«С Сэмом что-то не так. Я собираюсь выяснить, что».

Дин гнал машину совершенно немилосердно, вцепившись пальцами в руль до скрипа кожи и пластика; иногда ему казалось, что старенькая малышка, одолженная у Бобби, не выдержит и сломается прямо посреди дороги — двигатель, например, рванет и унесет с собой Дина Винчестера куда-то далеко, откуда не будет слышно, как под виски будет сокрушаться отец о количестве его мозгов, которых у него явно было не так уж много. Но Дину было плевать. Дин гнал как проклятый, надеясь успеть неизвестно до чего, — наверное, до того, как отец устроит Сэму вивисекцию, посчитав какой-то тварью. Губы двигались беззвучно, рефлекторно, (б е с п о л е з н о, но он об этом еще не догадывался); Дин Винчестер впервые в жизни молился, чтобы отцу просто показалось — что тот из вредности не пожелал принять изменения в Сэме, неизбежно случившиеся за два года вдали от них, и поэтому не более чем бесится, считая Сэма странным, когда тот… просто успел стать нормальным. Дин всем сердцем умолял и надеялся на это. Ему не хотелось даже мимолетного видения мысли допускать, что беспокойство, пастью вервольфа вцепившееся ему в горло, не позволяя нормально дышать, может быть обоснованным.

Ему пришлось изрядно поплутать по городку, чтобы найти Импалу: почему-то отца не было ни у кампуса, ни у студенческих общежитий. Дин нашел его у какого-то мотеля — не сильно удивительно, но уже неприятно и опасно. Недавно помытая Детка блестела в закатном солнце, когда Дин припарковался рядом и выскочил из машины, судорожно оглядываясь в поисках хоть какого-то намека, как быстрее отыскать отца. Он надеялся — без Сэма. Потому что лучше он перенесет первую бурю имени Джона Винчестера и попытается успокоить его, что это просто разыгравшаяся паранойя и им здесь делать нечего — не надо портить Сэму жизнь, пап, она ведь только-только наладилась, ты сам об этом говорил, ну же, поехали отсюда, ты же знаешь, как Сэм будет зол, если увидит нас здесь, ты же не хочешь снова с ним ссориться, верно? Отец сколько угодно мог быть упрямым ублюдком, но правда была в том, что он скучал по Сэму — именно поэтому последние два года регулярно заглядывал в Стэнфорд. Чтобы хотя бы краем глаза увидеть младшего сына. Но больше всего Дин не хотел снова оказаться меж двух огней самых близких людей, как тогда, когда Сэм поссорился с отцом в последний раз.

Дин прошел вдоль окон, где открытых — с пустыми номерами или людьми в них — и закрытых шторами было примерно одинаковое количество. Он со злости едва не ударил стену, но сдержался и с отчаянием посмотрел вдоль ровного ряда запертых дверей, на глаз пытаясь выяснить, за какой из них прячется отец. У него было два варианта: пойти к стойке, показать очередное фальшивое удостоверение и спросить, какой же номер снял его отец, или просто позвонить и сначала выслушать, какой же он безответственный дурак, раз бросил дело — судя по всему, очередное «посолить и сжечь», просто призраков, кажется, было несколько, не так уж все и страшно. Но пока Дин выбирал, в кармане брякнул телефон. Он вытащил его одними пальцами, будто телефон был по меньшей мере бомбой, а не простым аппаратом.

На экране высветилось: «Последняя дверь». Значит, можно не думать — пока он тут мялся, как шестнадцатилетка перед первым сексом, отец его засек. Но горло сдавило неприятным предчувствием; отец не написал ни словом больше нужного, даже не стал дозваниваться, чтобы выпроводить его сразу и куда подальше. Что-то было не так. И Дин, пусть и все его существо отрицало это, прекрасно понимал, что.

Сэмми. С Сэмми действительно что-то не так.

Он сглотнул и на деревянных ногах подошел к последней двери, как и велел отец; постучал. Дверь чуть приоткрылась; показалось хмурое лицо Джона Винчестера. Он поджал губы при виде старшего сына и пропустил его внутрь. И все органы Дина невидимой рукой скрутило в рулет.

Посреди комнаты отец мелом начертил огромную пентаграмму; в ней — стул. А на стуле — Сэмми. Почему-то с мокрыми волосами и злым взглядом из-под челки, со связанными за спиной руками и ходящей ходуном грудью, будто только что марафон пробежал.

— Я оказался прав, — бесцветно сказал отец и подошел к столику, на котором лежали фляжка и серебряный нож. Сэм метнулся взглядом к его руке, когда Джон взял в руки фляжку и под ничего не понимающим взглядом Дина плеснул младшему сыну в лицо святой водой.

Сэм закричал и выгнулся. Сердце Дина, кажется, замерло.

— Нет, — только и смог выдавить он, отступая и упираясь спиной в дверь. — Нет.

Это был не Сэм. Это был демон. И от этого осознания все, что было внутри у Дина, все его внутренности, его душа, то, что делало его именно Дином Винчестером, разом рухнуло в пропасть.

— Дин, — произнес демон голосом брата, — рад тебя видеть. Может, объяснишь своему папочке, что невежливо врываться в чужой дом?

Дин громко сглотнул; Джон плеснул на демона остатки воды из фляжки и с абсолютно ровным лицом под глухой болезненный стон взял серебряный нож.

— Что с Сэмом? — спокойно спросил Джон, подходя ближе; на Дина он не смотрел — по закаменевшим плечам он понял, что отец просто боится. Джону Винчестеру, пережившему на своем веку достаточно, потерявшему жену, опытному охотнику на тварей, было, черт побери, страшно. И впервые в жизни — так сильно. Потому что сейчас он понимал, что творится. Потому что сейчас — он собственными руками причинял боль своему сыну, даже если глаза у сына — чернее самой Бездны.

Демон криво ухмыльнулся губами Сэма и искоса посмотрел сначала на Джона, потом перевел взгляд на Дина. Годы спустя Дин так и не поймет, почему в глазах демона не было ни злорадства, ни превосходства. Он просто… смотрел на них. Спокойно. Будто был обычным Сэмом, а не проклятой тварью.

— Что с Сэмом? — повторил Джон сквозь зубы и подошел ближе. Демон поднял голову.

— Мертв, — спокойно произнес он и пожал плечами. Откинулся на спинку, ногу на ногу закинул. — Умер еще до того, как его нога переступила порог университета.

— Что? — выдавил из себя Дин, не в силах отвести взгляда от родного лица. Родного лица с чужими глазами.

Демон ухмыльнулся.

— О, — сказал он. — Так кичитесь своей семьей, тем, что любили его, — не-Сэм склонил голову, — а так и не поняли? Совсем ничегошеньки?

— Говори прямо, — процедил Джон и стиснул нож в руках. Демон невпечатленно вскинул брови.

— Ну давай, попробуй, папа Джон. С удовольствием понаблюдаю за тем, как ты будешь резать тело своего драгоценного сыночка.

Из горла Джона вырвался рык, и прежде, чем Дин успел остановить его, отец размахнулся и оставил на щеке не-Сэма дымящуюся царапину. Демон задохнулся заготовленным текстом и зашипел как змея, которой наступили на хвост.

— Что случилось с Сэмом? — снова спросил Джон. — Что вы с ним сделали?

— А не хочешь спросить, что вы с ним сделали? — прошипел демон. Джон и Дин замерли, и демон выплюнул им в лица: — Мы не убивали мальчишку. Никто его не убивал. Он сделал это сам.

Если у Дина и оставалось, чему падать, то после этой фразы в нем не осталось ничего, что делало бы его человеком, — только пустая, оглушенная оболочка.

— Нет, — пробормотал он, и демон впился в него своими черными глазами.

— Да, — веско уронил он на пол мотельной комнаты. — Перерезал себе вены тем самым ножичком, который ты ему подарил, Дин. Специально уехал подальше, чтобы вы не мешали.

Джон молча замахнулся и ударил демона по раненой скуле, и после этого все в голове Дина смешалось в одну сплошную кашу. Из того дня он не помнил больше ничего; только смутно — тяжелый голос отца, читающий экзорцизм, нечеловеческий крик демона, покидающего тело Сэма, и вкус дешевого виски, которым отец отпаивал его, пытаясь вывести из шокового состояния. Но Дин глотал стакан за стаканом и совсем не чувствовал, что пьянеет. А ему больше всего хотелось напиться до поросячьего визга, когда уже совсем думать не получается, чтобы навсегда забыть то, как после экзорцизма Сэм обвис в своих путах безвольным, мертвым телом и как отец, когда развязал его, первым делом задрал рукава до локтя, обнажая уродливые шрамы в длину всего предплечья.

Демоны лгут, сказал тогда папа. И этот тоже соврал.

Но какой бы ни была ложь, слетевшая с уст демона, одно оставалось правдой: Сэм умирал долго и мучительно, теряя кровь из распоротых рук, и от этого осознания Дина вывернуло прямо на мотельный ковер под ноги отцу. Джон тогда промолчал и просто обнял старшего сына за плечи, прижимая к груди дрожащее, скованное шоком и горем тело, отвернул его от трупа Сэма, не позволяя смотреть, и прижался сухими губами к взмокшему виску. Смерть младшего ребенка ударила по нему с оглушительной силой без капли пощады и осела в глотке пеплом страха потерять еще и старшего. Джон тогда не знал, что потерял обоих сыновей разом. Потому что если и он, и Бобби смогли как-то справиться со своим горем и преобразовать его в силу, то Дин… Дин так и остался в том мотельном номере с трупом Сэма на кровати и своей рвотой на полу.

Его едва снова не вывернуло, когда он переступил ногами и вместо бетонного пола увидел под собой дорогой ковер. Он зажал рот рукой, чтобы не повторилась история шестилетний давности, и зажмурился, пережидая приступ тошноты; в голове гудело и искрилось, как та разбитая лампочка, от которой шарахнулся Аластор. Дин с трудом стоял на своих двоих, пошатываясь и пытаясь найти второй рукой точку опоры; она бесполезно баламутила воздух, пока вдруг не наткнулась на чье-то плечо, затянутое пиджаком, и виски внезапно прострелило — Сэм. Он видел Сэма.

Дин вскинул голову, отчего перед глазами все резко почернело, но он упрямо не дернулся — наоборот замотал головой, отчего тошнота только усилилась; все органы чувств работали на пределе — искали Сэма-Сэма-Сэмасэмасэмасэма…

— Тише, Дин, погоди, — как сквозь воду произнес голос, и его подхватили под локоть. — Дай я помогу.

Ко лбу прижалась прохладная ладонь, и резко стало… нормально. Будто он не расшиб себе голову парой минут ранее, будто Аластор не душил его, перемалывая гортань в мясо; Дин заморгал, привыкая к вернувшемуся в норму зрению, и обернулся. Чтобы наткнуться на полные беспокойства зеленые глаза.

Мозг, наконец, решил заработать, и Дин отшатнулся; рука сама собой метнулась за пояс, где он всегда держал пистолет или нож — сейчас это был нож, и он смотрел четко в горло твари с лицом Сэма Винчестера.

Это и правда был он: восемнадцатилетний мальчишка, которого Дин провожал до автобуса последним долгим поцелуем и застывшими в горле слезами. Он был в ослепительно белом костюме, от белизны которого болели глаза, смотрел на него все с тем же беспокойством в глазах, как делал всегда, когда Дин приносил в мотельный номер запах своей крови, даже голову знакомо склонил к острому плечу; губы его были чуть приоткрыты, будто он собирался что-то сказать, но застыл посреди вдоха для первого слова, когда Дин отшатнулся и наставил на него лезвие.

Они так и стояли долгую минуту, пока тварь не вздохнула и медленно не распрямилась. Дин сухо сглотнул, наблюдая за ее действиями: тварь скинула с плеч пиджак и закатала рукава, обнажая чистые запястья — Дин помнил, что на них были ужасные, уродливые шрамы, оставленные на руках его брата проклятым ножом-бабочкой, именно который сейчас и следовал за каждым движением существа с лицом Сэма.

— Что ты такое? — выдавил Дин, не сводя с него глаз. Руки не тряслись, голос не дрожал; но внутри, там, за клеткой из ребер, где еще почему-то билось его больное сердце, болело нестерпимо и ужасно, так, как не болело даже в Аду. Кто бы это ни был, он выбрал самый отвратительный способ надавить на Дина Винчестера — и самый лучший способ привести его в ярость. Она клокотала там, в горле, готовая вырваться и уничтожить того, кто посмел попирать святое — образ давно погибшего Сэмми, его маленького, любимого, мало пожившего Сэмми, который меньше всех на этой проклятой планете заслуживал такой участи.

Тварь примирительно подняла руки, собираясь что-то сказать, и тут Дин не стал медлить — кинулся вперед, хватая за горло и с силой вбивая в стену; нож остро прижался к бледному горлу, и тварь громко сглотнула. Но почему-то не попыталась вырваться.

— Что. Ты. Такое? — четко и с расстановкой повторил Дин, вжимая лезвие в кожу. Тварь все еще молча смотрела на него, и от того, насколько до каждой золотистой крапинки в радужке был знаком этот взгляд, хотелось выблевать все свои внутренности и сдохнуть прямо в этой непонятной комнате. Чем бы оно ни было, Сэма оно знало прекрасно. И от этого ярость, клокотавшая в глотке, горела только сильнее.

Запястье обвили прохладные пальцы, и они же заставили Дина надавить лезвием сильнее, разрезая нежную кожу; по горлу покатились струйки алой крови. Это был, как минимум, не призрак, но Дин не спешил убирать нож и ослаблять хватку — глаза его сузились сильнее, и в них, он был уверен, с новой силой запылало то темное и ужасное, что пробудилось в той бетонной коробке под крики Аластора. Он смотрел на проклятую тварь с черной ненавистью, на которую не каждое живое существо было способно, и раздумывал: ему сразу ее прикончить или отыграться на ней вместо бывшего изувера, выплескивая всю ту жажду демонической крови, которая в нем горела адским костром с тех пор, как он увидел на лице Сэмми черные глаза.

Они не двигались; тварь странно не пыталась вырваться и напасть, а Дин, спустя пару минут этих странных переглядок, даже немного растерялся, не зная, что ему делать. Но наконец тварь заговорила:

— Извини, святой воды рядом нет, — тихо сказала она, убирая пальцы с запястья Дина. — Есть соль. У тебя за спиной, на столике.

Дин вцепился в спокойное лицо хмурым взглядом, но убирать нож не торопился, а тварь не спешила говорить что-либо еще. Они оба не двигались, и в конце концов Дин с сомнением, но все же отступил на пару шагов, не глядя шарясь на упомянутом столике. Пальцы наткнулись на какой-то флакон; наполовину наполненная солонка. Он кинул его твари, не зная, зачем следует ее указаниям и почему все еще не прирезал, как резал многих и многих, кому хватало смелости представать перед ним в этом облике, будь то монстр или очередная иллюзия в Аду.

Тварь скривилась, но покорно открутила крышку и щедро сыпанула соли себе в горло. Ничего не произошло; тварь поморщилась от неприятного вкуса и поставила солонку на стоящий рядом комод. И снова обратила взгляд на Дина.

— Можешь прочитать экзорцизм, — тварь пожала плечами. — Не сработает, но для успокоения души.

Дин сначала молчал, а потом все же последовал странному совету.

Он никогда не был фанатом ни учебы, ни того, что нужно учить наизусть. Но тот день, те черные глаза, навсегда что-то изменили в нем, и если что Дин помнил лучше своего имени, так это обряд изгнания демона — даже учить не пришлось, отложилось в памяти голосом отца и криком той твари, которая завладела телом Сэма, осело в мозгу тяжелым и пропахшим кровью и слезами. Тот день снился Дину в кошмарах долгие, долгие годы, во всех мельчайших подробностях, даже тех, каких он сразу не запомнил; он помнил тот день почти по минутам — потому что именно тот день стал для него личным Апокалипсисом.

Но тварь не реагировала, смотрела спокойно, заломив брови домиком и ожидая, когда он закончит читать латынь. Дин веско поставил точку в конце, но ничего не произошло: все осталось как было; ни криков, ни черного дыма, только осторожный взгляд зеленых глаз. И Дин не выдержал — наверное, это было слишком для него, а, может, он просто был сломанным слабаком, который где-то в глубине души даже после Ада надеялся на чудо. Он опустил нож.

— Сэмми? — тихо, осторожно спросил он, чувствуя, как сердце бешено колотится, пытаясь пробить ребра и выскочить из груди.

— Да, — осторожно улыбнулся… Сэм. — Это я, Дин.

Дин медленно, осторожно подошел, все еще не веря, все еще ни черта не понимая. Но Сэм смотрел на него мягко и ласково, как смотрел всегда, когда они оставались одни и отец или Бобби не могли их видеть и что-то подумать; и там, в этих глазах, Дин видел ту самую нежную любовь, которая заставляла его брата буквально светиться изнутри, делая его еще более красивым и завораживающим. И сейчас Сэм был точно таким же — каким Дин навсегда отложил его в своей памяти, тем почти святым образом, на который он ночами молился и проливал свои жалкие слезы, потому что до отвратительной, паршивой боли скучал по этой улыбке, по этому взгляду, по этому голосу. По своему Сэмми, который слишком рано оставил своего безнадежно глупого старшего брата.

— Сэмми, — Дин дрожащими пальцами провел по остроскулой щеке и обнял родное лицо ладонью, разглядывая его, будто видя в первый раз. Сэм знакомым жестом склонил голову, полностью укладывая ее в его ладонь, и прикрыл глаза, наслаждаясь нехитрой лаской.

Он совсем не изменился — выглядел точно так же, как и в их последнюю встречу, только волосы отрастил да уши зачем-то проколол; Дин второй рукой огладил плечи — такие же по-мальчишечьи острые, несмотря на все тренировки и охоты, но сейчас чувствовалось что-то — тяжелое, почти неподъемное, будто Сэм был Атлантом, взвалившим весь этот гребаный мир на свои плечи, и темное, обжигающее, как яд особо мерзопакостной медузы. Вторая ладонь тоже обняла лицо, чуть поворачивая его к свету, чтобы Дин мог лучше рассмотреть, и только тогда он заметил — скулы стали острее, линия челюсти, даже раскосый взгляд — и тот этими годами заточился, как боевой клинок, пусть и смотрел с прежней лаской. Это и правда был Сэм — но что-то произошло, что-то такое, от чего его брат будто бы… резко повзрослел. Будто бы разом потерял свою невинность, которую Дин берег всеми силами — но сберечь так и не сумел.

На него смотрел его Сэмми, который пережил нечто ужасное — нечто, что перемололо прежнего Сэма в труху, сломав ему позвоночник и проткнув нежное сердце осколками ребер. И Дин, прошедший сорок лет самого настоящего Ада, боялся даже представлять, от чего в этих родных до боли глазах притаилось столько тьмы, от которой его кишки будто стиснуло чьей-то рукой.

— Сэмми, что же произошло? — странно тихо спросил Дин, поглаживая острые скулы большими пальцами. И имел он в виду все: и что с тобой произошло, и почему ты жив, и что вообще творится прямо сейчас. И Сэм, кажется, понял: взгляд его потемнел, стал закрытым, превратил его в груду костей и мяса; и Дин испугался — он никогда не видел брата таким и никогда не хотел видеть. Сэмми был его нежным мальчиком, который никогда не должен был заиметь такой взгляд — взгляд своего брата, когда тот брал в руки пыточные ножи и собирался проливать кровь. Сэмми должен был читать умные книжки и препираться с отцом, но уж точно не проходить через дерьмо, которое его сломало.

Что же с тобой случилось, Сэмми? Расскажи, умоляю. Скажи хоть что-нибудь. Не молчи. Я не выдержу этого больше.

Сэм вдруг прикрыл глаза и покачал головой; запястья Дина коснулась прохладная широкая ладонь.

— Ты устал, Дин, — он снова был прежним Сэмом — мягким и нежным, и смотрел с осторожностью, будто Дин был самой хрупкой вещью в мире. — Ангелы устроили тебе чересчур сильные эмоциональные карусели. Отдохни.

И после этих слов на Дина будто бы разом свалилась вся та усталость, которая копилась в нем с тех пор, как он выбрался из Ада. Будто бы до этого в нем работал какой-то двигатель, и слова Сэма стали для него пределом — он выдохся и умер смертью храбрых; плечи Дина невольно опустились, с губ сорвался тяжелый вздох. Он и правда дико устал: от бесконечной погони за печатями и Лилит, от непрекращающихся кошмаров об адских казематах, от беспокойства Бобби, которому меньше всего хотелось жаловаться и ныть, как сопливая школьница, от внимания ангелов, которые уже чуть ли не в трусы ему лезли. Устал. Просто бесконечно устал. До этого момента он будто бы гнал на пределах скоростей несколько часов, дней, лет, не останавливаясь, чтобы даже перекусить, и тут… будто бы все закончилось. Здесь, в этой непонятной комнате, под заботливым взглядом внезапно оказавшегося живым младшего брата, которого он лично хоронил шесть лет назад в наспех сколоченном деревянном гробу.

— Позволь, — Сэм вырвал его из своих мыслей; Дин моргнул и почувствовал, как ему на грудь легла ладонь, а секунду спустя по всей грудной клетке прошлась волна нестерпимого жара. Он зашипел, невольно отступая, но Сэм поймал его за плечо, не давая споткнуться о треклятый ковер. — Все, теперь все хорошо.

— Что ты сделал? — спросил Дин, потирая ребра.

— Выжег на твоих ребрах специальные знаки, — Сэм развернул его и усадил в кресло. — Теперь ангелы могут хоть свои крылья сожрать, но тебя они не найдут.

Дин поднял на брата удивленный взгляд.

— И когда научился… — пробормотал он. — Эм… спасибо?

— Да не за что особо, — Сэм пожал плечами. — Это и для моего спокойствия тоже.

— Не в ладах с пернатыми?

Сэм усмехнулся.

— Слабо сказано. Они меня терпеть не могут. Я их, впрочем, тоже.

— А был таким примерным христианином… — Дин дернул уголком губ в улыбке.

— Был, — Сэм пожал плечами. — Пока не узнал, что они такие же поганые твари, как и демоны.

Дину на это ответить было нечего: Сэм был прав. Хоть он и не верил в ангелов, тоже, в общем-то, думал, когда встретил Кастиила и убедился в их реальности, что они должны быть другими. Но Уриил и даже сам Кастиил порой вызывали в нем только одно желание — открутить обоим головы за их методы. Особенно за тот приснопамятный городишко с ведьмой и демоном Самайна, который они едва не уничтожили, и даже, прости Господи, за Аластора. Меньше всего Дин хотел возвращаться к пыткам, но эти ублюдки его вынудили; и пусть Кас говорил, что «все бы отдал, чтобы не заставлять его», Дин все равно был зол.

— Погоди, — Дин вдруг поднял ладони, нахмурившись. Сэм, открывавший бутылку коньяка — хорошего, дорогого, они на такой в жизни бы не наскребли, — послушно замер. — Почему ангелы тебя терпеть не могут?

— Долгая история, — Сэм отмер и разлил коньяк по бокалам. — Ограничусь пока тем, что мою голову они мечтают увидеть на праздничном блюде. Но тебе не о чем переживать. Пей, — и подал Дину бокал. Дин поспорил бы с тем, что ему не о чем переживать, потому что это, черт побери, касалось его младшего брата, которого небесная братия, судя по его словам, хочет разобрать на части — а силами они обладают немалыми. Но Сэм был титанически спокоен, а коньяк — слишком вкусен и нужен после такого насыщенного вечера, поэтому он решил с этим вопросом немного повременить.

Может быть, будь у него чуть больше сил и не тумань разум эйфория от того, что Сэмми здесь, живой и здоровый, Дин бы сразу догадался, какой ценой Сэм Винчестер снова ходит по этой бренной земле. Но он был слишком счастлив, сидя в непонятной комнате непонятно где и не отрывая глаз от родного лица, которое, пусть и было бледноватым, светилось мягкой улыбкой, и поэтому слова Кастиила в его голове потерялись среди сотен тысяч хаотичных мыслей, кричащих только одно: «Сэмми».