С Жаном Микаса больше не разговаривала. Как и не встречалась с Леви. Ей нужно было хорошенько всё обдумать, и она часто выходила на улицу, проветривая мысли. Жан продолжал жить, как ни в чём не бывало. Он не запрещал ей куда-то выходить, не пытался удержать дома, не спрашивал, куда она ходила, где и с кем была. Делал вид, что не было того разговора, состоявшегося не так давно. Но по Жану было заметно — он больше не доверяет ей. Он сильно беспокоился, когда она возвращалась. Микасе казалось, что его съедает ревность, но он держал слово — больше не говорил о произошедшем.

Микаса не знала, почему не ушла до сих пор. Будто бы чувствовала, что придаст его сильнее, если просто соберёт вещи и исчезнет. Ей хотелось поставить окончательную точку в их отношениях, прежде чем она окунётся в новую жизнь. Слова Жана о том, что Леви снова бросит её, охладили её пыл и заставили эйфорию от признания быстро пройти. Микаса опять металась в нерешительности. Её раздражало то, как сильно влияли на неё оба мужчины. Ей казалось, что они постоянно перетягивают её на себя. Жан со своими глупыми просьбами остаться и детским нежеланием развестись, и молчаливый Леви, который за всё это время даже не поинтересовался, как продвигается дело, и не решила ли она хоть что-нибудь. Микаса не могла понять, неужели Жану и впрямь не в тягость жить с женщиной, которая изменяла ему. Он правда был готов дальше любить её? Что если она согласиться остаться, но не сдержит слова, и будет изменять ему и дальше?

Микаса собиралась кончить всё это и снова жить спокойной, счастливой жизнью, без интриг и измен. Она больше не хотела перебегать из одних рук в другие. Она сделала выбор и хотела придерживаться его, несмотря ни на что. Микаса видела, что Жан больше ей не верит, и что ничего не говорит про её прогулки лишь до поры до времени. То, что она когда-то изменила ему, заставило Жана по-другому на неё смотреть, и Микаса видела, что своим признанием разрушила их семью. Такой удар невозможно было исправить. Даже если с Леви ничего не выйдет, к Жану она не вернётся. Она не хочет вечно ловить на себе обвинительные взгляды. Да, Микаса виновата. Но ничего изменить уже нельзя.

Теперь Микаса понимала себя гораздо лучше и знала, что ей просто нельзя оставаться рядом с Жаном, пока в сердце другой мужчина. Она не сумеет выкинуть Леви из головы. Но если она не будет с ним, то не будет ни с кем. Просто потому что она не хотела больше чувствовать себя благодарной подстилкой.

Леви же она понимала лишь отчасти. Он дал ей настоящую возможность выбрать, как поступать, и был готов принять любое её решение. Больше не пытался подчинить. Микаса знала, что он не из тех мужчин, кто будет бегать за юбкой, моля о любви, и то, что он сказал ей в кафе, было уже чем-то гораздо большим, чем просто словами. Микаса была уверена — это не было обычным желанием снова затащить её в постель. Он бы сказал прямо, что хотел бы стать для неё не более, чем любовником. Но он хотел видеть её рядом с собой, несмотря на то, что под сердцем она носила не его дитя.

И всё же очень хотелось, чтобы он помог ей. Не заставлял делать этот сложный выбор самой. Не требовал думать, а снова, как и раньше, выступил тем самым рассудительным и спокойным капитаном, который защитит её от всего, встанет на её сторону и поможет поступить правильно. Она знала, что ему было неинтересно бороться за неё, и сердце сжималось от тоски, предчувствуя, на что она меняет свою иллюзию счастья.

Жан же окончательно выводил её из себя своей неготовностью принять реальность её слов. А под его взглядами Микаса просто не смела собрать вещи. Ей было слишком его жаль.

Ей приходилось ложиться с ним в одну постель, потому что кровать в другой комнате они уже продали, и то, что Жан всё ещё пытался обнять её ночами, сильно раздражало.

Они уже готовились ко сну, когда Микаса осознала, что больше не хочет ложиться с ним. Глядя на совсем неприветливый диван, она запихнула в сумку вещей на пару дней и, прежде чем Жан успел сообразить, куда она собралась на ночь глядя, выпорхнула из дома.

К Леви идти она не решилась. Хотелось подумать. Ночевать в гостинице было бы слишком расточительно. Да и у Микасы не хватило бы совести после всего, что случилось, брать его деньги.

Впервые за очень долгое время она нажала на кнопку звонка у двери человека, который единственный мог помочь ей сейчас. За дверью послышались уверенные шаги и знакомый приветливый голос. Микаса надеялась, что не сильно потревожила их.

— Здравствуй, Армин, — тут же сказала она, пока он удивлённо разглядывал её, словно не веря, что это и правда Микаса. — Извини, что я так поздно, и что не предупредила. Можно я войду?

— Конечно, заходи. — Удивлённый Армин отошёл от двери, рукой приглашая войти, и Микаса спешно перешагнула порог. В доме, казалось, было очень жарко. Микасе долго пришлось идти через город, чтобы добраться до тихого местечка, где теперь жили Арлерты, и тело теперь горело, разогретое движением. В доме приятно пахло едой, откуда-то доносился звон посуды и шум воды. Энни, видимо, мыла посуду. Но как только Армин захлопнул за Микасой дверь, шум прекратился, и из одной из комнат, где, как помнила Микаса, находилась кухня, выглянула Энни с полотенцем в руках.

— Кто там, — спросила она, ещё не замечая Микасу, но как только взгляд упал на непрошеную гостью, тут же быстро вытерла руки полотенцем, бросая его куда-то в проём и вышла к ним.

— Как давно я тебя не видела! — говорила Энни, и казалось, что она была рада её видеть. Странно, ведь между ними так и не завязалось тёплых дружных отношений.

— Можно я переночую у вас? — не церемонясь, спросила Микаса, и хозяева дома переглянулись. Энни кивнула, и Армин ответил:

— Можно… Но что у тебя случилось? — обеспокоено спросил он, разглядывая Микасу так, словно найдёт на её одежде ответы.

— Долго рассказывать. Простите, если я вам сильно помешала, я… — Микаса начала говорить, хотела быть повежливее, но Энни перебила её.

— Нет, не помешала. Я сейчас чаю заварю, рассказывай, что у тебя. С Жаном поссорились? — Энни лепетала что-то, пока Микаса стягивала с себя плащ. Армин забрал её сумку с вещами, и Энни уже по-дружески схватила её за запястье и потянула в сторону кухни. Микаса всё не могла перестать удивляться тому, какой спокойной и открытой стала до этого мрачная и остерегающаяся всего Энни. Раньше Микаса думала, что они с ней очень похожи характерами, но теперь её было не узнать. Да, она слишком давно не заходила в гости к своему другу.

Теперь Микаса почувствовала всю неловкость ситуации. Ей очень хотелось поделиться происходящим хоть с кем-то, но в то же время было слишком стыдно рассказывать о таком. Армин уж точно не одобрит то, что она собиралась сделать, но хотя бы не будет навязывать свою волю. Может, хоть немного поймёт, что ему не стоило настаивать на том, чтобы Микаса переехала к Жану.

— Что случилось? — повторила свой вопрос Энни, протягивая ей чашку с чаем, след выуживая что-то из холодильника.

— Спасибо, я не голодная, — сказала Микаса, но Энни уже положила несколько аппетитных оладьев на тарелку и подала ей.

— На тебе лица нет, наверное и не ела сегодня.

Микаса смутилась. Она и впрямь сегодня не ела. Было не до этого. И как только Энни смогла догадаться? С неловкой благодарностью Микаса кивнула, пробуя оладьи.

— Наверное, стоит рассказать всё с начала… — сказала она, и увидела, как оба — Армин и Энни внимательно смотрят на неё, ожидая рассказа. Она была искренне благодарна им за то, что они не отказали в помощи, даже несмотря на то, что она ещё ничего не говорила им. И под их взглядами стало спокойнее. Наконец-то она могла поделиться своими переживанием с кем-то, кому это не причинит боли. — Вы же знаете, что капитан Леви вернулся?

— Допустим, — сказал Армин, уже начиная подозревать что-то неладное. Микаса помолчала с мгновение, отпила немного горького чая, стараясь не морщиться, тяжело вздохнула и стала рассказывать, что произошло.

По мере рассказа она видела, как расширяются глаза Энни, и как задумчиво хмурит брови Армин, но уже не собиралась ничего скрывать, не пытаясь выставить себя в хорошем свете. Рассказывала всё, как есть, и про то, что она даже не подумала дважды, прежде чем поддаться Леви, и что никогда не любила Жана, а поняла это только теперь. Что ей совсем не с кем поделиться, она чувствует себя отвратительно, а они нисколько не помогают принять решение, только усложняя всё.

— Поэтому я просто хочу отдохнуть от всего. Хотя бы день-два. Мне больше некуда пойти, кроме вас…

Микаса нервно перебирала пальцами, сминая под столом края своего свитера, и чувствовала, как горит её лицо. Наверное, красными были даже кончики ушей, но она устала от бесконечного вранья, и хотела доверить свои переживания хотя бы другу детства.

— Мне жаль, что так вышло, — произнесла Энни, протягивая к ней руку, и Микаса, отпустив свой свитер, потянулась к ней. К человеку, который точно не заинтересован в ней, как в любовнице. Было приятно почувствовать простое человеческое касание, сострадание, увидеть участие к её судьбе.

— Тебе нужно просто поспать, Микаса. Раз ты говоришь, что твёрдо решила уйти — так и сделай. Можешь остаться на несколько дней, если тебе нужно, — произнёс Армин, поднимаясь со своего места.

Микаса не ожидала такого понимания и внезапной поддержки. Она открывалась им, готовая к осуждению, к странным непонятливым взглядам. Микаса видела, что и Энни и Армин смущены её рассказом, но никто из них ни в чём её не винил. Хотя бы в открытую. Микаса почувствовала, как снова может дышать.

— Спасибо, — ответила она, замечая, как глаза наполняются слезами. Для неё это было очень важно. Ей были нужны эти пару дней вдали ото всех. Она надеялась, что Жан не настолько сильно желает оставить её у себя, чтобы искать её, да и он наверняка думает, что она вернулась к Леви. Наверное, когда Микаса вернётся домой, он будет очень недоволен.

Но об этом Микаса сейчас совсем не думала. Она прошла с Армином в ту самую комнату, где он когда-то сказал, что ей следовало остепениться. Микаса заметила, как он напрягся, но не собиралась ни в чём его обвинять. Он делал то, что считал правильным. И в конце концов, какое-то время Микаса чувствовала себя рядом с Жаном очень хорошо. Если бы Леви не вернулся, всё, наверное, так и шло своим чередом.

Армин сказал ей ещё пару дежурных фраз, дал простыни и полотенца. Поговорил с ней ещё немного и объяснил, что она может без проблем попросить у них что-то ещё, если понадобится. Энни, которая наблюдала за этим издалека, крикнула откуда-то, чтобы Микаса не стеснялась и чувствовала себя как дома, и она улыбнулась. Здесь и впрямь было спокойно, как дома.

Микаса долго ворочалась в постели, не сумев сомкнуть глаз. Тусклый фонарный свет просачивался сквозь тонкие занавески, вырисовывая причудливые линии в комнате. Всё здесь было ей непривычно — простыни пахли приятной лёгкой свежестью, но совсем не той, что дома. Она не узнавала отделанные деревянными панелями стены, тумбочку у окна, тяжёлый цветастый плед, которым укрылась через одеяло, но здесь было мило и уютно. Ночью гораздо приятнее, чем при свете дня. Дерево в отделке стен напомнило ей её старый дом в горах, и мысли улетали куда-то совсем далеко.

Микаса смотрела в потолок и думала, что может быть дело было не только в Леви. Может, не будь его, она искала бы любви у других. Не знала, как смогла бы довериться хоть кому-то ещё, но теперь, когда она знала вкус измены, ощущала эту безнаказанность, то понимала, что изголодавшись по настоящим чувствам, могла заглушить боль с кем угодно. Подвернулся бы случай.

Думать об этом не хотелось. Но Микаса начала понимать, что жизнь не работает по понятным всем правилам. Это стоило уяснить ещё в тот час, когда окончилась последняя битва. Граница между добром и злом, правильным и неправильным должна была совсем стереться из её души, но Микаса продолжала, по крайней мере пыталась, жить по собственным убеждениям. Что если муж, то один и навсегда. И если любовь, то её нельзя оттолкнуть. Это и сыграло с ней злую шутку. Маленькая, невинная Микаса давно отошла на второй план, уже не пытаясь вразумить взрослую версию себя, предпочитая тихо отмалчиваться и ждать, пока кто-то сможет коснуться её, помочь. Но помочь ей могла лишь она сама. И лишь теперь понимала, насколько сильно она хотела любить.

В тишине, когда никто на неё не давил, когда не нужно было отстраняться от Жана, сгорать перед ним от стыда и нервничать от того, что он снова хочет её обнять, размышлять выходило лучше. Жан не был ей противен, совсем нет. Ей казалось, что позволяя ему касаться себя, она только отдаляет момент воссоединения с Леви. Тогда ей казалось, что она опять предаёт капитана, хоть он и дал ей понять, что прекрасно понимал, что Жан её муж, и она испытывает к нему какие-то чувства, и что всё ещё близка с ним.

Микаса чувствовала себя так, словно была лисицей, угодившей в силки для кролика. Она так же беспечно гналась за счастьем, как хищница за добычей, не замечая ловушек на собственном пути. Она была связана с Жаном такими же силками. И чем сильнее она старалась выбраться из них, тем туже они затягивались. Брак, ребёнок — Микаса была вынуждена принимать, что это было именно тем, что всё ещё заставляло её раздумывать. С Леви ведь её ничего не связывало, кроме чувств. Брак он и вовсе отрицал, всегда утверждая, что это глупая церемония. Отчасти это было правдой. Кольцо на пальце не защитило Жана от измены. И Микаса не оглядывалась на тонкий ободок металла на руке, когда встречалась с капитаном. И всё же, было в этом таинстве что-то такое, что заставляло её чувствовать себя самой желанной, особенной, единственной. С Леви она никогда не испытает этого. Не знала она и того, что будет с их жизнью, когда родится ребёнок. Примет ли его Леви? Не будет ли попрекать, словно по глупости сделанной ошибкой? Ни на один вопрос у неё не было однозначного ответа, и это пугало. Неизвестность всегда пугала, и Микаса уже не была так уверена в Леви, не была так доверчива.

Она то засыпала беспокойным сном, то вздрагивала, просыпаясь, и к рассвету устала бороться с собственным телом. Просто лежала, считая вдохи, стараясь не думать ни о чём и ждала, пока в доме послышится шевеление. Пускай Энни и сказала, что она может чувствовать себя, как дома, но в сущности это ничего не значило. Мало того, что она заявилась к ним в ночи, так ещё и могла разбудить слишком рано. Какое-то чувство благодарности и такта всё ещё оставалось в ней, и Микаса покорно ждала пробуждения хозяев.

Целый день она провела с Энни. Армин тоже нашёл себе какую-то бумажную работу, о которой обещал рассказать позже, и быстро уехал, оставив их вдвоём. Микаса была сильно удивлена тому, что Энни хотелось общаться с ней. Слишком многое случилось между ними, а потом Микаса просто исчезла из их жизни. Они много разговаривали, шутили, и Микаса с удивлением для себя отмечала, что с Энни ей спокойно и легко.

— А что ты чувствуешь? — спрашивала она, с интересом разглядывая едва заметно увеличивающийся живот.

— Пока ничего, — сказала Микаса, добавив лишь пару фраз про то, какая сильная слабость и тошнота сопровождали её в первые дни беременности. Энни быстро переключилась на эту тему и Микаса со странным удовольствием рассказывала, думала ли над именами и кого хотела больше. Ей было страшно признавать то, что в её животе зарождается жизнь. Она мало чего понимала о новорождённых малышах, мать не успела ничему научить, а Карла не считала это нужным. Но Энни приободрила её.

— Помнишь, как он возился с нашими Габи и Фалько? И в Марлии наверняка следил, чтобы они чего не натворили, — говорила она о Леви, и Микаса улыбалась, радуясь тому, что её не осудили, что Энни готова поддержать. И ей было спокойнее думать о том, что Леви любил детей. Любил же Фалько и Габи, значит мог бы принять и её ребёнка. Это ещё немного успокоило.

Она оставалась у Арлертов ещё пару дней, пока не почувствовала, что достаточно попользовалась их гостеприимством. Несмотря на то, что она помогала Энни с готовкой и уборкой и вряд ли действительно стесняла их, но ей было пора наладить свою жизнь. По-настоящему наладить.

Дав обещание больше не игнорировать их месяцами, Микаса вышла из приветливого дома с приятным пониманием, что зря переживала из-за того, что долго не общалась с ними. Армин почти не изменился и был ей рад, а Энни действительно могла стать ей хорошей подругой. Если только Микаса перестанет отталкивать и сторониться её.

──────── • ✤ • ────────

На улице недавно прошёл дождь. Погода уже превратилась в по-настоящему осеннюю, и тусклый солнечный свет едва пробивался сквозь свинцовые, ещё налитые дождевой водой серые облака. Она шла по мостовой, обходя лужи, стараясь не запачкать плащ брызгами от изредка проезжающих автомобилей и лошадиных повозок.

Домой совсем не хотелось. Но Жан, должно быть, уже ушёл на работу, и можно было не волноваться насчёт осуждающих взглядов и ненужных вопросов.

Но входная дверь оказалась незапертой, и сердце в груди ухнуло вниз в тот самый момент, когда Микаса приоткрыла дверь, заходя внутрь. Жан сидел в кресле. В руках бутылка явно недорогого вина, вид растерянный и подавленный. Микаса тихо шмыгнула вперёд, снимая плащ, понимая, что он всё равно её заметит. Стыд снова полоснул по ней, и Микаса опустила глаза. Решив, ничего ему не говорить, она осторожно повесила плащ на крючок. Микаса хотела только пробраться в комнату, забрать свои вещи и уйти. Всё равно, что она не сможет унести всего, чем она успела обжиться. Снова возвращаться в дом, снова видеть эту картину, Микаса не хотела. Слишком тяжело.

— Зачем ты пришла? — тут же спросил он тихо, едва слышно. И голос у него был сиплый, глухой. Микаса не могла поднять на него глаз, ей было жаль, что она причинила Жану такую боль. Хоть он и пытался сделать грубый тон, но слова вышли обессиленными.

— За вещами.

— Конечно, — ответил он, и Микаса заметила, что Жан продолжает смотреть словно сквозь неё. Ей нужно было просто пройти наверх. Чего она медлила?

— Ты должен быть на работе, — сказала Микаса, коря себя за разговорчивость. Но не поинтересоваться она не могла. Жан оставался дома лишь раз, когда сильно заболел, и она не понимала, почему он здесь. Разве ему не было бы проще забыться делами?

— Я чувствовал, что ты за ними вернёшься. Ждал.

— А если бы не вернулась?

Жан пожал плечами, внимательно разглядывая её. Микаса видела, что его глаза совершенно пусты, будто бы из него вытащили всю волю к жизни. Она не могла смотреть на него такого, отвернулась.

— Была у него? — послышалось из кресла, и Микасе пришлось обернуться. Рубашка на Жане сидела как попало. Мятая и несвежая. Неряшливый вид только заставлял Микасу жалеть его больше. Не нужно было возвращаться. Она могла бы забрать вещи позже. Какая-то одежда была с собой. Микаса могла первое время просто перетерпеть. Но жалость переполнила её.

— Нет, — она немного помедлила, снова замявшись. Жану не нужно было знать правды, она могла сказать что угодно, в том числе и ответить, что была у Леви, но ей не хотелось наносить ему новых ран. — У Армина. Мне нужно было подумать.

Жан поднял на неё глаза, полные надежды, но, видимо, вспомнил, что она не к нему, к своим платьям, и опустил взгляд.

— Ты хорошо подумала? — вдруг сказал он после секундного молчания, поднимаясь из кресла. Микаса попятилась назад, не желая, чтобы он подходил. Она уже знала — из-за жалости к нему, из уважения, из былых добрых чувств она может задержаться, только ради того, чтобы помочь Жану прийти в чувства. Но она не должна была делать этого. Понимала, что не должна.

— Да, — ответила Микаса, не позволяя ему подойти ближе, но упёрлась спиной в стену. Бежать было некуда.

— Ты совершаешь большую ошибку, Микаса, начал Жан, добравшись до неё. Он провёл руками по её талии, заводя ладони за спину, подходя ещё ближе. Он вжал её в стену, придавив своим телом, и тяжело дышал где-то сверху. Микаса напряглась. Ей было некуда бежать, и она не хотела причинить ему боль своей силой. Сейчас, когда он не отпускал её, ей ещё больше захотелось сбежать.

— Разве может твой капитан любить тебя, как люблю я? — продолжал Жан, склоняясь ниже, и Микаса чувствовала исходящий от него аромат алкоголя.

— Ты пьян Жан, — сказала Микаса, извиваясь в его руках, пытаясь отодвинуть его от себя не применяя всю мощь, но он не поддавался.

— Ты помнишь, как нам было хорошо, как тебе нравилось проводить со мной ночи, как ты выкрикивала моё имя в экстазе. Помнишь? — шептал Жан, уже касаясь её шеи губами. Жёсткая щетина неприятно оцарапала нежную кожу. Он провёл губами выше, к подбородку, заставляя линию гореть. Жан никогда не бывал аккуратным после вина, но сейчас это раззадорило только сильнее. Жан подбирался к её губам, пытаясь коснуться, но Микаса вывернулась, и он лишь мазанул поцелуем по щеке.

— Прекрати. — Микаса выставила руки вперёд. То, что она всё ещё носила кольцо на его пальце, не давало ему права игнорировать её просьбы остановиться. Она знала, что он сильно любил её. Ни разу в этом не усомнилась. Его вид, его слова, то, как он не хотел её отпускать — всё заставляло сердце сжиматься в тоске. Микаса разрывалась между двумя мирами. Этим, где человек хочет быть с ней любой ценой, несмотря на все препятствия, и другим, где бесконечно любила она, где была свободна в своём выборе, действиях, желаниях. Она понимала, что не будет чувствовать такой же ласки и заботы, как с Жаном. Но ей это не было так уж нужно. Теперь она точно знала, чего хотела, и хотела в первую очередь сделать счастливой себя.

Она вывернулась из его рук, сумев не переборщить с силой, и отошла на пару шагов.

— Не задерживай меня, это ни к чему не приведёт, — собравшись с силами добавила Микаса и развернулась, быстрым шагом добираясь до лестницы. Жан не дал ей ступить даже на первую ступеньку. Подбежал к ней, обнял сзади, уткнулся в макушку, вдыхая аромат её волос, и несмотря на её сопротивление не отпускал.

— Микаса, ты ведь не нужна ему. Ты и сама это знаешь. Он же ни разу не пришёл, даже не поинтересовался тобой. Ты беременна, наверняка внутри всё не как раньше. Ты просто сильно распереживалась. Не понимаешь, что делаешь, — всё говорил Жан, и она слушала, уже не пытаясь вырваться. Было неприятно слышать, что он думал о Леви. Она была ему нужна. Она хотела верить его словам. Пускай Жан мог оказаться прав, это не изменило бы дела. С ним оставаться было нельзя. Он душил её своими чувствами. Душил и не понимал, что она тонет, захлебывается в них, и думает лишь о том, чтобы вырваться.

— Прошу, останься. Я не готов потерять тебя. Давай забудем об этом, пожалуйста… — Жан продолжил шептать ей какие-то нежности, целовал волосы, шею, крепче прижимал к себе, и Микаса не выдержала.

Она не могла смотреть на то, как он разбит. А Леви всё равно ничего не знает о том, что творится в её душе. Если он действительно хотел быть с ней, то подождёт ещё немного, но Жану хотелось помочь. Она задумалась, не было ли это и впрямь всплеском? Сколько историй она слышала о том, как сильно менялась женщина, носившая в себе ребёнка, но не хотела верить, что её ситуация была той же. Нет, — думала она, — у неё совсем не так. Микаса не переставала любить Леви всё время даже после их расставания. Беременность тут была совершенно ни при чём.

— Я останусь, — сказала Микаса, и Жан тут же замер, будто бы не зная, верить ей, или нет. — Иди поспи, я обещаю, что никуда не денусь, пока ты не придёшь в себя. Хорошо? Я обещаю, слышишь?

Микаса повернулась к нему лицом, когда он немного расслабил кольцо из рук, взяла его либо в свои ладони и заглянула прямо в его яркие карие глаза.

— Слышишь? — повторила она, желая получить твёрдый ответ, и Жан кивнул.

— Слышу. — Он приложил свою ладонь к её и прикрыл глаза, нащупав пальцами ободок кольца на её пальце. Будто это кольцо было настоящим спасительным кругом. Жан свёл брови, чтобы затем расслабиться с облегчением и распахнул уже гораздо более осмысленные глаза, потеплевшие и живые.

— Идём со мной наверх, — тихо позвала его Микаса, и он послушно пошёл следом. По её просьбе стянул с себя вещи, лёг в постель. Микаса задвинула шторы, чтобы в комнате было не так светло, и присела рядом, поглаживая его по растрёпанным волосам, убирая со лба непослушные пряди. Сейчас, после вина, он был похож на капризного ребёнка, что не хотел отпускать мать на рынок, потому что боялся остаться один. Но Микаса знала, что его опасения не были напрасными. Она ведь и правда уйдёт. Сдержит обещание дождаться, пока она проснётся, а затем упорхнёт из этого дома, как и хотела. И как бы сильно не старался Жан, он уже не сможет её удержать.

Видя, что он засыпает, она поднялась с постели, стряхнув с ресниц предательски соскользнувшую слезинку. Было тяжело вот так прощаться с привычной жизнью.

Микаса забрала его вещи, выстирала, оставила на сушилке, достала из шкафа пару свежих брюк и рубашку, положив рядом на постели. Прибралась немного, решила в последний раз пройтись по когда-то своему дому, где теперь всё вдруг стало казаться чужим.

Она спустилась вниз, оставила на столе кольцо. Снять его с пальца оказалось совсем не просто. Оно легко соскользнуло, но положить его на стол и уйти показалось Микасе почти невыполнимой задачей. Неужели она и впрямь собиралась уйти? Совсем уйти? Пускай Жан и говорил, что не даст ей развода, но она понимала, что у него не останется выбора. Он поймёт, смирится, а сегодня Микаса ещё немного позаботится о нём.

Она нашла в холодильнике остатки продуктов и на скорую руку приготовила ужин. Уже темнело, и дом окрашивался в голубоватые тона, меланхолично намекая о том, что здесь ей больше не место. За окном выл сильный ветер и намечался дождь, но даже это уже не трогало. Если она поторопится, то успеет добежать до дома Леви не намокнув.

Микаса услышала шевеление наверху и поспешила в комнату, где спал Жан. Сумку со своими вещами она заблаговременно поставила у входной двери.

Жан уже сидел на кровати, воровато оглядываясь. Найдя взглядом Микасу, он тут же расслабился, стал натягивать на себя приготовленные вещи.

— Ты здесь, — хрипло проговорил он, поднимаясь с кровати. Казалось, что опьянение уже спало, и Микаса немного расслабилась.

— Я обещала. Давай спустимся, я приготовила поесть, — сказала она настолько приветливо, насколько могла, и Жан, улыбнувшись в темноте, проследовал за ней на кухню, залитую светом электрических ламп. Они спокойно поужинали в тишине, и Микаса ждала момента, чтобы уйти. Она уже вымыла посуду, пока Жан неотрывно смотрел на неё, будто следил, или пытался запомнить каждую мелочь. Ветер за окном крепчал, и она больше не могла ждать. Невзирая на взгляды Жана, она смело накинула на себя пальто и ботинки, быстро хватая сумку. Он едва успел добраться до неё, снова начал говорить всякое про любовь, про то, что она ошибается, что не нужно никуда идти на ночь глядя, просил остаться хотя бы до утра, и Микаса, наконец, дала волю слезам. Она молчала, только мотала головой, пытаясь убедить и себя в том, что поступает верно. По крайней мере, она считала, что поступает правильно.

Жан попытался ухватить её за плащ, когда она выскакивала за дверь, но не успел. Рванул за ней на улицу, и Микаса побежала ещё быстрее. Вдруг, словно из неоткуда хлынул ледяной дождь. Жан видел, как его жена убегает от него, её мужа по брусчатке, с его ребёнком внутри, под холодным осенним дождём, всего на секунду метнулся назад в дом — за зонтом, но выглянув из дома уже её не увидел. Со злости едва не швырнув бесполезный зонт, Жан выбежал на улицу, чувствуя, как хлещут по коже холодные дождевые капли. Он метнулся за Микасой, за угол дома, куда она скрылась, но она исчезла, словно её здесь никогда и не было.

──────── • ✤ • ────────

Микаса мчалась по лужам наплевав на то, что ледяные капли жгут лицо. Она могла бы взять зонт, но каждая секунда промедления означала, что Жан снова может уговорить её, снова убедит остаться, и так продолжать больше было нельзя. Она мучала их обоих, себя, а главное, его. По себе знала, какого это — иметь любимого человека рядом и понимать, что он совсем не любит тебя в ответ. Уже проходила это с Эреном и искренне не желала никому испытывать подобное.

До дома Леви оставалось совсем немного. Вокруг темно и пусто, лишь фонари сопровождали её на пути к свободе, и скользящие по брусчатке ноги несли её вперёд. Она уставала гораздо быстрее. Отсутствие жёстких тренировок сказывалось, но Микаса продолжала бежать, надеясь, что не успеет простыть, что всё будет хорошо.

Она внезапно оказалась перед знакомой дверью. Сколько её не было здесь? Месяц? Два? Неужели это место могло стать для неё домом?

Свет не горел, но Микаса думала, что Леви просто готовился ко сну и не зажигал электричества. Она нажала на кнопку звонка, слушая приятный звон по ту сторону, чувствуя, как холодные капли стекают по лицу, капают с волос, забираются под плащ — бегут по разгорячённой коже. Она озябла, а дверь перед ней всё ещё была заперта. Микаса позвонила снова. Никого.

Она обернулась, потопталась на месте, думая, что ей теперь делать. Глупая. Ей следовало сначала прийти к Леви в лавку, как они и договорились, стоило обозначить день и потерпеть Жана ещё немного, чтобы затем спокойно начать новую жизнь. Но она стояла теперь под холодным ливнем, у двери без козырька, мёрзла и понимала, какой же дурочкой себя выставила. Красиво прибежала под дверь, как героиня идиотского романа, а Леви мог вообще не прийти сегодня домой. Она ведь не знала, в городе ли он вообще.

Микаса поёжилась, потопталась на месте. До дома Армина очень далеко. Денег с собой она не взяла, добежать до гостиницы тоже было незачем. Она с ужасом понимала, что придётся вернуться домой, теперь, когда она, казалось, окончательно выбралась из него, и уже не собиралась сдаваться.

Микаса подумала подождать ещё немного, может, Леви появится, но тут же отмела эту мысль. Тело быстро остывало. Она дрожала, чувствуя, как начинают стучать зубы. Изо рта шли тонкие клубы белого пара, и Микаса понимала, что ей придётся вернуться домой, иначе тяжёлой болезни не избежать. Она с силой стиснула зубы, чувствуя, как защипало глаза от новой порции слёз. Как это больно и унизительно, вернуться к Жану после всего, после того, что она сделала сегодня. Но ничего не оставалось, и Микаса отошла от двери, быстрым шагом направляясь обратно. Сильные потоки ветра несли на неё крупные, ледяные капли, и Микаса заставляла себя идти назад, не думая ни о чём кроме того, что её болезнь, её прихоть может обернуться бедой и для жизни внутри.

Леви внезапно вышел из-за угла, поглядывая на часы на его запястье. В красивом, шерстяном костюме и большим зонтиком в руках, он выглядел невероятно привлекательно. Микаса встала, как вкопанная, не веря своим глазам. Она едва удержалась от того, чтобы позвать его, подбежать к нему, обнять, но покорно ждала, когда он заметит её. И Леви заметил, едва лишь оторвал взгляд от часов.

— Чёрт, — услышала она его громкий голос, донёсшийся до неё даже сквозь стену из дождя, и Леви рванулся с места, быстро нагоняя её. Он в момент оказался рядом, закрывая её от дождя своим широким зонтиком. Капли гулко забарабанили по натянутой ткани, и Микаса не смогла сдержать широкой улыбки.

— Ты с ума сошла? Что ты делаешь здесь в такой ливень, и без зонта? — он строго разговаривал с ней так, словно они снова оказались в разведке, в его кабинете, а Микаса снова сделала какую-то глупость, и Леви пришлось учить её слушаться командования. Только он уже не был её начальником, а капитанские замашки всё ещё оставались. И она любила его строгость.

Микаса рассматривала его влюблённым взглядом, пока Леви отчитывал её, выискивая в кармане ключ. Капитан чётким движением всунул его в дверь, распахнул её, позволяя Микасе проскользнуть внутрь первой. Он быстро отряхнул зонтик, сбрасывая его в подставку, захлопнул дверь, с одно мгновение глядел на вымокшую Микасу, будто бы убеждаясь, что это и впрямь она, и в один шаг приблизился к ней, обхватил руками и крепко прижал к себе.

— Я же вся мокрая. — Микаса попыталась отстраниться, но Леви не позволил ей сделать этого, провёл рукой по влажным волосам, с которых ещё стекали капли, а затем ниже, по шее, плечам, спине, словно пытался убедиться в том, что она действительно с ним, здесь.

— Я думал, ты уже не придёшь, — он шептал ей это дрожащим голосом, прижимал так сильно, что Микаса боялась, что он сломает ей рёбра. Они всё стояли так вместе, и Микаса чувствовала приятный запах, исходящий от его волос, дотрагивалась руками до мягкой шерсти пиджака и удивлялась тому, что он правда ждал. Всё его тело было напряжено, и пускай он больше ничего не говорил, но Микаса знала, он рад видеть её. Облегчение, которое она испытала, было сложно с чем-нибудь сравнить. Леви не забыл о ней, а сдержал обещание позволить ей хорошо подумать.

Он крепко держал её в объятиях, и искренне радовался тому, что она рядом. Признаться в этом было трудно даже себе, но он переживал. Все эти дни он думал о том, какое решение примет Микаса. Леви знал, что она больше не доверяет ему, что он сам в этом виноват, и что он не может требовать от неё порвать с мужем, после того, что наговорил. Леви думал, что, может быть, Микаса так металась, потому что ещё любит Жана, и одна лишь мысль об этом причиняла боль, заставляла переживать и думать о том, что он потерял её навсегда. От Микасы долго не было никаких вестей. Она не заходила в лавку, не попадалась ему на улицах, а он чувствовал, как сильно ему не хватает её. Не хватает её глупостей, перепалок, нежных поцелуев и тёплых слов. Леви впервые признался кому-то в любви. Эти слова он не произносил ни для одной женщины, потому что не любил лгать, и не чувствовал, что оно стоило того. Но Микаса заставляла его трепетать, словно он вновь стал шестнадцатилетним мальчишкой, впервые встретившим симпатичную девушку. Леви хорошо понимал, что если эти чувства не угасли спустя столько времени, то это что-то да значило. И понимать, что он не может просто забрать её, как вещь, было тяжело. Леви всегда утверждал, что нужно жить без сожалений, не оглядываться на принятые неверно решения, но слова превращались в пустой звук, когда дело казалось потери близких. Он любил Микасу так сильно, что был готов переступить через себя и сказать ей об этом прямо, в надежде, что всё ещё можно было исправить. И теперь, когда она по-настоящему была рядом, когда он чувствовал её мокрый плащ под пальцами, чувствовал её, хоть и едва узнаваемый, запах, Леви почувствовал себя как никогда счастливым. Мысли быстро крутились в голове, крича о том, что она вымокла под ледяным дождём, что нужно её согреть, и что простые объятия тут мало помогут.

Он нехотя отпрянул и поцеловал её в лоб, разглядывая лицо словно в первый раз. Затем привычно цыкнул, и тон его вдруг сменился на привычный, почти приказной. Хоть они и стояли у входа всего пару мгновений, Микаса чувствовала, что совсем замёрзла, и что одежда промокла насквозь. Она дрожала в его руках, но не смела попросить отпустить, наслаждаясь каждой секундой рядом с ним.

— Раздевайся, я подготовлю для тебя ванную, — сказал Леви, тут же отстранившись, затем снял с себя пиджак и сбросил обувь, протягивая руку за её плащом.

— Не надо, я не так уж и замёрзла, сейчас обсохну и быстро согреюсь, — соврала Микаса, уже чувствуя себя неловко. Всё это выглядело так нелепо — её мокрая одежда, с которой капала вода, большая сумка с вещами, но от счастья хотелось рассмеяться. Ей совсем не хотелось закрываться от него в душевой, наоборот, хотелось остаться прямо в этой прихожей, только бы он был рядом и так же крепко обнимал.

— Глупое, упрямое отродье, — ворчал Леви, отправляясь в ванную. Она слышала, как шумно потекла вода и поняла, что выбора у неё уже нет. Из-за двери показался его силуэт, и Леви добавил: — Ты беременна, тебе ни в коем случае нельзя заболеть. Хватит пререкаться и делай, что я тебе говорю.

Микаса лучезарно улыбалась. Посторонние люди явно подумали бы, что он слишком груб с ней, но она чувствовала едва заметную нежность в его голосе и покорно стала стягивать с себя мокрые вещи.

──────── • ✤ • ────────

Микаса сидела на диване, поджав ноги под себя, в большом пушистом халате, коротковатом в рукавах — Леви одолжил свой. Волосы завёрнуты в полотенце, в руках кружка с горячим чаем, а рядом любимый человек, который укоризненно смотрит на неё и ждёт, пока она допьёт свой горячий чай с молоком и мёдом, прогревая замёрзшее горло.

— Я не ожидал от тебя такой глупости. Могла бы предупредить, — говорил Леви, отпивая свой чай. Микаса смотрела на его чашку с янтарной жидкостью и едва удерживалась от замечаний о том, что пусть они уже и не в разведке, а Леви всё ещё пьёт какую-то чёрную гадость вместо чего-то более приятного.

— Я не могла, — оправдывалась Микаса, всё ещё широко улыбаясь. Она никак не верила, что сделала это, что ушла. Всё равно на то, что вымокла до нитки, главное, что она теперь чувствует себя на своём месте.

Они уже допили чай, и Микаса, без лишних деталей, рассказала Леви, что случилось, и он недовольно вздыхал, слушая её незатейливый рассказ. Микаса видела, как напрягается его лоб, как сдвигаются брови, и как выражение его лица становится мрачнее, но уже не боялась. Всё ещё было стыдно обсуждать всё это, но Микаса чувствовала, что Леви больше не злится, и что он её понимает.

Они долго сидели на диване, при тусклом свете единственной горящей лампы на столешнице и разговаривали ни о чём. Микаса нежилась в его руках, чувствуя, что окончательно согрелась, наслаждаясь теплом любимого тела. Обычно Леви был немногословен, да и сейчас он отвечал не сильно больше привычного, но слушать его размеренный, бархатистый голос, телом ощущать вибрации в его груди, было приятно. Он успокаивал, убаюкивал, и Микаса прикрыла глаза, наконец чувствуя спокойствие, ощущая себя на своём месте.

— Знаешь, даже хорошо, что это не мой ребёнок, — вдруг сказал Леви, и Микаса отстранилась, напряглась, с опаской заглядывая в его лицо. Что он этим хотел сказать?

— Почему? — спросила она, боясь услышать, что Леви не хочет этой ответственности, понять, что снова ошиблась. Но он с теплотой посмотрел на неё, легко щёлкая пальцем по носу.

— Потому что у ребёнка есть все шансы взять от Жана хорошие черты.

Микаса сильнее нахмурилась, потирая кончик носа. Было совсем не больно, но его слова смутили её окончательно. Ей было и без того стыдно, а Леви лишь заставлял её больше краснеть.

— Разве тебе не хотелось бы иметь своих детей? — осторожно спросила Микаса. Сложно было думать о будущем сейчас, когда всё только-только начало налаживаться, когда мир был таким эфемерным и хрупким, совсем ещё шатким и едва ли окрепшим, но отчего-то Микасе думалось, что она может больше не бояться, может задавать смелые вопросы. Потому что Леви уже принял её со всеми её грехами и проблемами, с непростым характером и не зажившей дырой в сердце.

Леви задумался. Сидел совсем тихо, и было заметно, что этот вопрос всколыхнул в нём что-то новое. Микаса уже успела пожалеть о том, что спросила, когда Леви вновь заговорил.

— Нет.

Микаса в упор глядела на его внезапно опустевшее, задумчивое лицо. Нет?

— Почему?

Ей и самой было страшно и непривычно думать о появлении новой жизни, жизни, за которую она должна была нести огромную ответственность. Ей до сих пор было сложно принять то, что внутри неё растёт настоящий человек, что у неё будет собственный ребёнок, который точно изменит всю её жизнь. От этих мыслей становилось не по себе. Она переживала о том, что Леви не сможет принять её ребёнка от другого человека. Боялась, что и сама не сможет его полюбить. И всё же, это событие было волнительным и отчасти даже приятным. Микаса задумывалась о том, что сама очень хотела бы иметь ребёнка от того, кого по-настоящему любит, а не так, не по ошибке. Ответ Леви застал её врасплох.

— Сейчас я думаю только о том, что если каким-то чудом ты носишь моего ребёнка, то лучше бы это была девочка. Второго как я ты не вытерпишь, — он усмехнулся, снова оборачиваясь к ней, и в глазах его мелькнула весёлость, почти непривычная и странная, и Микаса невольно улыбнулась ему в ответ. В груди рожало беспокойство. Он так и не ответил на её вопрос, увиливая, и она не была уверена, правда ли хотела знать ответ.

Леви снова притянул Микасу к себе, положив её голову на грудь, и скользнул рукой под халат, касаясь живота. Микаса вздрогнула. Его руки оказались совсем холодными, и она не ожидала, что он вдруг полезет к ней под одежду, но его ладонь замерла где-то внизу, словно он ждал чего-то. Тогда Микаса поняла — он пытается ощутить, что там происходит.

— И кто из нас глупый? — усмехнулась Микаса. — Ещё слишком рано, чтобы что-то понять.

Она широко улыбалась, заметив его нахмуренное лицо, и уже хотела отстраниться от его прохладной ладони, но Леви заговорил:

— Хочу, чтобы он привыкал к тому, что я тоже рядом, — тихо сказал он, и Микаса широко распахнула глаза. В груди спёрло дыхание. Она и не думала, что её капитан способен говорить такие вещи. Вдруг расслабившись, она расхохоталась, вытащила его руку из-под халата и крепко прижалась к Леви, к тому, кто, наконец, принял её. Теперь она по-настоящему чувствовала себя дома.