"Сегодня тридцатое марта. Уже вовсю цветут цветы и поют птицы, а я угасаю, словно путник, страждущий в пустыне. Я спал. Всё это время я спал и не видел правды у себя под носом. А теперь я готов покончить с этим. Разве я смогу принять его таким? Разве мой истинный может быть жестокой тварью, сосущей человеческую кровь? За что Господь покарал меня такой противоестественной связью? За что изувечил моё сердце и мою душу?

Я погибаю... Я должен был убить его своими собственными руками. Это чудовище. Этого монстра. Это богопротивное существо... Но разве я могу, Иисусе? Разве может один истинный хотя бы помыслить о том, чтобы убить второго? Предначертанного ему самим проведением? И как ты позволил этому случиться? Как ты позволил мне полюбить нечистую силу? Дьявола во плоти!

Есть ли это твой замысел? Ты проверяешь меня... Господь, это жесточайшая из пыток... Я больше не могу... Я не выдержу больше. Прощай, моя любовь. Через столетия самоубийца и нечистая тварь встретятся в аду..."

Мои руки дрожат, пока я читаю письмо, нацарапанное кривым почерком на пожелтевшей от времени бумаге. Оно всё неровное из-за подтёков от слёз. Я знаю это письмо. Кажется... словно это я его писал.

— Ты очень переживал, что не можешь забеременеть, душа моя. — Адам ласково обнимает меня со спины. — И мне пришлось рассказать тебе о том, кто я такой. Я был слишком молод и глуп и даже не подумал, что было бы лучше... соврать. Скрыть от тебя истину. Но разве я мог? Мы прожили вместе пять счастливых лет. Ещё немного, и ты бы начал подозревать. И я решил, что время пришло. Но ты возненавидел то, чем я являюсь.

— Я... убил себя?

— Ты прыгнул с моста. — Он кладёт голову мне на плечо. В его голосе тихая грусть. — Я не стал обращать тебя, хотя в тебе ещё оставалась крохотная крупица жизни... в тот момент ты предпочёл бы умереть.

— Мне кажется, или я был тупым? — хмурюсь я. Покончить с жизнью просто из-за того, что мой возлюбленный попивает кровь? Что за ерунда. И всё же при взгляде на письмо меня колотит. Насколько нужно отчаяться, чтобы покончить с жизнью? Теперь я знаю.

— Это было другое время, малыш. — Адам ласково трётся щекой о мою щёку. — В людях было больше дум о боге, и о спасении души. Я и сам страдал от своей сущности... и... — Он разворачивает меня к себе лицом и берёт за плечи, заглядывает в глаза. — Почти три века назад я был другим. Я не утруждал себя тем, чтобы находить себе преступников-жертв, я не контролировал количество выпитой крови. Вместе с другими вампирами я мог уничтожить полсотни человек за вечер. Мы были такими. Мы устраивали охоты. Гонки. Мы и вправду были всего лишь чудовищами, жаждущими человеческой крови. Мы были молодыми вампирами, за которыми некому было присматривать. Жаждущие наслаждений и опьянённые вседозволенностью... Вместе с тоской, что разрывала моё сердце на кусочки, когда ты погиб, я ощутил и облегчение. Я был недостоин тебя и знал об этом. Из достоинств во мне были лишь происхождение и положение в обществе. Могу ли я признаться тебе, Ники? — спросил он, целуя мою руку, и я кивнул. — Я пил твою кровь, Ники. Когда я открылся тебе... я питался почти одним лишь тобой. Познав вкус крови своего истинного, я больше не мог остановиться. Если ты запрещал мне, я просто брал тебя и кусал в тот момент, когда ты был беззащитен, в тот момент, когда альфа имеет над своим омегой абсолютную власть. Я был ужасен, Ники, любовь моя. Наверное, ты презирал меня.

Адам повёл меня к дивану и мы сели рядом. Луну заволокли тучи, и стало совсем темно за окном.

— Все твои последующие воплощения я старался исправить свои ошибки, — продолжил он. — Можно сказать, что бог давал мне шанс за шансом... и я старался как мог, но не всегда был успешен... и ты тоже стал другим. Теперь ты способен принять меня с моим ужасным прошлым и сомнительным настоящим.

Он взял меня за руку, на которой красовалось его кольцо, и поцеловал с трепетом, от которого я ощутил, как краска приливает к щекам — нечто неестественное для меня — смущаться.

— И когда же ты собираешься обратить меня?

— Ты ещё очень молод, Ники. И будешь оставаться молодым и здоровым ещё долгие годы. Ты можешь пожить ещё год, десять лет или двадцать. Как решишь сам... может быть, ты захочешь родить ребёнка... не отказывай себе в этом чуде. Я так и не успел завести детей до своего обращения, и теперь несказанно жалею об упущенной возможности воспитать человека... ты не обязан лишать себя этого. Когда ты будешь готов, просто скажи мне, и мы проведём эту вечность вместе.

"Дневники Дриджит Бонс" мы не досмотрели и до половины, когда я уснул. Сказалось эмоциональное напряжение последних дней. Я спал до обеда, презрев три будильника, два пропущенных от Линды и насыщенный лекциями день, и проснулся свежим и довольным. Единственным, что не грело мою душу, было опухшее от долгого сна лицо, но и это были мелочи. Как говорила тётя Эми, жир и припухлость натягивают кожу и избавляют её от морщин. Не то, чтобы у меня были морщины. Нет, я пока что гладок, как головка члена, но ведь нужно как-то утешать себя.

— Ну слава всевышнему! Я уж думала, он тебя расчленил и раскидал твои останки по всему городу! — воскликнула Линда мне в динамик.

— Я живой, — посмеиваюсь я вяло, пытаясь надеть на себя одежду одной рукой. — Как прошёл день?

— Ну-у... ты ничего интересного не пропустил. Но у нас осталась ещё одна лекция. Советую тебе успеть, это будет Боднар.

— Да, я уже собираюсь.

— Как жопа? Не болит?

Я мысленно чекнул состояние своей жопки.

— Нормально. Путём.

— Тогда точно без оправданий. Я уже устала сидеть на занятиях без тебя. Скука смертная!

Закончив разговор с Линдой, я наконец оделся в заботливо сложенную на стуле одежду, причесался, сожрал давно остывший, но от этого не менее вкусный завтрак и выбежал на свет. Чудик как обычно где-то пропадал, даже его машины не наблюдалось на гравийной дорожке у входа, хотя было уже за полдень и ему должно было быть неприятно разгуливать под солнцем...

Хотел бы я знать, чем занимается Адам всё то время, когда он не со мной, но у меня нет ни его номера, ни даже его соцсетей. Если это ископаемое вообще знает, что такое соцсети. Хотя знает же он, как торговать на бирже через интернет.

— Ц-ц-ц... третий день в одном и том же, шлюшка, — покачала головой Линда, ждущая меня, бегущего с двумя стаканчиками кофе (и здоровенным сырником с джемом в пакете — для неё же) через коридор.

— Не шлюшка, — я хвастливо машу рукой с колечком перед её носом, — а почти законная жёнушка.

— А-ху-е-е-еть... — Глаза девушки с две большие пиццы три сыра. Она хватает меня за руку и вертит на мне кольцо, поворачивая и так, и сяк. — Пизде-е-ец...

Вскоре вокруг нас собирается ещё стайка девчуль (многих я только в лицо помню), которые охают и ахают вокруг моего замечательного колечка, а я купаюсь в этом внимании и весь свечусь от довольства собой.

Остаток учебного дня проходит замечательно.