Ивар никогда не остаётся на поле боя, когда битва подходит к концу. Направляет колесницу прочь, вдыхает пропитанный болью и смертью воздух – кости мертвецов хрустят под колёсами, черепа ломаются под железными подковами. Он не стирает кровь ни с лица, ни с рук – она застывает непроницаемой маской; лишь в глазах – торжество. Ивар Бескостный не терпит поражений. Ему незачем смотреть на валькирий, спускающихся с грозовых туч; на воронов, пирующих ошмётками плоти; на истощённых викингов, бродящих среди павших в поисках отцов и матерей, братьев и сестёр, сыновей и дочерей. Ему нет дела до богов – он нескоро окажется среди них. Он возвращается в лагерь, стаскивает кольчугу, и одна из безымянных женщин зашивает ему раны.
Тени, сражённые Иваром Бескостным, плетутся за ним, стеная: впиваются в плечи вырванными ногтями, алые полосы из их вспоротых животов окропляют одежду, стелются волчьими следами. Они проклинают его, сулят муки и забвение, но ему не страшно: хриплые голоса, клокочущие в перерезанных глотках, глухое, яростное, бешеное рычание некогда великих воинов, растворившихся во мраке и мгле – что музыка на празднествах в Уппсале: бой барабанов, вой ветров, шелест листьев, проникающие под кожу, будоражащие мысли, наливающие страстью разум и сердце. Ивар ненавидит всех их – и пьёт эту ненависть, надеясь, что каждого, кого ужалила его секира, встречает суровая Хель. А если его враги всё же в Вальхалле – пусть захлёбываются ужасом, глядя на него из божественных чертогов.
Об Иваре Бескостном говорят: «Он – Фенрир, скинувший цепи. Он – Ёрмунганд, кольцами оплетающий сёла и города. Он пробудит Рагнарёк».
Но сегодня Ивар осаживает коня – тот всхрапывает, разгорячённый пламенем войны, и Ивар впервые жаждет провести кинжалом по его мощной шее. Он вцепляется в борт колесницы, сдерживает рвущийся наружу вопль, что разлетелся бы над равниной стаей коршунов, во все стороны, за горизонт, отразился бы от моря и гор, от волн и скал. Над полем кружит сизый туман, сквозь трещины в облаках проникают тусклые солнечные лучи; лёгкие сковывает холодом, на языке – привкус металла и льда. Вокруг – застывшие мёртвые, пожранные утренним инеем, опутанные пожухлой травой. Им смежают веки, шепчут прощание, закидывают на повозки, а к вечеру предадут огню.
Ивару кажется, он уже горит: раскалённая лава течёт по венам, бурлит в висках, разливается между рёбер. Валькирии пляшут вдали – сверкают шлемы и щиты с хохочущими эйнхериями. Они свистят, хлопают друг друга по спинам, кричат друзьям и любимым, для которых ещё не настало время присоединиться к Одину: «Мы будем ждать вас!» – столь омерзительно счастливо, что Ивар едва не натягивает тетиву: забрать их с собой, стереть их веселье, обречь на вечные муки. Он отворачивается – к тем, кто здесь, кого можно пронзить мечом.
Епископа Хемунда нигде нет.