Для каждого человека нет места более драгоценного, чем дом.
Именно этот аргумент Тилли выдернула из рукава, стоило дочери завести разговор о дне рождения где-нибудь вне дома. И ладно бы девочка захотела пойти куда-нибудь в кафе вечером, чтобы отметить, а утро и день провести дома, на это любящая мать еще смогла бы пойти. Но нет; Ариэль желала уехать с ночевкой в другой город, спать в отеле с клопами, есть бургеры с тараканами и таскаться по грязным улицам. Такое Тилли, конечно, не разрешила; к счастью, пока еще работал тот аргумент, что Ариэль исполнялось лишь семнадцать, и без согласия матери она не могла путешествовать одна. Но еще год — и придется выдумывать новые уговоры, чтобы уберечь неразумное дитя от опасностей мира.
Само собой, когда прозвучал решительный отказ, девочка принялась кричать и угрожать побегом из дома. Лучше уж она станет торговать телом и жить на улице, но не останется с матерью-тираншей! Угрозы эти раздавались регулярно, стоило Тилли лишь сказать что-то против дочери, потому уже слегка утратили в весе; а все же при подходе к своей старенькой двухэтажке она остановилась и прислушалась. И сердце испуганно замерло в груди: а ну как и в самом деле Ариэль выкинет какую-нибудь штуку?
Но все в порядке: из приоткрытого окна на втором этаже доносилось пищащее корейское пение, а значит Ариэль дома. Она включала этих своих азиатов, стоило прийти домой, и не выключала даже ночью; Тилли эти писки действовали на нервы, но зато по ним она определяла, вернулась ли дочь со школы.
А то были инциденты.
В подъезде ее встретила дворовая кошка, жавшаяся к щербатым ступенькам. Над ней нависал соседский мальчишка, норовя схватить за ухо или за хвост, из невиннейшей детской жестокости; пройти мимо такого поведения Тилли не могла. Но мальчишка, выслушавший уже не одну праведную лекцию от мисс Матильды, дал деру, стоило ему только расслышать ее возмущенное "а-ах!". Кошка осталась на месте; когда Тилли проходила мимо, она подняла голову и как будто попыталась мяукнуть в благодарность за спасение, но явно раздумала и снова опустилась на сложенные лапы. Казалось, лекции Тилли действовали ей на нервы почти так же, как и людям; возможно, она даже предпочла бы быть оттасканной за ухо, лишь бы не слушать, как нужно заботиться о братьях меньших.
Через мутное серенькое окошко на Тилли хмуро взирал Иллюми, пограничный город, украшенный огромной лужей грязного моря.
Вставив ключ в замок темно-кожаной блестящей двери, она несколько мгновений вслушивалась в звуки музыки с другой стороны, пытаясь угадать, не стоит ли дочь в прихожей. С одной стороны, она в это время дня всегда скачет по комнате, изображая эти свои дурацкие танцы; с другой, с нее станется именно в этот день назло встать у двери и ждать мать, чтобы испортить сюрприз.
Нет, ясное дело, скверный характер Ариэль был виной самой Тилли. Она почти не умела отказывать дочери, позволяла вить из себя веревки и легко велась на истерики; пожалуй, существовало лишь два аспекта, в отношении которых ее нельзя было уломать. Во-первых, это были праздники дома: даже если Ариэль орала и топала ногами, Тилли стояла на том, что праздновать нужно было именно здесь, в кругу семьи и уюте. А во-вторых, посещение школы: Ариэль могла пропустить занятия только при требовании врача, и никак иначе. Тилли вообще считала образование главным благом и постоянно твердила дочери о том, как важно пойти в университет, ведь сама когда-то зубами вырывала у государства право на заветную корочку, пусть и оставила работу после пропажи мужа. Ариэль удерживала глухую оборону и утверждала, что уедет в Корею и станет артисткой; Тилли и хотела бы дочь переубедить, да всегда сдавалась, стоило лишь им перейти к открытой конфронтации. Ну хочет быть артисткой, ну пускай попробует; хотя театральную студию в школе бросила после трех недель занятий!
Время все-таки повернуть ключ.
В прихожей музыка слышалась еще отчетливее, однообразные грубоватые мотивы отдавались болью в висках, но запрещать Ариэль музицировать, само собой, нельзя. Счастье еще, что она не стояла в прихожей, так что оставался шанс пронести подарки в кухню незамеченной; но сперва нужно снять тяжелые ботинки и куртку, чтобы не нести в дом грязь. Привычным движением Тилли поправила коврик под дверью — сдвинулся, смахнула пыль с полки над зеркалом, выровняла небрежно висевшие на крючках куртки. Хорошо.
Странно, но из спальни Ариэль не слышно пыхтения и топота. Музыка-то играет, а вот звуков танца нет; неужто села за уроки, а не стала репетировать в очередной раз свою хореографию? Какое счастье! Какая хорошая девочка!
Быстрее на кухню!
Толстые махровые носки Тилли носила затем, чтобы не мерзли ноги. Ногам и холоду было плевать, пальцы все равно регулярно немели во время работы в холодных бараках, зато шаги становились практически бесшумными — не тот эффект, хотя тоже неплохо. Вот и сейчас, Тилли передвигалась незаметно, держась стеночки, украшенной вышитыми крестиком картинами; еще издалека почувствовала сквозняк, тянувшийся по старым половицам, сделала вывод, что в кухне открыта форточка. Ну, все ясно: Ариэль пыталась приготовить себе обед и сожгла еду, а теперь проветривает.
Но с каждым шагом уверенность таяла: холод становился все отчетливее, а через пение поп-артистов и завывания сквозняка под потолком постепенно проступал голос. Незнакомый, низкий голос, явно принадлежавший мужчине. И что мужчина мог забыть в ее доме? С тех пор как муж Тилли покинул их, сюда захаживали только сантехник с электриком. И так было на протяжении семнадцати лет!
Неужто сам отец решил навестить дочь в день рождения?
Нет, конечно же нет, и само предположение глупое.
Прижавшись всем телом к косяку двери, Тилли осторожно, через щелочку заглянула в кухню, решив сперва оценить ситуацию, а потом что-то делать. Если это злодей, то у нее будет время вызвать полицию, а потом бросаться на него с кулаками. А если это какой-нибудь одноклассник, которого Ариэль привела на празднование, то ничего не поделаешь, придется потерпеть мальчика за столом, и не стоит начинать знакомство с ухажером дочери со скандала.
Она видела Ариэль — изящную невысокую фигурку, окруженную копной золотых волос, словно ангельским нимбом. Видела кухонный гарнитур, покрытый ровным слоем мусора — сколько бы Тилли ни убиралась, дочь мастерски разводила вокруг себя бардак. А вот таинственного собеседника все никак не удавалось найти, хотя голос звучал отчетливо, даже близко. Тилли, растерянная, уставилась на окно с открытой форточкой, на город, протянувшийся за стеклом, на тонкую полоску серо-пыльного моря, видневшуюся на линии горизонта; и только тогда различила между окном и кухонным гарнитуром полупрозрачную дымку. Было похоже, будто в кухне накурили, только дым казался чуть более светлым и немного менее эфемерным; подключив фантазию, можно было различить в облаке что-то человеческое, как будто очертания головы и туловища, но, само собой, это был всего лишь мираж. Нельзя же в самом деле предположить, что к Ариэль явилось некое создание в подобии облака легчайшего пара, и что оно говорило с девочкой, а та спокойно этой ерундовине отвечала?
А что именно они говорили?
— Это величайшая из всех волшебных сил, когда-либо существовавших во вселенной, — повествовал таинственный голос. — С ее помощью можно легко подчинять планеты, вершить судьбы, оборачивать вспять реки... Не передать словами, какая это сила; владеющая ею женщина станет непобедимой и непоборимой. Ясно?
— Ясно, — спокойно отвечала Ариэль. — А я смогу и эту вонючую лужу, по глупости людей называемую морем, как-то преобразить?
— К сожалению, Иллюми — совершенно особенный город в этом плане, и всякая магия в нем слаба. Но любое другое море на любой другой планете... в любом из миров...
— Если могущество этой силы столь велико, почему же папа хочет отдать ее мне?
Две вещи насторожили Тилли в этой фразе: упоминание бывшего мужа и сам факт того, что Ариэль задала дельный вопрос. По крайней мере, относительно всей ситуации.
— К сожалению, принцесса, только женщина может обладать такой магией. Мужчины, как бы ни старались, ни способны с нею совладать. Я пытался, и вот что со мной стало: бесплотный дух, облако пара, жалкий фантом былой красоты...
— Мне, вообще-то, наплевать на твои переживания, — в голосе Ариэль звучало нетерпение. — Так ты говоришь, папа заберет меня к себе?
— О, да, — а вот дух, кажется, обиделся, что от него отмахнулись. — Он заберет вас во дворец, где вы станете полноправной принцессой. Там у вас будет все, о чем ни пожелаете: платья, танцы, кавалеры, кушанья...
— И руа-гра?
Она, наверное, хотела сказать "фуа-гра". Но несмотря на ошибку, призрак кивнул и уверенно ответил:
— И руа-гра, и все, что захотите. И бесконечная сила. Устраивает вас такое? Ваш отец не станет больше ждать...
Сложив в голове два и два, Тилли раскусила происходящее и с ужасом разъяснила самой себе: бывший выдумал какую-то глупую шутку, установил под их окном проектор и напустил голограмму, и все это с одной лишь целью: обмануть, околдовать их девочку, сбить ее с правильного пути и обидеть! Совершенно ясно, что никакого волшебства на свете нет, просто этот мерзкий человек выдумал максимально красивую сказку и запудрил Ариэль мозги. Сейчас он скажет ей прийти на какое-нибудь место, где она прождет его на морозе несколько часов, как дурочка, а в итоге придет домой злая и сорвется на Тилли. Или еще лучше: он наобещает ей с три короба, а не сделает ничего, и Ариэль опять будет злая и сорвется. Ну и пускай срывается: само собой, сильнее всего Тилли боялась самого факта расстройства дочери. Меньше всего она хотела видеть свою девочку несчастной и плачущей, больше всего мечтала оградить ее от всех бед. Даже если одной такой бедой являлся ее отец; интересно, как этот ужасный человек все устроил? Проектор на улице, динамик спрятан на подоконнике? Он что, по внешней стене добрался до окна второго этажа и все провернул? Эти бы старания, да на пользу родине! И нет ничего удивительного в том, что он так заморочился; человек такого сорта способен на любые усилия, лишь бы кому-то насолить! И вроде бы жаловаться нужно самой на себя — сама ведь для дочери такого отца выбирала, как говорят в телепрограммах — а выходит только злиться на этого урода да пытаться оградить от него дочь. Если бы он сразу, при встрече сказал: "привет, я урод", то все было бы совсем иначе; но он-то при встрече дарил цветы и говорил комплименты, а Тилли больше ничего и не ждала от мужчины. И даже после его исчезновения из жизни, прямо в день появления дочери на свет, она еще долго оправдывала его в своих и чужих глазах, долго искала благородные причины и сидела вечерами у оконца, высматривая его на темных тротуарах. Несколько лет прошло прежде, чем она поняла, каким плохим человеком он являлся, начала злиться на то, что пока она мучилась в родах, муж собрал все свои вещи, оставил записку в две строчки и канул в лету; зато теперь-то Тилли была готова во что бы то ни стало защищать Ариэль. Даже ценой собственной жизни.
А что, вдруг девочке и правда угрожает смертельная опасность?!
— Встань вон там и стой спокойно, — приказало облако. — Я перенаправлю в тебя энергию... сейчас, одну минутку...
А она в самом деле встала и стояла — ну что за дурочка! Облако начало сгущаться, словно материализоваться, затем сжалось до размеров маленькой коробочки и выстрелило полупрозрачным лазерным лучом в сторону Ариэль.
Тилли оказалась возле дочери так быстро, как никто от нее не ожидал — даже она сама. Быстрее пули, со скоростью света; она очутилась возле Ариэль, обхватила ее руками, закрыла собственной спиной... и вдруг ощутила себя такой легкой и воздушной, словно сама стала облаком — облаком в застиранных джинсах и цветастой кофте.