— Нда-а-а... ну и тухлятина, — поморщилась Линда, перекладывая рыжий, завитой локон в вырез декольте.

— Мгм, — согласился я, уныло потягивая напиток из трубочки. Тусовка и правда была тухлой вопреки восторгам Брайана. Ну, может быть, фанаты кринжатины бы и оценили: свечи вместо ламп, бархатные кресла, дресс-код в стиле девятнадцатого века... но не я. Я, конечно, подыскал более-менее подходящий шмот, подвёл глаза, подтырив кое-что из косметички Линды (не потому, что мне, как парню, вроде как не положено иметь подобные приблуды, а потому что я нищеброд) и нацепил на себя надменный вид (ладно, это мой обычный вид), но всё равно чувствовал, что это всё ну как бы трэш. Эти историко-дрочеры разговаривали манерно, витиевато, так что мне даже рот не хотелось открывать. Ну куда там моему "сигу одолжи, бля буду" до их "сударь, не соизволили бы Вы помочь мне, страстному поклоннику саморазрушения, что как и Вы хочет, нет, жаждет восполнить в себе нехватку материнской любви и заботы с помощью всего лишь нескольких никотиновых затяжек!"? Камон, где здесь чипсы, где бургеры на гриле? Одно вино и из еды фрукты максимум.

Я посасываю вино, смешанное с виноградным соком, как идиот, и тут натыкаюсь на пристальный взгляд мужчины, что стоит в паре метров от меня, дохуя пафосно опираясь на каминную полку. Непонятно, че он вообще: альфа, бета, или коврик у ванной — мы обычно различаем друг друга по запаху, а этот объект местной атмосферы слишком далеко, чтобы что-то можно было учуять. В принципе чувак ниче такой, но уж больно пристально пялится, как маньяк, и уж слишком заморочился с образом. Я бы сказал, тут уже не 19й век, а 18й, как пить дать. Кринж, короче.

— Линда, солнце, я пойду никотнусь, а то там на меня какой-то ушлёпок пялится.

— Ага, давай. — Подруга даже не смотрит на меня, насколько ей скучно. Ну может, её кто нормальный склеит, она всё же красивая девушка. А с этой высокой причёской в викторианском стиле и буферами навыкат, так вообще богиня. Это я тут немного серая мышь. Ни сисек, ни рыжих волос. Эх.

Быстренько ретируюсь в сторону двора, и начинаю курить, поглядывая на весёлую компанию у центрального входа. Они громко смеются, и ребята в маскарадных костюмах так и липнут к тем, что помоложе. Такое чувство, что эта вечеринка для извращенцев.

Я перевожу взгляд на красивый сад и делаю глубокую затяжку. Если ситуация никуда не сдвинется, нужно будет брать Линду и валить в общагу. Проект не делан, курсач не писан, сон не выспан.

Когда моей шеи касается чьё-то лёгкое дыхание, я крупно вздрагиваю, резко разворачиваюсь и на автомате впечатываю в незнакомца кулак.

— Ах! — Мужик, что ещё недавно стоял у камина и прожигал во мне дыру, хватается за разбитый нос и припадает на одно колено.

Я тыкаю его голень носком ботинка.

— Эй, ты живой? — Стоит проверить, а то так и иск можно огрести.

Чудик поднимает на меня свои щенячьи серые глазки, полные слёз, слышится хруст вправляемого носа, я морщусь, а мужчина отнимает руки от лица и давит счастливую лыбу.

— Юноша, Ваши родители случайно не террористы? — произносит он бархатным голосом. — Тогда откуда у них такая бомба?

Я смотрю на этого идиота, до сих пор стоящего на одном колене с блаженной улыбкой во всё лицо, пару мгновений, а потом до меня доходит, что случай безнадёжен, я закатываю глаза, разворачиваюсь и ухожу.

— Постойте же! — Позади меня слышится шебуршание, и чудик нагоняет меня, отряхивая мантию из какой-то дорогущей ткани от листьев и веточек.

Он неожиданно оказывается довольно высоким парнем, и я смотрю на него снизу вверх. Внезапно становится интересно, что этот долбоёб ещё отмочит. Да и докурить бы не мешало.

Останавливаюсь и смотрю на него. Серые глазки загораются.

— Могу я узнать Ваше имя? — спрашивает чудик, всё также улыбаясь.

— Ники.

— Какое красивое имя для красивого юноши! — восхищается чудик. — Признаюсь сразу, как только я увидел Вас, то сразу понял, кто Вы такой... Вы — моя судьба, мой истинный, мой... — Я выдыхаю дым ему в лицо, и чудик закашливается. — Вы... кха-кха... словно глоток... кха... свежего воздуха в пустыне...

У мужика снова слезятся глаза, но уже не от боли, а от дыма. Я решаю, что выкуренная до конца сигарета, несмотря на то, что в пачке осталось их всего три штуки, того не стоит, тушу её о забор и иду к дому.

— Ники, постойте же... — причитает чудик, крепко хватая меня за рукав.

Я возмущённо распахиваю глаза, потому что чудик оказывается вполне себе сильным и дёргает так, что я ударяюсь плечом в твёрдую грудь, и уже собираюсь дать уёбку пизды, когда в ноздри проникает альфачий запах, несколько необычный, словно не из этого времени, но вкусный. Тело тут же получает сигнал "ебабельно" и расслабляется.

Чудик продолжает трепаться о большой любви, террористах и ещё какой-то поебени, но я не слушаю его, а разглядываю. И подбородок-то такой сильный и одновременно изящный, и нос прямой, и глаза сияющие, и волосы густые, тёмные...

— ... Ваш образ навечно запечатлился в моём...

— Здесь спальня есть? — Я прерываю его поток очколизания.

Красивое лицо чудика немного вытягивается в раздумьях, а затем эта рожа вновь складывается в счастливую улыбку.

— О, Вы хотите взглянуть на убранство дома...

Я молча хватаю его за запястье и тяну за собой. Мы проходим через наполненный "аристократами" зал, я нахожу лестницу и тащу чудика наверх. Спальни должны быть там. Он ведёт свой восторженный монолог, размахивая свободной рукой и счастливо улыбается.

За первой дверью оказывается ванная, за второй — кабинет, в третьей развлекается какая-то парочка, причём девушка сидит на коленях у парня и сосёт ему шею, а тот и рад. Я морщусь и захлопываю дверь. Одни извращенцы! И этот придурок мне совсем не помогает, лопочет что-то из разряда "а вот в моё время свечи дольше горели", и поиск траходрома целиком ложится на меня.

Наконец я нахожу свободную комнату, втаскиваю в неё чудика, закрываюсь на щеколду и толкаю придурка в грудь.

Только падая, этот мужик наконец замолкает.

Он лежит, раскинувшись, на мягкой постели и смотрит на меня недоумённо. Красивый. Пока рот не откроет.

Я начинаю молча расстёгивать сорочку.

— А... я... Ники! Подождите... — пищит что-то альфа, отползая дальше на кровать, словно от привидения, но так даже удобнее.

Я ловко заползаю на кровать, пока он не опомнился, сажусь сверху прямо ему на ширинку и мягко трусь бёдрами, расстёгивая себе рукава.

— Ох, Ники, не стоит вам так залазить на альфу, это чревато последствиями...

Да, я эти последствия чувствую своей задницей.

Не обращая на его трёп внимания, продолжаю раздеваться. Снимаю сорочку, сверкая перед восторженным взглядом придурка стройным торсом и проколотым сосочком, и принимаюсь за его одежду.

— Ники, постойте же Вы! Душ в другой стороне... как так можно, я же не выдержу, я оскверню Вас... Ники!

Я вздыхаю, оставляя в покое его сорочку, и расстёгиваю собственную ширинку.

— Давай-ка мы займём чем-нибудь полезным твой болтливый ротик... — Я сажусь ему на грудь и тычусь своим небольшим членом в мягкие губы.

Альфа смотрит на меня как-то обиженно, но раскрывает рот и послушно втягивает щёки, придерживая меня за бёдра. А я постанываю, запрокидывая голову и толкаясь так глубоко, как сам того хочу.

— Да-а, вот так... как же ты хорош, когда молчишь... — Я медленно, но без церемоний трахаю гостеприимную тугую глотку, и вынимаю свой член, как только чувствую, что начинает подходить финиш. Он весь в слюне, и я вожу головкой по губам своей жертвы.

Чудик смотрит на меня крайне укоризненно. Не проходит и минуты, как он вновь начинает болтать.

— Что же ты делаешь, Ники? Разве так можно между незамужними мужчинами? Или ты выбрал меня для своего первого раза? Ох, Ники, я так польщён, я сделаю всё, как нужно...

— Посмотрим, что у нас тут. — Я съезжаю пониже, чтобы расстегнуть чудику ширинку. На волю выпадает обычный альфий хер, прямой, красивый, но не слишком-то большой. Надеюсь, хотя бы узел у него приличный.

Пока придурок продолжает причитать, я вынимаю из кармана презерватив и раскатываю по его твёрдому члену.

— Подожди, любовь моя, нам же нужно тебя подгото... а-а-а-ах...

Я сажусь до упора и тоже издаю протяжный стон. Мне так хорошо, но даже не из-за члена в жопе, а из-за элегантного запаха феромонов, усиленно распространяющегося в замкнутом пространстве комнаты.

Я начинаю двигаться сразу и в быстром темпе, не давая себе времени привыкнуть, а чужие руки почти до боли впиваются в бёдра, помогая мне насаживаться на каменный член.

— Ох, Ники, любовь моя... как ты мог... с кем-то другим до меня... — бормочет альфа сквозь слезы, всё же не прекращая поддаваться вверх.

Я не обращаю внимания на его бред, а весь отдаюсь нарастающему чувству распирания. Вот оно. Узел растёт. Не подвёл чудик, не подвёл. Узел что надо.

— Да! — кричу я, когда набухший узел увеличивает размер члена альфы в два раза. — Глубже... я хочу глубже! Вставь его весь... — Я начинаю капризничать, потому что узел не входит до конца.

Чудик что-то ворчит, а затем я чувствую хватку на талии. Член, так необходимый мне сейчас, с громким чпоком выскальзывает из дырки, а сам альфа внезапно оказывается сзади, вминая мою голову в постель.

Я капризно постанываю, виляя бёдрами и пытаясь насадиться на головку. Вот она, я её чувствую! Просто скользни внутрь, иди к папочке...

— Вставь! — приказываю я, ударяя кулаком по кровати, но выглядит это, конечно, смешно, даже для меня. Я в не очень выгодном положении: с оттопыренной вверх задницей, зажатой крепкими пальцами, словно тисками, особо не покомандуешь.

Однако чудик не спешит меня разочаровывать, а просто вставляет, вызывая у меня скулёж, и размашисто ебёт, пока ещё можно двигаться.

И, думается мне, хорошо, что он сейчас в активной позе, иначе бы задолбал меня своим бубнежом.

Когда узел начинает потихонечку выделять секрет, чудик принимается проталкивать его внутрь. А он здоровенный, я просто не понимаю, как при таких скромных размерах члена, у придурка такой внушительный узел. Я уже наполнен под завязку, но, как омега, чувствую, что ещё далеко не всё и начинаю плакать и скулить.

— Не-ет, перестань... — Я дёргаюсь вперёд, но уже поздно. Узел не выскальзывает наружу. — Я сейчас помру! Слишком много для меня...

— О, Ники, мой свет, ты сейчас привыкнешь... потерпи. — И он толкается дальше, так что края моего ануса растягиваются до предела и пульсируют, пытаясь сжаться. — Какие отвратительные нравы у новой молодёжи... совсем перестали беречь себя для истинных... ну ничего, любовь моя, сейчас мы твою прелестную дырочку так растянем, что тебе уже никого, кроме меня, не будет достаточно...

Он толкается ещё глубже, и мои глаза закатываются от острого удовольствия и от боли, которая уже помаленьку проходит. Я начинаю задыхаться и рвано дышать, а затем сжимаю колени вместе и оглушительно кончаю, с громким стоном, причём кончаю долго, серией оргазмов.

Когда эта сволочь наконец проталкивает свой чудовищный узел до конца, я уже в почти бессознательном состоянии, но полностью вошедший член меня пробуждает, сообщая о завершённости процесса. Я приподнимаюсь на локтях и отчаянно вою, спуская уже совсем прозрачной спермой, долго и мучительно.

Чудик укладывает нас на бок, и своим трезвеющим сознанием я понимаю, что он жарко вылизывает мне местечко между холкой и плечом, подготавливая площадку для своей метки.

— Только... посмей... я тебя... а-а-а!.. — Я вздрагиваю, снова извиваясь в оргазме. — Господи Иисусе!

— Тебе хорошо со мной, любовь моя? — шепчет мне чудик в шею и принимается чуть поддаваться бёдрами вперёд-назад, отчего мне окончательно сносит крышу. — Вот так, позволь папочке поставить метку, хорошо, Ники, детка? Мой сладкий развратник, если я сделаю тебя своим, ты сможешь сидеть на моём узле хоть каждую ночь. Ну же, разреши мне, будь послушным мальчиком...

Он продолжает эти движения, и я просто опускаю голову, обнажая шею, постанываю жалко, и тут же вылизывания продолжаются, как и томный шёпот на ушко:

— Мой хороший, мой послушный мальчик, моя сладкая дырочка... — Острые и длинные клыки впиваются глубоко и больно, но альфа тут же зализывает следы и не прекращает волнообразных движений тазом, отчего боль проходит незамеченной, и после очередного оргазма я не выдерживаю и отключаюсь.