, как рядом возник Роман – с самым решительным взглядом в арсенале своих чёрных очей.

    – Эх, не вышло гирлянд, – остро бросил Ойра-Ойра, становясь рядом с Амперяном и раскрывая ладони. Здание вновь встряхнуло – джинн пытался вырваться из пут магистров.

    – Старый. Злой. – Констатировал Рома вкрадчиво, будто черту мелом подводил на доске. – Оставим здесь – не успеем, разнесёт на щепки НИИ...

    – Выпустите меня! Снимите опечатку залы! – отчаянно подал голос Выбегалло, пытаясь ухватить Романа за фиолетовый свитер, но старший магистр холодно смерил взглядом виновника торжества. Не решившись, Амвросий Амбруазович отступил на полшажка.

    – Не задерживаем, – пол под ногами профессора растворился, пропуская того на этаж ниже.

Стены вновь задрожали.

    – Ну дела! – рядом как чёрт из табакерки появился Витька Корнеев. – У меня только вторая диссертация пошла, а вы всё уничтожить хотите, эгоисты...

Институт снова встряхнуло – джинн рвался из пут уже трех магистров.

    – Выбегалло всё же развешивал джиннов? – по правую сторону от Романа материализовалась Катя. Её янтарные глаза остро блеснули, окидывая взглядом торнадо. Она сжала умклайдет сильнее, начиная творить вокруг защитные пластины щитов – на что-то большее её остаточной магии на сегодня едва ли хватило.

    За Витькой с особой грацией картошки приземлился Володя Почкин. Угрюмо поправив очки, он, не задавая вопросов, тоже растёр ладони, основательно наполняя воздух вокруг колдовством. Джинн ответно разразился молниями, злобно бурча на своём языке то ли междометья, то ли проклятья, а может статься – правовой кодекс джиннов.

    Ойра-Ойра нахмурился.

    – Разнесёт институт, если здесь в бутылку загоним, не угомониться – слишком злой! – громко крикнул он, стараясь перекричать вой джинна. – Трансгрессируем его на полигон, все вместе насчёт три!

    Эдик замотал головой:

    – Стой – на который из? "Ангарский"?

    – Нет, "Сменовский". Он дальше.

    Витька задорно осклабился:

    – Будет сделано!

    Стены снова задрожали, но на сей раз от иного – пространство вокруг джинна и магистров резко уплощалось, расщеплялось и уносилось по команде "три!" в даль, за горизонт – на полигон. Пыль щедрыми клубами захлестнуло всё волной, мешаясь со снегом и дымовым джинном, что отчаянно желал принять истинную форму.

    Роман сощурился, оценивая масштабы бедствия. На полигоне, в открытом пространстве и на свежем воздухе, джинн резко увеличился, раздавливая защитные щиты ввысь. Молнии замелькали с новой яростью, что старшему магистру пришлось прищуриться от яркости.

    И тут он увидел страшное...

    На самом деле, товарищ Эдик Амперян слыл вежливым и учтивым человеком. Знающим нужные слова, верящим в добрые человеческие Начала. Эдик действительно хорошо ладил с коллективом, и редкий сотрудник имел хоть каплю недовольства к нему. А если и имел, то скорее всего та заключалась в “чрезмерном дружелюбии”.

    И хотя многие знали, что Эдик – чудесный теоретик, большинство полагало, что от теории к практике этот сотрудник Линейного Счастья не дойдёт. Не хватит решительности, мужества, стойкости, возможно – сил. Чтобы создавать что-то кроме формул на доске и бумаге, требуется многое, чего с виду в Амперяне и нет. Правильные слова и манеры одно, действия – совсем иное.

    Так сказали бы многие, но не все.

    И в ту минуту, когда среди молний и вихрей пыли, Роман разглядел несчастного Привалова, времени что-то предпринять уже не было – джинн был слишком старым и слишком мощным даже для мгновенного заклинания Времени. Он возвышался над Сашей грозным облачным монолитом, стягиваясь в истинный облик. Программист был прямо посреди барьерного круга – втянутый туда не столь по ошибке, сколь по простому недоразумению Судьбы. После все долго пытались понять и даже делали на "Алдане" расчёты – неправильно ли все маги использовали кривизну пространства, накладывая заклинания трансгрессии или просто сам Привалов оказался по своей воли слишком близко. Сказать точно было сложно.

    Но в тот миг причины, по которым Привалов оказался на полигоне, были не самым страшным. Самое страшное после увиденного для магистров было понимание – Саша бы умер. Вполне мог бы распрощаться с жизнью да и отправился бы к праотцам, если не одна ошибка в канве общественного мнения.

    Яркая, с фиолетовыми искрами молния ударила в то место, где едва пришёл в себя Привалов, и внезапно отразилась мощным щитом. Энергия раскаленного воздуха замерцала, воздух возмутился и джинн вновь яростно обрушился на программиста, но щит выдержал вновь.

    Песок и пыль сгущалась в отведённой барьерами территории, пока джинн непреклонно принимал свой облик, очертания из окружающей материи, собирая силу для удара. И когда воздух прояснился, увлекая частицы ввысь, Роман вдруг с содроганием увидел, кто закрыл Сашу.

    Эдик, стоя над другом, с явным напряжением последних сил, удерживал защиту. Эдик, о котором каждый встречный был готов говорить приятные слова, но в котором не был уверен, случись колдовать что-то кроме чернил, о котором вспомнили бы в последнюю очередь, если бы пришлось строиться на защиту НИИЧАВО от Тёмного легиона.

    Этот Эдик, Эдик Амперян, Эдик Г. Амперян единственный успел трансгрессировать к Привалову сразу после перемещения на полигон и сейчас в одиночку спасал друга.

    Роман чувствовал, как джинн стремиться расшатать сильнее выставленные ими барьеры, и быстро повернулся к Витьке, Кате и Володе.

    – С Приваловым Эдик! – крикнул он, пытаясь пересилить шум песка и вьюги.

    Катя сосредоточенно кивнула, крепко сжала ладони, собирая магию щитов в умклайдет.

    – Ослабьте барьер, я их перенесу.

    – Джинн распространится, – насупился Корнеев.

    – А так Эдик и Саша погибнут. Ослабляй! – Ведская развела руки, блеснула волшебная палочка, тихо гудящая сосредоточением волшебства магистра.

    Роман быстро протараторил упёршемуся Корнееву:

    – Витька, пустое. Ослабляй фокусно.

    Витька цокнул, но кивнул. И мерцание барьера вмиг спало, облако, переливающееся всполохами молний, сгустилось и тут же, не теряя ни доли секунды, начало пикировать на Амперяна и Привалова.

    Раздался громкий хлопок. Пыль и снег, окружающие щит, рванули навстречу джинну. Что-то иссиня-блеклое смело мелькнуло наперерез огромному клубящемуся облаку. Сверхскорая трансгрессия заставила умклайдет Кати резко срезонировать, вибрация переросла в шумный треск – звук распространился резкой волной.

    Услышав, как позади них что-то упало, Роман с Витькой и Володей снова воссоздали барьеры, начиная не сговариваясь, сгущать пространство, дабы сохранить город и все прилегающее в округе от давней и проголодавшейся беды.

    Катя запалисто скоро оглядела программиста и героя. Саша пребывал в странном оцепенении, видимо, ещё осознавая, что с ним учудил этот день. Эдик слабо закашлялся – весь пыльный, он казался едва живым.

    Ведская чуть наклонила голову, сосредоточенно хмуря брови. Одна мысль так ярко вертелась, всё снова и снова складываясь в простую фразу – как мало люди умеют судить об истинной сердцевине. Как мало увидели бы в героическом подвиге что-то "амперянское".

    – Катя! – гаркнул Витька, выводя её из минутного замешательства. – Бутылку заточительную кто создаст, Пушкин что ли?!  

    Магистр моргула и хлопнула в ладоши, сдавливая умклайдет, после – медленно разводя руки. Толстостенная бутыль создалась прочными молекулярными сетями. Катя тут же передала её Роману, который сделал пару шагов, оказываясь вплотную к линии магической защиты. Тонкой кромке, что отделяла бушующего джинна от всего остального мира.

    – По схеме Жиакомо, – обернувшись, напутственно крикнул старший магистр и, поймав взгляд жены, задорно подмигнул – словно говоря, что всё в порядке – не в первой.

    "Сменовский" полигон озарила яркая вспышка света. Пространство вокруг джинна сгустилось и, увлечённое сетями могучей магии Ойры-Ойры, завилась верёвкой. Роман повёл горбатым носом, пальцы очертили траекторию движения – и длиннющая верёвка покорно проскользила в бездонную заточительную бутыль.  

    Роман дождался конца и победно закупорил новую камеру "временного-безвременного содержания".

    Пыль и снежная буря окончательно улеглись в этой части Соловца. Роман с острой улыбкой обернулся к друзьям, салютуя джинном:

    – Всё в лучшем виде.

    Витька с ходу заязвил в ответ, складывая руки на груди:

    – Лучше пусть Выбегалло в лучшем виде предстанет перед Янусом-У и Модестом Матвеевичем и ответит за это цирковое представление... и за мою испуганную диссертационную музу!

    Володя содружественно кивнул. Катя оглянулась на Привалова и Амперяна, что всё ещё без сил лежали на заснеженной земле. Эдик сонно смотрел в небо, уже по-зимнему вечернее, хотя, сколь он помнил, когда разбилась бутыль было лишь пять часов... или было уже восемь? Перед тем, как институт потрясла громкая звуковая волна, Эдик был занят совсем другим – старательно готовил статью от отдела Линейного счастья для стенгазеты...

    Сейчас же он лежал на спине посреди самого крупного полигона. Голова его была блаженно пуста. Он отвлечённо рассматривал, как крупные хлопья снега мягко планировали с высоты тусклых туч и даже не расслышал, как магистры принялись решать самый что ни на есть насущный – после спасения Соловца да и всей страны от страшного джинна многовековой выдержки – вопрос:

    – Нам надо как-то транспортироваться обратно в НИИ, товарищи-маги, на носу Новый год – всего час остался. У кого остались силы?..

⊱⋅ ─────── ⋅⊰

    В главной зале слышался шум толпы – видимо, сотрудники уже собирались. Кто-то выкрикивал поздравления с наступающим и пожелания успехов в работе, пару раз победно отзвучали мелкие хлопушки с конфетти, брякнули бутылки с газировкой из Линейного Счастья.

    Свет в коридоре вновь навязчиво замигал. Роман даже моргнул с усилием несколько раз, чтобы понять – рябь это в глазах или действительность. Эдик тихо и устало выдохнул, сильнее опираясь на друга. Коридор НИИ рядом с новогодним залом казался целостным, в конце даже виделась уцелевшая праздничная ель с красной звездой на макушке, гирлянды горели, но мигали в такт лампочкам от перепада напряжения.

    – Опять Выбегалло, что б его так и раз эдак! Зуб даю, неспроста он джиннов вешать начал! – злобно оскалился грубый Корнеев, встряхивая Привалова, что опирался на его плечо, как Эдик на Романа. Все ещё отходили от битвы с джинном и последующей трансгрессии.

    – Витька, конспирологией сыт не будешь... – вкрадчиво начал было Амперян, когда его перебил старший магистр.

    – Он прав, – Ойра-Ойра сосредоточено обвёл всех взглядом, останавливая глаза на Кате. Та молча прищурилась, недовольная складка мыслительных шестерёнок причин и следствия легла между бровей. – Мы отсутствовали приличное время и не могли точно отслеживать его действия. Нельзя отрицать, что в последний месяц со стороны профессора ведутся весьма подозрительные работы...

    – Ты полагаешь?.. – едва пробасил Почкин, когда рядом с ними резко приземлились из ниоткуда Стеллочка и Олег Потык – лаборант из Абсолютного Знания.

    – Олег Никифорович, вы так кого-нибудь прибьёте однажды. Не трансгрессия это, честное слово, – с жалостью констатировала Стелла, заторможенно оглядываясь. Глаза её вдруг тут же наполнились испугом. – Саша!

    Витька тут же попытался её образумить в своей эмпатичной манере, скривив губы:

    – Не кричи ты, живой он, Сашенция наш...

    Лаборант Потык тем временем метнулся к старшему магистру и Ведской, потерянно переводя взгляд.

    – Совершенное безобразие творится, необходимо что-то предпринять да поскорей, товарищи-маги,– взволнованно протараторил Олег, запалисто указывая куда-то в сторону. – Помогите – я против него бессилен. А за его вопиющие нарушения, Модест Матвеевич мне как дежурному голову открутит. Я человек маленький – а корифеев как назло никого уже и нет, день рабочий закончился по законодательству...

    Катя примирительно подняла ладони:

    – Погоди, не понять так всё толком. Чьи нарушения?

    – Выбегаллы. Профессора, – быстро добавил звание лаборант, хмурясь. – В подвале какая-то установка его с полем от квантовых козлов, питается устройство от сети института – это опасно, а профессор выключать отказывается да ещё и журналистов пригласил! А это тоже нарушение да будет ему известно!

    Роман переглянулся с Катей. На лице Ойры-Ойры расцветала странная ухмылка. Ведская же лишь побелела.

    – Итого мы имеем факты заговора и козней, – подвёл черту Рома. Он обратился к Потыку. – А установка какая?

    Лаборант брезгливо поморщился.

    – Выбегалло её вечным сохранителем массы прозвал – журналистам расхваливал. На деле – иллюстрация "из пустого в порожнее". Устройство из двух сосудов, что жидкость из одного в другое, всё ещё в нестабилизированном поле...

    – Но если это дело в нестабилизированном поле происходит, – медленно начал рассуждать Роман. – То там масса не сохраняется, а увеличивается, потому устройство к сети института он и подключил... А это значит, что мы имеем рост массы в непредсказуемом поле с вероятностью... самоуничтожения после пересечения горизонта событий – критической массовой величины.

    Эдик, опирающийся на Ойру-Ойру болезненно зажмурился. Этот день никогда не закончится – такая шальная пессимистичная мысль Амперяна жалила знатно.

    – Надо что-то предпринять... – слабо проговорил он.

    – Я превращу его в чайник, – грубо заявил Корнеев, пыхтя от негодования.

    – Витька...

    – Со свистком, – уступил Витька.

    Катя покачала головой.

    – В установке использованы нестабилизированные квантовые козлы, которых нет по документации, – она медленно сжала в ладони умклайдет. – Получим распоряжение от Модеста Матвеевича – сможем дематериализировать даже при возмущённом Выбегалло.   

    – Журналистов выведем под предлогом предписания "никого не впускать", – продолжил Роман. – Если получим согласие Януса Полуэктовича, сможем и Выбегалло на ночь выпроводить...

    Все магистры переглянулись, прикидывая силы друг друга. Битва с джинном была, конечно, делом бравым, но предстоящее сражение решало исход войны.

    Все молчали. И молчание затягивалось. Свет продолжал наглым образом мигать. И Роман в который раз понял, что решать надо уже сейчас и сразу всё:

    – Володя и Стелла займутся нашими героями – Саша и Эдик должны отдохнуть, плюс им бы мед.помощь не поизлишествовала, – Ойра-Ойра бережно передал Амперяна Почкину. – Катя и Витька – на вас распоряжение начальства.

    Корнеев грубо заломил бровь:

    – А ты?

    – А я пойду в подвал решать вопрос на передовой, – заключил старший магистр. – Если мы не успеем с разрешениями, у нас есть козырь в рукаве, – и Роман шутливо покачал бутылью с многовековым джинном, что наверняка был ещё так разозлён, что разнёс бы при первой возможности сто тысяч установок Выбегаллы не моргнув и глазом.

    Катя обеспокоенно сглотнула ком в горле. Осознание, что Роман шёл на намного больший риск, чем она или Корнеев, холодом сковывала тело.

    Лампочки замигали сильнее. И прежде чем Ведская успела что-то сказать, Витька беспринципно ухватил её за рукав и потащил сквозь этажи.

⊱⋅ ─────── ⋅⊰

    Витька П. Корнеев слыл грубым и неотёсанным магистром, что всё же достиг статных высот в магической физике в разделе Универсальных Превращений. Но грубая прямолинейность, однако ж, была и оставалось его визитной карточкой и крестом. Почти не было предложения, в которое Корнеев не вкладывал щепотку-ложку желчи или остроты. Редкий день выдавался в институте, чтобы нельзя было услышать что-то вроде "Витька из Универсальных опять мне шпильку пустил". Виктор Павлович порой раздумывал, что его манера общения своего рода была силой Вселенной, сберегающей баланс от безмерно доброго Эдика Амперяна, что с лихвой компенсировал все грубости коллеги.

    Но нельзя было отнять у Корнеева и того, что когда жизнь устраивала Витьке проверку на прочность, он её проходил. Сухим из воды выходил редко, но с задачами справлялся.

    И когда Роман поручил ему, Витьке, получить разрешение у придирчивого и лоснящегося Модеста Матвеевича Камноедова об установке профессора Выбегаллы, Корнеев наперёд знал – в лепёшку разобьётся, а институт и друга не предаст.

    Какими правдами и неправдами Витька получил документ с печатью, Катя с содроганием боялась представить, но факт наличия разрешения, что Корнеев держал сложенным в правом кармане пальто, не мог не восхищать. В купе с документом, который Ведская сумела получить с подписью Януса-У Невструева, перехватив того на конференции в Москве, это вселяло надежду.

    И сейчас, находясь в странной аффектации, дыша морозным воздухом столицы, Катя даже и не задумывалась, почему между ней и Янусом-У произошла такая интересная беседа, смысл которой, как и всегда бывало с У-Янусом, ты понимал лишь года спустя.

    "Всё перемелется — мука будет".

    Катя давно положила себе за правило не допытываться до Януса. В знание грядущего чувствуется что-то фаталистическое и неправильное. Да и не к чему. Всё, что Янус говорит, он говорит в достаточной дозе.

    Потому она сосредоточенно кивает, складывая драгоценное подписанное распоряжение в папку. И не обращает внимания, когда Фотончик, привычно сидящий на плече Невструева, что-то кричит ей вслед, растягивая букву "р-р" с особой любовью.

    Янус Полуэктович следит за уходящим магистром долгим проникновенным взглядом. Он знает, что Роман Ойра-Ойра будет стар-р, как любит повторять Фотончик. Стар-р, р-рассудителен, пер-редовой, да и р-родитель, пр-рофессор-р и дир-ректор-р. Янус знает, что Екатерина Ойра-Ойра всё также будет упор-рной (хотя, кто-то поспорил и возразил "упёртой", но есть грань между добродетельным упорством и глупым препирательством), будет яр-ркой звездой в науках Волшебства и Магии, рука об р-руку с мужем, и в конце концов тоже, по словам Фотона, будет и стар-рой. Янус отправится в своё путешествие всё же раньше конца и не будет знать, умрут ли они в один день... пока он всё более уверен, что да.

    Даже в зале конференций Москвы часы продолжают свой неминуемый ход, всё стремительнее приближаясь к заветному числу, и Янус-У, щёлкнув крышкой карманных часов, развернётся и пойдёт к комнате, что ему выделили в гостиной. И завтра для всех ему назовётся вчера, а вчера всего мира – обернётся его завтра.

    Витька с недовольным видом прикурил, звонко закрывая зажигалку. На его меховой шапке уже вовсю скопился маленький сугроб снега.

    До полуночи остаётся четверть часа. Магистры скорым шагом направляются по улице Москвы к ближайшей гравитационной аномалии, чтобы быстрее трансгрессировать в НИИЧАВО разом.

    Вьюга тихо шепчет, напевая себе под нос снежную серенаду. Витька, не теряя времени, запалисто и грубо ворчит о сложившейся ситуации:

    – Нет, Катя, я не просто возмущён – я ужасающе возмущён, – фыркнул Корнеев, перекатывая свой умклайдет в ладони. – Выбегалло... сколько людей знает про его "достижения"? – он тут же сам продолжил, недовольно сопя. – А сколько знает о теореме Амперяна про звёздные сферы и радиацию счастья?

    Ведская капитулирующе кивнула:

    – Намного меньше...

    – Ага. А сколько хотя бы краем уха слышали о твоём способе ионизации атомов лунной пыли для улучшения регенерации? – упорствовал Витька, которого не сбивал ни скорый шаг, которым они шли, ни сигарета в свободной руке. Он продолжал разгонять тему социально-научной несправедливости, сев на своего конька. – Молчишь? Понятное дело – меньше предыдущей суммы. А о моей методичке про практические и необыкновенные трансформации материи без условий вакуума?

    – Ещё меньше...

    – То-то и оно. А об решении Ойры-Ойры двух неберущихся проблем магической физики, о чём должен знать каждый уважающий себя... не то что маг, просто человек!

    – Соответственно...

    Витька затянулся, выпустил в морозный воздух коридора струйку дыма и угрюмо насупился.

    – О чём и речь. А этот "прославленный профессор" из пустого в порожнее журналистам показывает, что ещё с минуты на минуту рвануть может – тоже мне, наука! Не профессор, а вредитель, и главное – не по принуждению, а по сути своей! Знаешь, Кать, – серьёзно говорит Корнеев, доверительно понижая голос. – Если после Нового года не будет новых бумаг о запрете этого "родильного недоразумения" или хотя бы о хорошем снижении его финансирования в вашу пользу, честное слово – я прокрадусь в административно-хозяйственный отдел и с превеликим удовольствием собственноручно подделаю документы...

    Катя саккадированно вздохнула, выпустив от изумления облачко пара. Её янтарные глаза уставились на хмурого Корнеева, что пытался спрятать взгляд с самым непринуждённо-натянутым видом, сосредотачиваясь на очередной затяжке.

    Она тепло улыбнулась:

    – Знаешь, Витька, не такой уж ты и грубый, каким пытаешься казаться...

    Корнеев неопределённо дёрнул плечом, отвернувшись, неловко откашлялся:

    – Давай... это... забыли и проехали, – он тут же повернулся, погрозив ей пальцем. – И не вздумай кому-нибудь эту чушь рассказывать!

    Катя рассмеялась:

    – Даже Верочке?

    – Ей особенно! И вообще, не о том речь у нас, – Корнеев быстрым щелчком испепелил сигарету и протянул Ведской руку. – Давай, трансгрессировать к твоему мужу будем, чтоб его Выбегалло живьём не съел.

    – Не съест – подавиться, – хмыкнула она в тон, чувствуя скорее подспудно, чем явно, что Витька рассмеялся, потянув её в пространственное перемещение.

⊱⋅ ─────── ⋅⊰

    Роман Петрович Ойра-Ойра стоял в расстёгнутом зимнем пальто с барашковым воротом в арке новогодней залы с видом выполненного долга созерцая радостных сотрудников НИИЧАВО, что были полностью поглощены несорванным празднеством.

    Даже сейчас, когда до Нового года оставалось всего пара мгновений разной длинны, практически все люди отказывались полностью сибаритствовать – то тут, то там группки молодых ведьмаков и ведьм что-то увлечённо рассчитывали, исписывая чернилами салфетки; некоторые магистры собирались и обсуждали с магическими иллюзорными иллюстрациями свои новые задумки на грядущий год; пару раз глаза старшего магистра улавливали неуловимых корифеев. Под потолком, так и норовя когда-нибудь задеть шпиль огромной праздничной ели – чудом уцелевшей при налёте джинна – парил товарищ Мерлин, крутя ручку радио.

    Институт стоял, с минуты на минуту приближался Новый год, и жизнь била ключом. Роман удовлетворённо подводил итоги дня, понимая, что закупорка многовекового джинна, выпроваживание журналистов, дематериализация опасной установки и утирание носа Выбегалле при помощи Кати и Витьки – это квинтэссенция того цугцванга, что пророчило назначение Амвросия Амбруазовича на пост его, Романа, "помощника". Несмотря на все козни профессора, на все его уловки с электричеством, на исхищрения с джинном – у Ойры-Ойры было существенное преимущество. Он был молод, горяч, неспроста звался старшим магистром и он был не один. Совершенно не один.

    Где-то слышался смех Корнеева, ярко веяло свежими мандаринами. Роман был готов поспорить, что Витька уже успел зайти за Верочкой и теперь вырезал из шкурок мандаринов забавные зубы, чтобы её рассмешить. Не так давно Ойра-Ойра видел, как Володя Почкин с самой милой улыбкой опрометью бегал на второй этаж за квантовым биноклем для единственной лаборантки из отдела Смысла жизни. Эдик, как и подобает одному из главных героев дня, стоял на одном из балкончиков залы в тёплой компании магистров и ведьм, что очень хотели узнать о сегодняшней катастрофе под Новый год всё и даже больше.

    В светлых всполохах темноты Роман разглядел танцующую у всё же оставшейся гирлянды с джиннами примечательную парочку. Заведующий Недоступными проблемами не сумел сдержать улыбки – Привалова, по его деловитым очкам и отпущенной бороде, и Стеллу, по её особенно коротким медным волосам, он бы узнал среди сотен сотрудников, а уж тем более, когда они были вместе.

    А ещё Ойра-Ойра знал, что где-то в карманах главного почитателя "Алдана" есть коробочка с кольцом – серебро с бриллиантом, который Привалов, испыхтясь, но всё ж таки сконденсировал сам под чутким руководством старшего магистра и Витьки.

    И теперь Роман задавался лишь одним вопросом об этом уже решённом деле – сделает ли Саша это в этом году или в первый день вот-вот наступившего? Или, может статься, потянет до седьмого числа?

    Позади послышался знакомый стук сапожек. Александр и Стелла тут же улетучились из головы и Роман с лёгкой ухмылкой повернулся к жене. Катя как раз поправляла вязаную шапку с забавной кисточкой. Почувствовав на себе его взгляд и перехватив, она задорно подмигнула.

    Ойра-Ойра шагнул в темень коридора, обнимая её.

    – Рома, застегнись, простудишься,– тихо проговорила девушка. В ответ Ойра-Ойра со смехом распахнул своё зелёное пальто шире, обнимая её и утягивая во внутренность своей одежды.

    – Это чтобы мы не замёрзли по пути домой,– Катя скептически мычит, сдерживая подкатывающий смешок.

    – А идти мы будем боком – приставным шагом или задом-наперёд?

    – Вечно вам, Абсолютному Знанию, всё познать надо,– Роман улыбнулся, в его мягком голосе звучала тёплая, глубокая нежность.

    Даже в полумраке комнаты от Кати не укрылось, как счастливо блестят его глаза. Такие карие, такие родные. И такие глубокие, что всякий раз Ведская рискует утонуть в нём. Но даже если включить установку, с которой она писала диссертацию по теме мультипульсорных магический настроек вариативных вселенских чисел в природе переменчивого магнитного поля на пигментных клетках; даже если включить установку, на которой изменила цвет своих глаз на янтарный, даже если воссоздать на другом человеке радужку точь-в-точь как у Ойры-Ойры, атом к атому, Катя уверена, что ничего не почувствует к этому человеку. Потому что дело не в цвете глаз. Дело никогда не бывает в цвете. Всегда и везде двигателем будет человек. И потому она знала, что будет любить его всегда, а Роман примет её янтарные радужки с той же улыбкой и теми же тёплыми объятиями, и столь родной фразой: “моё солнце”.

    Она улыбнулась, касаясь ладонями его лица. Ойра-Ойра ответно высвободил её из плена пальто. При этом в холщовой сумке, которую маг держал в левой руке, что-то стеклянно брякнуло.

    Девушка тихо рассмеялась.

    – Что ты украл, горе-волшебник? – Роман деловито фыркает и корчит мину, клюёт жену в щеку, и нежно тянет к выходу.

    – Во-первых, это "Крем-сода" и твой любимый "Байкал", во-вторых, из-за перерасчёта Выбегалло газировки было наматериализованно несчастно добрым Эдиком Амперяном намного-намного больше, чем требовалось и эти две бутыли и так бы остались без должного внимания, а в-третьих, будем считать это маленьким вознаграждением за всю эту историю...

    Из коридора вдруг перестали доносится голоса – всё замерло на малую долю минуты, а после – снова разразилось бурными выкриками, и звуковые волны переплелись в один единый конгломерат счастья. Пробили куранты. В Соловце, да и во всем мире, подчинённому этому часовому поясу, наступил Новый год.

    – С Новым годом, любовь моя, – говоря это, Катя улыбается. Роман наклоняется и нежно целует её, чувствуя, как она касается его плеч.

    Голос старшего магистра звучит низко и тихо, по-особенному выделяясь в гаме:

    – С Новым счастьем, моё солнце.

    Дверь института раскрылась, петли мягко скрипнули, будто бы говоря двум магам слова прощания и надежды на скорую встречу.

Роман быстрым движением размотал свой шарф и применив заклинание преобразования Лоренца, без повреждений растянул вязаное полотно до размеров хорошей шали. Пара укрылась импровизированной накидкой, вокруг них уже мерцало мягкое поле, что вынуждало ветер и снег обтекать их в структуре бытия.

    Бренчали склянки с газировкой, шуршал снег под ногами. Катя и Роман тихо переговаривались о всякой всячине, что только есть на Земле, смеялись и изредка переглядывались, улыбаясь. Даже резкие порывы вьюги не могли нарушить счастье этих двоих.

    Мороз к полуночи, как и предсказывал товарищ Мерлин, стал крепок как никогда, но Ойра-Ойра и Ведская не чувствовали холода. Покуда у них была цель, к которой они шли, и покуда их горячие сердца любили – друзей, работу, институт, даже зиму с пробирающими морозами и мелкими снежинками, что так и пытались попасть именно в глаз, а особенно – покуда они любили друг друга всеми фибрами души, холод был не властен над ними.

    Фонарь тихо поблёскивал в ночи. Раздавался мягкий мерный скрип шагов по главной улице. Сквозь шёпот песни зимы еле слышно звучал смех мужчины и женщины. Заискивающе перекатами шуршала позёмка.

    Вьюга начинала стихать. Она существовала уже много сотен веков, и ей потребовалось одного взгляда на них, чтобы понять.

Она не сможет заморозить этих двоих. Не сможет коснуться их горячих сердец. Не сейчас да и не когда-либо тоже.

    Вдалеке звенели бубенцы – может, кто вырядился ямщиком с настоящими санями, а может... кто знает, что происходит в Новый год в Соловце?

    Но это уже совсем другая история.