На небе со стороны востока разливались яркие пятна – как замершие в полёте малиновые и жёлтые ткани, оплетаемые всполохами фиолетового и синего, переливами оранжевого, они складывались в красочную самобытную картину. Зимние рассветы совсем иные, чем, скажем, летние. Да и все рассветы непохожи друг на друга, они меняются и всегда предстают в новом свете. Ибо всё меняется, лишь глупцы утверждают, что есть вещи, неподвластные времени: рассветы, закаты, горы, леса, дома, люди – всё подвергается переменам.

    Константы, то, что полно истинного постоянства, никогда не увидишь глазами. Их можно лишь ощутить сердцем, попробовать разглядеть душою. Однако пытаться воочию указать на вечность пальцем бессмыслица даже для человека и признак узкой галиматьи.

    Не всякий человек дойдёт до этой простой истины, но маги были с миром в других отношениях. Они знали.

    Мелкие колкие снежинки отбивали сбитый ритм природы о стекло окон научно-исследовательского института чародейства и волшебства. Вьюга тихо завывала, декламируя оду наступившему декабрю и у любого прохожего кровь стыла в жилах от этой песни зимы.

    А в коридорах кипела жизнь – словно артерии с горячей кровью. Сотрудники, одиночными эритроцитами и группами лейкоцитов, курсировали из одного отдела в другой. Упорядоченная суета и бурление труда не давали никому и малого шанса ощутить холодок за окном.

    Катя уверенно шагала, прижимая к сердцу две зелёных папки из Абсолютного Знания. Позади неё, то и дело спотыкаясь о ровный паркет и собственные ноги, спешил лаборант первого года работы воодушевлённый и уверенный в своей правоте Олег Никифорович Потык.

    – В конце концов, это попросту смешно, – подытожил лаборант, поправляя свои солидные очки. Магистр пожала плечами, равнодушно в той мере, на какую была способна. В памяти ещё свежи были воспоминания недельной давности, когда Володя объявил всему честному собранию, что к Роману приставили профессора Выбегалло как “помощника по организационным делам и творческого советника”.

    И это воспоминание столь яркое в общем ворохе событий, что на долю секунды, прикрыв глаза, она позволяет себе погрузиться в калейдоскоп памяти.

    Комнату, доселе радостную и шумную, будто бы укрыли пеленой молчания и оцепенения. Даже решительный Роман несколько мгновений просто смотрел на Володю Почкина, словно оценивал, тот ли это Володя, уж не дубль ли, созданный шутки ради или ещё кто похуже. Но это был тот самый Почкин, и он явно не врал.

    – Скажи, что ты шутишь. – Едва слышно прошептал вежливый Эдик, на что магистр яростно затряс головой.

    – Тут в документе так значится. И внизу – Янус Полуэктович руку приложил…

    Витька мрачно и лаконично изрёк:

    – Хана. – Тут же разгорелся спор по этому вопросу фаталистического пессимизма.

    Роман сел обратно на стул, дабы обрести большую опору. Он был, безусловно, далеко не робкого десятка, но тут потрясение было массивным и требовало раздумий. К тому же назначение не абы кого, а именно Выбегаллы становилось колкой шпилькой Судьбы.

    На его плечо легла мягкая ладонь, и Ойра-Ойра рефлекторно накрыл её своей рукой, только после обернувшись на жену. Катя была бледной, как всегда происходило в минуты чрезвычайных эмоциональных потрясений. В этом они были разными – Роман горячился, и его уши становились всё более карминово-красными, а она белела, противясь подчиняться маразму. Проявления двух сторон одной монеты – упорства и настойчивости им было не занимать.

    – Быть может, это не столь большая роль, – тихо в общем гаме проговорила Ведская. Старший магистр сжал её руку сильнее, медленно кивнув. Эту мысль он допускал, даже, вполне вероятно, того и предполагал документ – “помощник” не есть “организатор”. Однако зная упрямство и настырность Выбегаллы, его желание из каждого своего действия делать сенсацию и псевдонаучный вывод, опасения ощутимо тяготили сердце. Но даже эта изворотливая настырность всецело могла разбиться об Романовы твёрдую решительность и выдержку, главное – чтобы их хватило.

    – Да скрутить его в три погибели и превратить в чайник – толку больше выйдет! Я готов собственноручно этим заняться, даром что ли в Универсальных Превращениях! – тем временем в запале спора выкрикнул Корнеев.

    Амперян с самым возмущённым видом воззвал к пропавшей совести и исчезнувшему приличию:

    – Витька!

    – Нет, постойте, насильственное превращение – это уже на уголовную статью потянет, – рационализировал Привалов, уже прикидывая в уме возможные развилки событий. Он уже высказал многое и сейчас, кажется, нащупал нужный вариант. – Но делать что-то надо. Пойдём к Янусу…

    – А! К Янусу-А, – закончила за программиста Стеллочка, с улыбкой переглядываясь со своим возлюбленным.

    Ситуация принимала обороты, и обороты шли семимильными шагами куда-то вдаль – даль то ли преступности, то ли сговора, а то ли всего этого разом.

    – Так, господа! – оборвал всех Роман, повышая голос и дважды хлопая в ладоши. От применения заклинания Жиакомо-Левитского в комнате возникла звенящая тишина. Витька настырно открыл рот и изобразил говорящую рыбу. Ойра-Ойра хлопнул снова, рассеивая чары. Теперь он окончательно овладел собой после такого потрясения и мог мыслить здраво. – Давайте все остановимся и снизим градус наших изысканий. Никого превращать в чайник мы не будем, – он предупредительно взглянул на Корнеева.

    Тот фыркнул, возмущённо взмахивая руками и ударяя о бёдра:

    – Больно-то и хотелось, – и грубый Витька принялся мерить кабинет шагами.

    Роман кивнул, понимая, что указание принято и Выбегалло будет жить.

    – Теперь о всех остальных… громких заявлениях, – продолжил старший магистр. – Применение временных заклинаний в личных целях, товарищ Почкин, противозаконно. Применение артефактов из раздела двадцать семь, товарищ Стелла, более чем наказуемо. А запятнание себя расчётом вероятности, упадёт ли кирпич на Выбегалло в ближайшее время, на “Алдане”, товарищ Привалов, в высшей степени пагубно, – Саша недовольно отпил чая, отводя душу в этом сёрбании. Роман улыбнулся. – К тому же, у тебя там со вчерашнего дня шестидесятеричная система. А леденящие думы товарища Екатерины я попрошу забыть – отстранение Выбегаллы по делу июньского погрома его экспериментальной установкой, учитывая давность...

    – И в мыслях такого не было. Однако не все предложения были преступными, – мягко заметила Катя, чуть улыбнувшись и сощурившись. Ойра-Ойра кивнул.

    – Согласен. Скажем, консультация Януса Полуэктовича более чем разумна. Учитывая, что он и подписал заключение, – на сердце чуть отлегло. – Да и не впервой, что-нибудь придумаем.

    Почкин, все ещё не опустивший листок, деликатно кашлянул в свой большой кулак, ненавязчиво намекая, что это ещё не всё.

    Эдик, предчувствуя, снова наколдовал чай и принялся разливать. Фарфор несколько звякал, будто бы дрожал сам. Стелла поджала губы и нервно коснулась своих медных коротких волос, оправляя и так прекрасную причёску.

    – Касаемо финансирования… Из всех присутствующих, по ущербу не повезло только Знанию – вы делитесь с Выбегалло.

    Ведская кисло усмехнулась, пожав плечами:

    – Володя, то не новость, мы и раньше с ним “делились”. Те тридцать процентов, что он у нас вытягивал, конечно потеря, в работе все это ощущают, но ничего, постепенно привыкаешь, – её янтарные глаза вдруг приобрели настороженное, острое выражение и метнулись к магистру. – Погоди… а какие там проценты?

    И тут явилось страшное, облачившись в звуковую волну благодаря Почкину, гром посреди ясного неба в конце ноября был бы воспринят мягче и радостней:

    – Пятьдесят пять на сорок пять…

     Пронизанная стена, поддавшаяся легкому заклинанию, которое знает каждый первокурсник, обволакивала, будто чуть подмёрзшее сливочное масло. Катя потерянно проморгалась, понимая, что уплыв в воспоминания пропустила, как они с Потыком прошли на нужный этаж. Магистр, чтобы не увязнуть, подалась корпусом вперёд, и перекрытие выпустило её, чуть заколыхавшись, как желе.

    Олег, тем временем, всё же застрял и с недовольным видом пытался вырвать из плена правый ботинок.

    – Чистейшей воды случайность, – пыхтя, заверил лаборант, размягчив стену вновь. Катя молча отвела взгляд, чтобы не смущать Потыка и не растягивать этот конфуз ещё дольше. Память играла злую шутку, а яркость процентов и бессилие против цифр выражались горечью на языке. Передав одну из папок Потыку, Ведская кинула, отпуская Олега в странствия по отделу Универсальных Превращений.

    Катя задержалась на месте, провожая своего будущего коллегу долгим взглядом. До кабинета Витьки Корнеева оставалось всего ничего – пару шагов сделать, но ноги в оцепенённом благоговении подчинялись думам. А думы были всё о том же.

    В заключении Учёного совета её волновал больше даже не само несправедливое распределения финансов, возмущал сам факт наличия такового. Масла в огонь подливала и утреннее столкновение в коридоре с профессором Выбегалло. То самодовольство, с которым Амвросий Амбруазович принялся сходу ругать вверенный ей отдел на чём свет стоит, а затем и приплетать общую распущенность в качестве оправдания справедливости решения, возмутило в её душе те уголки, о существовании которых Катя доселе и не подозревала.

    Всё же, дуться вечно на препирательства Ведская не намеревалась. Глубоко выдохнув, магистр прижала папку ближе, чувствуя, как равновесие вернулось к ней в полной мере. Но стоило лишь сделать первый шаг в сторону кабинета Корнеева, как позади раздался вежливый оклик.

    – Катерина Александровна! – Катя немного заторможено обернулась на почтительный голос. По одному обращению – переменой имени “Екатерина” в “Катерину”, “Роман” в “Ромео” или “Александр” в “Алехандро”, можно было догадаться, кому тот принадлежал.

    Перед ней стоял Кристобаль Хозевич, заведующий отделом Смысла Жизни, что делило этаж с Универсальными Превращениями. Элегантный, в отточенном костюме, накинутой на плечи изящной шубе и с тростью в левой руке.

    Девушка уважительно кивнула.

    – Кристобаль Хозевич. – Мужчина несколько задумчиво покрутил трость за витой наконечник, а затем перевёл взгляд тяжёлых и проницательных серых глаз на неё. Лет семь тому назад Катя, как и все маги и ведьмы-практиканты, не задумываясь, сжалась бы под этим давящим грузом вдесятеро. Или провалилась под землю. Буквально.

    – Спешу принести вам глубочайшие соболезнования. Об изменении финансирования Абсолютного Знания в пользу… – лицо его в той сдержанной форме, что могло себе позволить, изобразило явное неудовольство, словно одно упоминание и напоминание об факте существования этого объекта причиняло Великому Инквизитору неимоверную боль. – Этого, простите, недоразумения, “Родильного дома” – чрезвычайно неприятная вещь. Прискорбный день…

    – Кристобаль Хозевич, – она чуть прокашлялась, собираясь с мыслями. – Вы не знаете, можно ли это как-нибудь обжаловать?

    Мужчина критически изогнул бровь.

    – Обжаловать? – На её кивок он чуть потряс плечами, сухо рассмеявшись. – Помилуйте, раз это распоряжение пришло от центрального совета… боюсь, тут замешаны “высшие силы”, а наш общий знакомый имеет там… своего рода протекцию.

    Катя несдержанно вздохнула.

    – Я надеялась, что если я как временно исполняющая не смогу, то заведующие отделом, Морис Иоганнович по возвращении всё же сумеет…

    – Ойры-Ойры… Молодо-зелёно да упрямо, – усмехнулся Хунта, задирая тонкий нос. Глаза его всё же чуть блеснули искренней смягчённостью, быть может, от далёких воспоминаний о собственной юности. – Сколько в вас энтузиазма. Боюсь, заведующие имеют подобное решение лишь в случае… как бишь то зовётся? – он на мгновение замолчал, подбирая слова из обширной и многоязыковой библиотеке своего ума. – Кумовство, полагаю. При должных связях и рычагах… Например, если заручиться неимоверной поддержкой Модеста Матвеевича, то он, как главный в сфере финансирования нашего института, наверняка сможет обратиться к нужным людям и...

    Ведская удручённо поджала губы. Проблема с Выбегалло грозилась раздавить её на мелкие-мелкие частицы. Бюрократический ад и хитросплетение личных симпатий, основанных на лебезении хомо-приспособленца. “Quel cadeau!“ (“Какой подарок!“ (фр.)) , как сказал бы виновник торжества.

    – Признаться, вы были моей последней надеждой в этом вопросе, – опросив всех, от Линейного Счастья, до Предсказания и пророчеств, в душе Катя всё же надеялась на помощь Великого Инквизитора, как человека с многовековым и довольно жестоким опытом. И перспектива, что намечалась в виде неумолимого Модеста Матвеевича Камноедова, чьё слово было гранит с печатью Судьбы и распространялось своей могучей силой на всё, что только значилось в любом документе НИИЧАВО или находилось на территории учреждения, – такая перспектива была удручающей.

    Конечно, отношения Ойры-Ойры и великого блюстителя букв в документах Камноедова были, как по возможности и у всех сотрудников, только хорошие, всё же одной их “хорошести“ было необычайно мало, чтобы изменить такой важный аспект, как финансирование отделов.

    Хунта кисло улыбнулся.

    – Надежда имеет свойство изредка умирать, – трость описала изящный лёгкий круг над паркетом и вдруг с громким стуком водрузилась на него. – И всё же возрождаться из пепла. В конце концов, в распоряжении же нет запрета на использование инвентаря, произведённого внебюджетно, то бишь материализованного самими магистрами…

    – Будто можно запретить… – словно ожидая подобного суждения, заведующий отделом Смысла Жизни покачал головой, чуть сотрясая плечи в смешке.

    – Помнится в позапрошлом веке, в Гренаде, когда Высочайшее правительство имело определённые трения и неустойчивость на шаре земном, на мои работы накладывался определённый указ, что бишь дополнительно создавать можно было лишь в интересах и на нужды Империи. Так что умклайдет вам в помощь. Но осадок от такого будет, этого не признать невозможно. Впрочем, – вдруг сменил тон Хунта, распрямляя плечи. Голос его стал более холодным и менторским. – На то она и жизнь, что ничего не преподносит на тарелке. Хотите жизни? Никто вам её не обещал, беритесь за эфес.

    Несмотря на строгость, которой вдруг важно закончил Кристобаль Хозевич, Катя всё же улыбнулась. Теперь трения с Выбегалло оканчательно становились делом принципа.

    – Благодарю вас. – Магистр ещё раз кивнула корифею. Хунта напускно пожал плечами, словно подобное его душу вовсе не трогало.

    Голос Великого Инквизитора был равнодушен и прямолинеен.

    – Да, раз уж я вас встретил, Екатерина Александровна, вы случайно не знаете, где большинство ваших знакомых магистров дислоцируется в данный момент?

    Катя с улыбкой сделала шаг по коридору, указывая папкой на ближайшие двери.

    – У Виктора Павловича, – кабинет был в двух шагах. – Думаю, там вы сможете застать всех.

    – Благодарю. Сегодня мы с Теодором обсуждали перспективы, и я решил, что мне надобно сказать пару слов как вам, так и мужу вашему, Роману Петровичу. – Стукнув тростью, Кристобаль Хозевич грациозно проследовал вперёд. И пока Катя, идя следом, в очередной раз прикинула в уме, как этому джентльмену удаётся практически не стучать туфлями по полу, и что такого Хунта собирался говорить Роме, её уши случайно уловили тихий комментарий, который Великий Инквизитор, наверное, адресовал не ей, а сам себе.

    – С таким подходом точно настанет пора и в реестре заведующих отделами будет значится Ойра-Ойра дважды. Но, боюсь, такое упорство будет сложно вынести… – Хунта коротко постучал и тут же отворил дверь кабинета, пропуская её вперёд. Катя кивнула, и прошла внутрь.

    Кабинет Витьки был большим и должен был носить более подходящее название “лаборатории”, чем кабинета, но Корнеев продолжал в резких выражениях пресекать всякие попытки игр с именованиями.

    Тем не менее, как ни называй помещение, внутренность это не изменит в одночасье. Потому представшая перед магистрами картина была более чем обыденной – например, Витька с хозяйской развязностью парил под потолком, закинув ногу на ногу, и чистил мандарины – своё излюбленное лакомство в этот период. Кусочки шкурок Корнеев тут же залихватски бросал с высоты в мусорку, что была в другом конце комнаты.

    Рядом с “местом для отходов” за небольшим столиком, уставленным колбами и книгами, сидели Володя Почкин и Саша Привалов. Перед ними расстилались множественные исписанные листы, и магистры с самым самозабвенным видом продолжали дописывать дальше. Между стопок бумаг то тут, то там лежали груши – явный признак, что Привалов до этого ещё и тренировался. А судя по тому, что в зубах у Володи была давно потухшая сигарета, а на макушке программиста покоился ошмёток мандариновой шкурки – проделки Витьки – увлечены эти двое были страшно. Только что карандаши их не дымились от такого напора науки.

А Стеллочка, как и обещалась, сегодня пропадала в выездных работах на полигоне.

    Напротив них, у знаменитого и вечного дивана стояли Ойра-Ойра и Амперян. Маги рассматривали агрегат, водружённый на М-транслятор, что больше напоминал гибрид гомеостаза Эшби и нечто среднее от витального генератора. Роман скептически шевелил горбатым носом, указывая на часть конструкции, что его смущала, Эдик с учтивостью сложил руки на груди и раскачивался в раздумьях.

    Запах стоял в кабинете самый что ни на есть новогодний – будто мандарины были повсюду, в каждой молекуле нашлось им место. Сложно было определить сходу – заслуга ли это высоты, с которой чистились мандарины или же дело было в их пропавшем количестве.

    Но запах этот, вперемешку с ромашковым чаем, был столь ярким и вселяющим надежду, что Катя невольно улыбнулась. Что-то необычайно теплое, родное было во всех них, молодых магистрах, что когда они собирались вместе, тьма внутри отступала, сжимаясь от страха перед этими светлыми чувствами.

    Ведская подошла к мужу и коротко клюнула его в щеку, Роман тепло сжал её ладонь, его тёмные глаза ожили, словно сбросили пелену усталости. Затем, кивнув Эдику, Катя обратилась к левитирующему Корнееву:

    – Модест Матвеевич схватится за сердце, если этот инвентарь так и будет наглым образом тут стоять под софитами. Хоть бы прикрыл чем…

    Витька фыркнул и слепо метнул новый ошмёток кожуры в мусорку:

    – Он сюда не заявится, во всяком случае сегодня. Там завал из-за “Родильного дома” и его амбиций. А во-вторых…

    – Витя, у тебя на ушах отрастёт шерсть, – вкрадчиво предупредил Роман, все так же озадаченно рассматривая прибор на диване. Вдруг в комнате замигал весь включённый искусственный свет. Впрочем, то же самое произошло и в коридоре, и во всём институте.

    Корнеев устало вздохнул, недовольно жуя дольку мандарина:

    – Второй раз за день! Вот куда лучше месье Камноедов посмотрит, Выбегалло совсем совесть потерял, включать в общую сеть явно недоработанную установку, построенную на принципе доказательства чего-то настолько очевидного, что уж и ежу понятно...

    В этот момент Кристобаль Хозевич несколько раз стукнул тростью, войдя в кабинет – всё встрепенулось.

    Привалов и Почкин, когда им шикнул Амперян, заторможенно, однако ж встали, Эдик и Роман почтительно кивнули. Витьке пришлось хуже всех, ибо неожиданность застала его в воздухе. Резко спикировав, Корнеев в мгновение ока бесшумно приземлился куда-то за лабораторный стол, а затем, тяжело на него опираясь, поднялся.

    – В ногах правды нет, Виктор Павлович, – чуть сверкнул глазами Хунта, обращая внимание на ближайший стул. – Но приятно, что все вы соблюдаете правила, зародившиеся ещё в Древней Греции, – Витька чуть нахмуренно приподнял бровь и переглянулся со всеми. Кристобаль Хозевич сухо потряс плечами на этот жест и продолжил. – Впрочем и я прошу прощения за такое вторжение. Роман Петрович, я собственно по вашу душу.

    Витька нахмурился ещё сильнее. Да и Эдик, Саша и Володя тоже. Любые жонглирования со словом “душа” от Хунты можно было воспринимать буквально.

    – В том дело, что нас с Теодором Симеоновичем интересует, как продвигается ваша работа с профессором Выбегалло, – очертив изящной тростью круг, Хунта вновь пристукнул по паркету. Роман кивнул. – Не во всех подробностях, естественно, то дело ваше…

    Ойра-Ойра тихо выдохнул и спокойно проговорил:

    – Работа идёт, – все магистры кивнули. В основном, с сочувствием. Кристобаль Хозевич прищурился, едва заметно наклоняя голову на бок.

    Для Романа мнение корифеев значило много, потому ударить в грязь лицом сейчас не хотелось совершенно. Но та рациональная и циничная составляющая Ойры-Ойры подсказывала, что у Хунты можно попробовать узнать совета, а таковое лишним с Выбегалло не было.

    И потому, взвесив все основополагающие, Роман добавил:

    – Работа идёт… со скрипом. Практически большая часть проективного материала моим “помощником” успешно отвергается…

    – Злостно, – пробасил Володя.

    – С особой жестокостью, – не преминул подтвердить Саша.

    Хунта задумчиво кивнул, все ещё смотря на старшего магистра.

    Роман решительно продолжил, глаза его блеснули:

    – И дело не в парящих роялях, – фантазия Эдика, что ушла далеко семимильными шагами. Корнеев обычно на этом моменте грубо перебивал, Володя хмыкал и передумывал заново, Привалов требовал перерасчёта и то и дело считал что-то на калькуляторе или бегал к “Алдану”. Дело было не в том, что все запальчивые и ярские идеи магистров не получали согласия и губились. Дело было в духоте, что от того образовывалась, что вытягивала все силы, что губила огонь внутри мага. Выбегалло фанатично отвергал всё – и фантастическое, и банальное, и дельное, и нахальное – в замен клал на стол бумагу с собственным проектом, что могло бы понравится любому ценителю текста без смысла, но с большим количеством красивых пустых слов. И дело дальше простых украшений главного зала не шло. – Если в силах Старших Магистров как-то повлиять на творческий энтузиазм профессора, дело бы пошло обстоятельственно лучше.

    Хунта видимо преследовал конкретные слова и подтолкнул своим твёрдым холодом:

    – Потому что?…

    От накатившей по воспоминаниям безысходности хотелось взвыть. Роман глубоко вдохнул и шумно выдохнул:

    – Потому что дело важное. Маги, что решат остаться и работать на праздник, должны тоже почувствовать Новый год. А такими темпами...

    – Любой положительный результат, полученный без преодоления препятствий, не принесёт никакого удовольствия, – довольно сухо изрёк Хунта. Ойра-Ойра едва шевельнул горбатым носом и посмотрел прямо на корифея.

    – При всём уважении, Кристобаль Хозевич, даже эта истина не приносит утешения. Данная ситуация попросту нелепа, как ни посмотри… Это же...

    – Множественные трения сторон, – уточнил Эдик.

    – Суета сует, – подал голос Привалов, подперев голову кулаком и задумчиво катая наматериализованную грушу со вкусом вяжущей хурмы.

    – Катастрофа или дело под медным тазом, – вставил пять копеек Корнеев голосом диктора документального кино про убийство. – Заявлен как "помощник", на подмогу нам, а как по мне – так за все грехи наши.

    Роман покачал головой:

    – Это сущий цугцванг!

    Хунта издал странный звук, напоминающий лязг металла. Плечи под шубой чуть затряслись и Саша, что непонимающе свёл на это брови, вдруг улыбнулся – Кристобаль смеялся.

    – Я дал вам возможный вектор, а не пособие по утешению, Роман Петрович. Подумайте об этом, как о задаче, той же вашей Недоступной Проблеме, которую надобно отпрепарировать и найти из неё выход. Жизнь вам не благотворительная ярмарка. Мужайтесь, упирайтесь и идите вперёд.

    – Легче сказать, чем показать, – тихо фыркнул Корнеев из своего угла. Кристобаль вдруг резко развернулся на пятках, упирая свой острый взгляд прямо в Витьку. Магистр замер, едва заметно вжимаясь в поверхность стула и ещё более незаметно напрягая спину и плечи. Уголки губ Хунты медленно приподнялись. Обычно такое едва ли предвещало хоть что-то хорошее.

    – Конечно, Виктор Павлович. И при всём этом, всегда есть возможность отступить и быть растоптанным временем. Поглощённым небытиём, обращённым в крупицу атомов, играющих накануне распада, что едва ли представляли из себя хоть что-то достойное внимания Судьбы, когда были в сборе… Так что выбирайте, господа. – Кристобаль вдруг лёгким элегантным движением достал из складок пространства шляпу и чуть приподнял её, обведя полями в воздухе незамысловатую дугу. Кивнул присутствующим, перед тем как сделать шаг и провалиться под паркет. – И дама.

    В комнате воцарилось монументальное молчание, наполненное горьковатым смыслом фаталистичности некоторых аспектов жизни.

    – Я бы тоже желал сквозь землю провалиться, – хрипло пробурчал Корнеев чуть откашлявшись. – “Господа”.

    Катя сочувственно коснулась плеча Романа, заглядывая в его глаза. После любых разговоров с Кристобалем Хунтой оставался странный осадок на сердце – Великий Инквизитор умел это делать как никто иной, хлёстко и безжалостно подстёгивая. А Роме и так было тяжко, это Катя знала не по наслышке – она всё чаще замечала, что его мучают кошмары.

    Например, то было буквально сегодня – Роман проснулся под пятый час, чувствуя, как сердце колотится где-то в голове, а лёгкие то и дело требуют глубокого вдоха. На улице было по-декабрьски темно, без намёка, что солнце вообще когда-то поднимется над горизонтом вновь. Голова гудела от потока мыслей, а тело морозило от липкого пота – презента от сумбурного сна перевёртыша, где всё шло не так и не там.

    Отдышавшись и придя в себя, мужчина приподнялся на локтях и тихо, воровато оглядел другую сторону кровати. Катя спала к нему лицом, прикрыв одеялом уши. Её спокойное выражение не отображало тени плохого сна, только мирный покой. В чувственной темноте ночи её кожа казалось серебряной. Кудри хаотично растрепались от сладкой дрёмы, одна рука под подушкой, вторая – почти в паре сантиметров от него. И конечно же сбитое одеяло и оголённые носки. Роман чуть замер, стараясь запомнить её такой. Запечатлеть.

    Потом, медленно и опасливо поднялся, концентрируя силу мысли на пружинах и перине – ему не хотелось нарушать её сна.

    Голова продолжала гудеть. Роман подошёл к окну и устало вгляделся в Соловец. Редкие фонари блёкло мерцали в студёной вьюге, отбирая маленькое пространство у тёмной ночи.

    В мыслях продолжали мелькать образы и фигуры. Летающие рояли Эдика Амперяна, пальмы Витьки Корнеева, рациональные фуршетные столики Саши Привалова, умозрительные банки с джиннами и Выбегалло еже с ними кружился тоже, играя на трубе какофонию.

    Роман зажмурился, вынуждая образы пропасть на короткий миг. И пока после звёздочек перед глазами шла пустая темнота, он прислонился лбом к холодному окну, чувствуя, как горбинка носа упёрлась в стекло, и принял мысленные незамедлительные меры.

“Положим, что дано: девятимерное магопространство, шесть этажей НИИЧАВО, перелом года и Сатурн в созвездии Ореона, а вектор магистратум в общей плоскости равен трём. Общий расчёт вероятности глобального курьёза...“ – от стекла голова стыла. Роман ещё пребывал в том лёгком спутанном состоянии после сна, когда мысли идут скорее понимания. И холод навеивал новый вектор. – “Да, холод... вот бы этот холод применить во благо... Хм, почему бы и нет? Положим, каток в зоне от агрегата пожеланий и успехов до зоны маленького театра, вот и всё получится на радость...“

    Позади раздалось шуршание одеяла. Роман быстро распахнул глаза и оглянулся, встречаясь взглядом с тёмными от сумрака янтарными радужками. Катя сонно улыбнулась. Роман виновато нахмурился, сетуя, что разбудил её.

    Девушка притянула колени к груди, накрывая одеялом ноги. Чуть наклонила голову на бок, лукаво, но мягко прищурясь:

    – Без тебя кровать холодная.

    Старший магистр оттолкнулся от подоконника, сипло проговорив первое, что пришло на ум:

    – Извини.

    – Всё в порядке?

“Наверное“ – решает Роман, чувствуя приятный холодок пола босыми ногами и контраст с периной,– “она хотела бы спросить, отчего я не сплю и почему глазею на ночной Соловец, но от того её слова ещё более теплые...“

    Пружины скрипнули, одеяло снова зашуршало, и вот Рома мягко обнял её, сонно и ласково целуя губы, щёки, лоб и кончик носа. Катя шипит от щекотки, но не отстраняется, лишь касается его щеки ладонью и очерчивает острую линию скул.

    – Теперь – всё точно в порядке, – улыбается Ойра-Ойра, ловя её вздох. Катя сонно жмурится, когда он перекатывается, прижимая её к своей груди.

    – Любовь моя, скажи, когда поймешь, что покатишься... – через зевок говорит она, чувствуя его губы, что оставляют короткий поцелуй на виске.

    – Не покачусь. Но скажу, – соглашается он, утопая в мягкости кровати. И сон приходит вновь, без страшных мороков и сумбурных игр.

    Роман улыбнулся, рассматривая её медовые радужки. Казалось сейчас, после разговора с Хунтой и её безмолвной поддержки, он буквально прочувствовал Катины мысли. И как странно, но тепло было сердцу от такого знания – что наконец-то он смог найти ту самую, что поняла его.

    Тихо в общем гаме, что постепенно разжёгся Витькой, Ойра-Ойра уточнил:

    – Тебе он тоже рассказал про Бытиё?

    Ведская улыбнулась скорее его улыбке, мягко и нежно:

    – Не совсем. Мы говорили о финансах. А то не есть бытиё.

    Роман рассмеялся, целуя её в щеку и оборачиваясь ко всем магистрам, что уже принялись за чай. На душе его странным образом стало легче, может от горьких и прямолинейных слов Хунты, а может от того, что Катя была рядом. Может статься, оба варианта были верны.

    А где-то в глубинах института снова включилась таинственная установка профессора Выбегалло, и напряжение заскакало, как и весь свет. Магистры недовольно прищурились, прикидывая, что такого готовил начальник "Родильного дома" под конец года...

    Но это уже совсем другая история.