Глаза у него округлились, а руки неуверенно сжали ткань кресла.

- ну нихуя себе просьба..

Брякнул Есенин, стараясь держаться более естественнее и увереннее.

Он снова обводит взглядом комнату, задерживаясь на определённых предметах.

Сначала холсты небрежно сложенные в дальнем углу, какие-то банки с кистями разных размеров, две палитры, одна вся цветастая, в мазках непонятных а другая новая совсем. Затем статуя в виде греческого покровителя искусств Апполона, ещё какие-то мелочи и сам Володя.

Спиной широченной к нему стоит, раскладывая карандаши и краски.

Хотя краски брать ещё рано. Сначала нужен набросок, а потом вся эта морока с тенью, цветом, тонами и так далее.

Картины писать это тебе не за молоком в магазин сходить. Тут практика нужна, и рука твёрдая. Уверенная.

Сердце в груди отчётливее бьётся - эстет сглатывает ком в горле, натягивая на лицо неуверенную улыбку.

- зачем мне раздеваться? Мы о таком не договаривались. И вообще, мне так-то мужчины не нравятся.

Володю как будто током бьёт, он тут же отрывается от подставки с принадлежносями.

- Серёжа, господи, не подумай ничего плохого! Я просто хочу изобразить тебя в позе греческого бога, а они как ты знаешь.. Скажем так не стеснялись голеком щеголять.

Есенин утвердительно кивает, стягивая с шеи шарф пропахший насквозь одеколоном. Но не дешёвым, и приторным настолько что чихать хочется, а приятным, манящим.

- да-да, понял я. Хорошо, только как именно ты эту мою "работу" оплачивать собираешься?

Владимир пожимает плечами, опять поворачиваясь к собеседнику спиной.

- не знаю. Как нибудь. Что попросишь- то и будет.

Критик усмехается:

- а если звезду с ночного неба попрошу достать?

Художник удивляется, оборачиваясь на того через плечо.

- ну.. что нибудь уж придумаю.

В голосе слышится тепло. Такое родное, что уже хочется задушить Маяковского в объятиях.

Красное, яркое пальто оказывается весящим на спинке кресла, а сам новоиспеченный натурщик оглядывается по сторонам, в поисках хотя бы какой-то ширмы.

- мне одежду прямо перед тобой снимать или как?

Мужчина же снова опускает голову, тяжело вздыхая.

- мы оба парни, чего стесняться-то? Тем более глазеть я не буду.

Серёжа конечно же опять шутит:

- а у меня найдётся на что посмотреть.

А вот Владимир такого юмора не оценил. Закрыл глаза рукой, начиная непроизвольно хмуриться.

- поверю тебе на слово. И ещё, ткань что висит на крючке возьми, прикройся.

- а тебе стыдно будет меня без ткани изображать?

- нет, но полностью голых натурщиков в универе мне хватило.

Серёжа кивает, только кому - не знает. Володя и в правду как ребёнок стыдливый стоит там поодаль, даже рукой взор закрыв дабы натурщик убедился в том, что его тут стесняться не собираются.

Блузка летит на кресло, пока рука тянется к приятной на ощупь белой ткани, для этого Володиного "прикрыться".

Он от брюк освобождается, затем конечно носки серые и нижнее белье.

Обматывает себя этой мягкой простынью, ступая по холодному полу ближе к художнику.

- ну что, я готов. Как мне вставать?

Владимир поворачивается, сразу же опуская взгляд ниже пояса.

- не против если я сам тебя поставлю?

- да ради бога.

Отвечает Серёжа, поправляя ткань удобнее, дабы не спала вдруг.

Маяковский его за руку отводит ближе к стене, ставя прямо перед холстом.

За талию берет, проводит своими ручищами большими дабы тот не сутулился.

Ручки у Серёжи будто из хрусталя сделаны. Хрупкие, тонкие и бледные настолько, что сетка из венок проступающих под тёплой кожей видна.

На щеках у него румянец. Ну неужели неудобно все таки?

Такому "дебоширу" вроде него стесняться обычно нечего.

Одну рученку его уводит в сторону, другую оставляет держать ткань.

Володя присаживается перед ним на колени, оголяя бедро Серёжи до самого предела, поправляя маленькие складочки ткани.

Есенин в свою очередь зажмуривается, как-то беспокойно и шумно выдыхая.

- мне долго так стоять?

- часа два.

Он закатывает глаза под лоб, а Владимир наконец-то поднимается с колен.

- а чего ты хотел? Некоторые и целый день так стоят.

Он большим пальцем отворачивает его голову в сторону.

Серёжа на этом ничего не отвечает, только лишь взглядом теперь сверлит статую греческого бога.

- Володь.

Снова зовёт его натурщик, пока сам художник присаживаятся на стул.

- м?

- ты мне чем то Апполона напоминаешь...

Голубоглазый указывает на бюст кончиком пальца, возвращаясь снова в свою исходную позу.

- и чем же?

Вскидывая брови вверх спрашивает футурист, взяв заточенный карандаш в руку.

- всем.

Практически не шевеля губами выдавливает блондин.

- спасибо что-ли...

Смущенно отвечает Володя, принимаясь оглядывать Серёгу.

Стройный, с шеей тонкой, с глазами выразительными.

А Володя с самой первой встречи уже в глаза эти, небесного цвета влюбился. Хочется ещё рез до волос его дотронуться. Такие же мягкие или нет?

Время идёт, Володя уже заканчивает набросок, дорисовывая аккуратные юношеские пальцы.

Тут слышится очередной вздох Серёжи.

- устал?

Сергей кивает, опуская руку.

- я не могу больше. Все болит.

Художник откладывает грифель в сторону:

- тогда можешь отдохнуть.

Есенин тут же переходит к маленькому диванчику у бюста, присаживаясь на него.

- ты сам-то не устал, милый мой? Спина не затекла?

Маяковский отрицательно качает головой, все же поднимаясь, и тут же сгибаясь пополам, ибо спину защемило.

Есенин раскинув руки на диване опрокидывает голову назад. С усмешкой произнося:

- во, совсем уже старый.

Володя улыбается, потирая кожу через ткань на месте позвоночника.

- не старый, не надо врать, Серёженька.

- а чего это ты меня так ласково называешь?

Моментально оживляется эстет, закидывая ногу на ногу.

Владимир пожимает плечами глядя через окно на тучное небо.

- а ты меня милым зачем зовёшь?

- вопросом на вопрос не отвечают.

- ещё как отвечают. Кофе хочешь? И, мы наверное на сегодня закончим. Завтра дорисую.

Серёжа расплывается в улыбке.

- ещё как хочу. Чудно, тогда я переодеваться.. А ты отворачивайся давай!

Мужчина тут же закрывает глаза, снова тяжело вздыхая:

- ты как баба, честное слово. Отвернись да отвернись.

- я конечно не извращенец, но если так сильно хочется, то можешь и поглядеть. Трогать только за деньги.

- очень смешно.

Выдавливает он, в ожидании своего дружка.

Первые капли опустились на стекло, а сзади слышатся ещё шорохи. Есенин с одеждой разбирается.

У володи перед глазами снова талия его. Живот впалый, ребра выступают. Их даже пересчитать можно.

Кожа там ещё мягче и горяче й. Серёжу бы к себе за волосы притянуть, поцеловать жарко и не отпускать никогда. Но не рано ли? Да только вот хочет ли этого сам Есенин?