Папирус и подумать не мог, что его обычные будни изменятся. Изменятся так кардинально, что тренировки и посиделки с Андайн стали просто невыносимыми! Результаты Папируса стали только хуже, — хотя и раньше продвижений особых не было — Андайн могла легко повалить его на землю с одного удара, а готовка с ней стала, казалось, последней каплей ее терпения. Андайн просто не выносила новый "стиль" его готовки, все слишком аккуратно и чисто. "Прямо сама идеальность!" — так частенько выражалась Андайн в последнее время. И каждый раз, когда она его спрашивала, в порядке ли ты, или, почему ты стал странно себя вести, то Папирус ничего не мог ответить. Он просто не мог, слова не находились, а предложения не выстраивались. Ему приходилось лишь неловко краснеть и вздыхать, пожимая плечами. Папирус даже брату не мог рассказать о том, что его мучает. Слишком стыдно говорить, что запал на кого-то, да и не просто на кого-то, а на Меттатона. Звучит как полнейший бред, но для Папируса это оказалась жестокая правда. Его душа трепетала, когда в поле зрения попадались фотографии Меттатона на обложках журналов или на плакатах, что так и кричали о новых шоу и образе. Папируса, конечно, всегда интересовал Меттатон, — как-никак уникальное изобретение его подруги Альфис, но интерес никогда не перерастал черту, ровно до того момента, пока Меттатон не показался в новом теле. Лучше бы Папирус не видел тех плакатов, обложек журналов и глянцевых рекламных разворотов. Меттатон стал новым объектом желания Папируса, казалось, ящики в его комнате забиты атрибутикой с МТТ, для полного антуража не хватало картонного Меттатона в полный рост, но даже такое было слишком для Папируса.

У Папируса получалось хорошо скрывать то, как он влюблен в Меттатона ровно до одного момента, который перевернул все. Ничего примечательного не происходило, Санс и Папирус заглянули к Альфис, чтобы проведать ее и расспросить про дела в лаборатории. Папирус говорил мало. Впервые за долгое время. Он лишь медленно попивал горячий чай, что так заботливо разлила в кружки Альфис. Разговор за столом тек беззаботно. Санс травил свои каламбуры, и, казалось, готов был продолжать еще долго, ведь они забавляли Альфис. Она даже бывало вставляла шутки, которые знала она одна.

Санс уже было открыл рот, чтобы рассказать новый каламбур, но он не успел потому, как только дверь комнатки, где они сидели, открылась, и в дверном проёме показались уж до боли знакомые Папирусу ноги. Только не это...

— Альфис, дорогая, ты не видела случаем одну мою запасную деталь? — цоканье тяжёлых каблуков отдавалось эхом в груди у Папируса. Почему Меттатон оказался здесь именно сейчас?

— А к-какую именно ты ищешь? — Альфис поставила кружку на стол и обернулась на Меттатона, который уже успел подойти к стулу учёной.

— Да так.

Папирус делал что угодно, лишь бы не смотреть на Меттатона, его взгляд метался туда-сюда: от чая, к стене и от стены, к столу. В ушах отдавалось биение души. Папирус чувствовал всем телом, как Меттатон смотрит на него.

— Ты не говорила, что у тебя будут гости.

— Они зашли б-буквально на пару м-минут, скоро уже уйд-дут.

— Как грустно, — Папирус услышал цоканье каблуков о плитку совсем рядом с собой, — я люблю гостей.

Папирусу показалось, что время вокруг резко замедлило ход, когда ладони Меттатона медленно опустились на стол перед ним, тепло механического тела ощущалось спиной. Казалось, чуть-чуть и Папирус мог почувствовать дыхание на своей макушке.

— Приходите как-нибудь ещё, мальчики! — не успел Папирус опомниться, как Меттатон махнул ему и Сансу рукой на прощание.

Обстановка рядом вернулась в прежнее русло. Снова под ухом мурлыкал свои шутки Санс.

Папирус уловил краем глаза прощальный воздушный поцелуй от Меттатона, перед тем как дверь полностью скрыла его образ.