О Бешеном Суини Лора не думает: зачем, если он постоянно рядом? Честно говоря, она не уверена даже, правильно ли запомнила его имя. Может, оно пригрезилось ей в глухом шёпоте ирландских предков – в затхлой волне смерти, поднимающейся из-под земли.
Та накатывала, копошась червями в мышцах, спазмами скручивая горло. Немели пальцы, воздух пропитывался железом с примесью формалина. Мистер Ибис не выкачал кровь из жил: «Ты ведь хочешь, чтобы сердце билось? Тогда без крови никуда», – и она гнила, хлюпая у висков.
К этому мысли Лоры возвращались часто. К тому, как осточертело высовываться из окон угнанных машин, чтобы выблевать личинок, скопившихся в желудке; как надоело полировать пожелтевшие зубы в тесных туалетах на заправках, и огрызаться, когда кто-то настырно дёргает дверную ручку: «Да-да, секунду!» – хотя у неё срочное дело: высрать лоскуты почерневших кишок. Доконало отмахиваться от мух, слетающихся на тухлятину, и разбрызгивать дихлофос на ночь – иначе тараканы заберутся в рот.
Это она смакует долго, растягивает, наслаждаясь обжигающей злостью. Пожалуй, единственным, что осталось от человеческих чувств. Бешеный Суини тут совершенно ни при чём. Бешеный Суини маячит на горизонте, сдавленно матерясь и нервно зачёсывая пятернёй замыленный ирокез. Руль в его руках почти неподвижен, шины мерно шелестят по асфальту: в ухабины они ныряют редко, ещё реже подскакивают на кочках. Большего Лоре не нужно. Она раздражённо цокает языком на резких поворотах, демонстративно упирается в кресло, когда он тормозит так, будто вышвыривает её через лобовое стекло – но это не так уж важно.
Он может курить, если хочет. И даже стряхивать пепел под ноги, на резиновый ковёр: она не допустила бы подобного с Тенью, но Бешеный Суини – не Тень, и они едут не на пикник, а в грёбаное никуда, на древней облупившейся развалине, которую прежняя Лора Мун спалила бы на заднем дворе. Бешеный Суини может слушать дерьмовый кантри или отбивать ритм древних песен по приборной панели: ей без разницы – она наблюдает за рассветами и закатами, хотя в них нет цвета, а птицы парят в бледном мареве, словно диковинные рыбы.
Как-то раз он спросил:
– Что ты видишь?
– Туман, – буркнула она сквозь густой сигаретный дым. Она вдыхала его настолько жадно, насколько могла дышать: тусклый отблеск прошлого.
Для Суини он перебивал трупную вонь.
– Туман, – хмыкнул тот. И рассказал историю о мире, куда смертных увлекает кладбищенская хмарь, стелющаяся с холмов. Выйти в море без вёсел, с хлебом и сыром для духов, с задором в душе – и родной берег растает навеки.
– Ты там когда-нибудь был? – прохрипела Лора, понятия не имея, зачем.
Бешеный Суини ухмыльнулся:
– Давно, – и отправил прочь смятую сигарету, едва не обжигаясь об искры. Горько – наверное, так же, как спрей от жуков, вытравливающий глаза в убогом закрытом джакузи. Или как вино на их с Тенью свадьбе, когда все хохотали, плясали, объедались пирожными, а ей до зуда в лёгких хотелось повеситься на пороге церкви.
Тогда она не ответила. А теперь мерещится: его имя в рёве трескучего двигателя, в аромате придорожных хот-догов и в одеялах, выкопанных из фургона с мороженым. Не тёплое, не яркое, не солнечное, как сладкое, до стона знакомое «Тень Мун». Но оно есть – если подождать, она даже сможет его произнести.