Лисьи повадки

Гон для валука шуна — явление привычное. Доставшееся от звериных предков, период спаривания, идеальный для того, чтобы к концу года увеличить их немногочисленную популяцию ещё парой лисят. И обычно, при отсутствии постоянного партнёра, гон не представлял для Тигнари такую уж проблему. С представителями своего вида он особо не общался, чтобы поддаваться воле выделяемым ими феромонов, а повышенное сексуальное желание на месяц: тут специальные травки пожуй, там рукой поработай, когда совсем невмоготу — обратись к людям. Воздыхателей, не преминувших бы покорно лечь под него, у Тигнари ещё с поступления в академию набралось сполна, ведь валука шуна — это экзотика. Все падки на экзотику.

А потом в его жизни появился Сайно. Точнее, появился давно, и этим всё усложнял, но до того, как они стали парой — было терпимее. Сейчас же… Это первый гон в их отношениях, и лисья сущность внутри него бьётся в истерике и сходит с ума от желания, посылая ему круглосуточно неснимаемое возбуждение и невероятный жар по телу. Тигнари терпит один день. Два. Успокаивающие травы и рука не помогают, трахаться с другими людьми он, естественно, не собирается, да и всё равно никакого облегчения это бы не принесло — организм не обманешь, он хочет только того, кто уже занимает все мысли и постель — партнёра. Свою пару.

Тигнари не выдерживает на третий день и пишет письмо в академию, отбросив стыд за то, что может отвлечь его от важных дел. На специальном листе, пропитанном силой дендро — способ, который они вывели вместе не так давно, где доступные для посторонних строки Здравствуй, Сайно, как твои дела? чередуются со скрытыми, неровными Сайно, у меня… гон. Многие в академии и почти все матры знают, что они друзья, ещё со времён тигнариной учёбы, близкие приятели, проводящие время за картами и выпивкой, для них совершенно нормально обмениваться письмами и интересоваться жизнью друг друга. Попади это письмо к кому угодно чужому — ничего не поймут, но только Сайно знает: высеки искру электро из своих пальцев, пропитай энергией бумагу — и скрытые строки под стимуляцией проступят на короткое время. Тигнари прячет своё желание за цепочкой элементальных реакций.

Не так давно мы спасли в лесу матру, он не назвался, наверное, боялся, что сдам его тебе. Надеюсь, ты сейчас не очень занят, потому что ты нужен мне, Сайно. Наелся отравленных ягод, мы еле смогли его откачать. Мне казалось, к подготовке матр относятся более ответственно, почему у вас нет курсов по выживанию и зазубривания ботанического справочника? Я два дня думаю только о тебе, о том, как хочу втрахать в кровать, чтобы ты даже не мог скулить, покрыть своим запахом и метками, вогнать когти в твои бёдра, чтобы не двигался. Пожалуйста, обрати внимание на этот недочёт, мы не всегда можем оказаться рядом, чтобы помочь. Если нужно — я могу отправить кого-нибудь прочесть курс по выживанию. Хочу вцепиться зубами тебе в загривок и не отпускать, пока не кончу досуха внутрь, хочу, чтобы ты умолял меня не останавливаться. Не ищи, кто именно это был, он уже получил выговор от меня, но имей в виду, что у твоих людей критически важные провалы в знаниях. Я хочу тебя хочухочухочухочу, пожалуйста, приди, если можешь.

Сайно не утруждается отправкой сумеречной птицы с ответом, но является в Гандхарву на следующий день — быстрее, чем Тигнари мог бы мечтать, и стоит только услышать его шаги на подходе к поселению и запах на пороге хижины — разум плавится, словно под жарким пустынным солнцем. Как и плавится он сам, под горячими руками и влажными губами.

Вообще-то, обычно Тигнари предпочитает принимать. Прогибаться в спине, призывающе поднимая хвост, подставляться под сжимающие ягодицы руки, подмахивать бёдрами, насаживаясь глубже, прижимаясь сильнее. Это личные предпочтения, выбор человеческой половины, но раз в год сходящая с ума лисья сущность неустанно напоминает: он самец. Его инстинкты не велят ложиться послушно течной сукой под другого и раздвигать ноги, а вспыхивают в груди острым желанием обладать, брать всё, что принадлежит ему, партнёра до последней капли, подчинять себе. И никак ты ей не объяснишь, что Сайно — не самка, да и вообще, самок у Тигнари никогда не было, и стараться ради пополнения лисят в конце года — бессмысленно.

Долгий разговор, со всеми сбитыми пояснениями и уточнениями, точно ли всё хорошо (хотя в штанах уже до болезненного тянет), долгая прелюдия и ни единого признака сомнения у Сайно в глазах, одно лишь всепоглощающее доверие и обожание, и Тигнари только и может, что влюблённо поскуливать от переполняющих его чувств. Слишком прекрасен, слишком восхитителен, слишком идеален, за какие заслуги ему вообще послан такой невероятный парень?

Видят архонты, он старается держать лисью сущность под контролем, но Сайно так красив, изгибаясь под ним, послушно подставляясь задом под растягивающие его пальцы (Тигнари заранее под самую кожу срезает когти, чтобы ни в коем случае не поранить), на которые он вылил разом едва ли не полсклянки масла; так соблазнителен, вжимаясь лицом в подушку и давя в себе вздохи. Сайно — естественно — не истекает гормонами, как самка валука шуна во время течки, но Тигнари всё равно безбожно сносит крышу. От его помутневших от желания глаз и соблазнительно приоткрытых губ, от покрытого испариной смуглого тела, от истекающего смазкой члена после всего лишь одних поцелуев и растяжки, от следов его, Тигнари, зубов, краснеющих у Сайно на ягодицах. Ещё никогда во время гона он не сходил с ума настолько. Хвост от возбуждения и предвкушения уже даже не просто бьётся из стороны в сторону — крутится что мельница, и терпеть дольше — выше его сил.

— Сайно. — Тигнари прижимается носом к неистово бьющейся артерии на шее. — Сайно, пожалуйста. — Глубоко вдыхает, впитывая его запах, пьянящий, сводящий с ума. — Можно, да?

— Да.

И с одним коротким разрешением на выдохе мир перед глазами Тигнари блекнет окончательно, сужается лишь до одной фигуры перед его глазами. Он выливает ещё часть склянки — на свои руки, на член и на Сайно — масло стекает меж ягодиц, по бёдрам и расползается жирными пятнами по простыне, но это ничего, неважно, чем больше смазки — тем лучше. Тигнари ловит стекающие капли пальцами, вновь проникает внутрь, раздвигает стенки. И лишь от вида того, как Сайно под ним на коленях послушно прогибается, кончить хочется вот прямо сейчас, даже к себе не прикоснувшись.

Прежде, чем толкнуться, Тигнари скользит дразняще головкой по влажному входу, упиваясь тем, как бёдра Сайно сами рефлекторно подаются навстречу, но не позволяет себе сорваться — никогда, если это повлечёт за собой возможность причинить ему боль. Плавный толчок, выдох сквозь плотно стиснутые зубы, заполняет полностью, вжимаясь пахом в зад, и замирает, давая привыкнуть к ощущениям им обоим. Сайно до невозможного тугой даже после подготовки, сжимается почти болезненно и душит хрипы в подушке.

— Всё хорошо, расслабься. — Тигнари ведёт рукой вверх по бедру, по ягодицам и талии, наклоняется, жарким шёпотом в ухо: — Расслабься для меня, Сайно, пожалуйста.

Тигнари целует в шею, в выделяющийся на смуглой коже белёсый шрам под лопаткой, пересчитывает влажными поцелуями каждый позвонок. Царапает зубами, втягивает кожу до багровых отметин — метки, больше меток, покрыть всё тело метками, скудная одежда Сайно не скроет их, и пусть каждый, кидающий испуганный или восхищённый взгляд в спину генерала махаматры, видит: он мечен, занят, принадлежит только ему. Тигнари толкается легче, свободнее — Сайно наконец расслабляется, и в голове всё плывёт окончательно.

Короткие волосы на загривке липнут ко взмокшей шее. Тигнари утыкается в них носом, вдыхает — чувствительное обоняние улавливает каждую ноту его запаха — пота, обжёгшего кожу солнца, пустыни, крови, личного, ни с чем не спутываемого аромата тела, и над этим всем — его, Тигнари, собственный запах, покрывающий сверху и въедающийся под кожу.

Он потирается лбом о затылок, оставляя ещё больше своего запаха, и скулит, скулит, скулит меж рваными вздохами, меж звонкими шлепками бёдер, вылизывает шею, и с особо сильным толчком, когда Сайно плотно сжимается вокруг него — не сдерживается и впивается зубами в тонкую кожу от переполняющих чувств. Сайно вздрагивает от внезапной боли, тянет задушенный стон, но тут же покорно расслабляется, опуская голову ещё ниже, подставляя шею ещё удобнее, и его податливость кружит голову. Клыки прокусывают не очень глубоко, соль выступившей крови смешивается с солью пота; постепенно сжимает челюсть сильнее, толкается резче — ноги Сайно разъезжаются по мокрой простыне, и его дыхание тяжело вибрирует у Тигнари под клыками.

Рука подтягивает под живот вверх, обратно в удобное положение, до синяков впивается в бок, когда Сайно — привыкший, позволивший возбуждению окончательно завладеть разумом — сам подаётся навстречу, насаживаясь на член глубже, чем Тигнари может вынести. Он почти бессознательно ощущает, как Сайно ёрзает, тянется к собственному члену в отчаянной попытке добиться такой желанной разрядки, но Тигнари вовремя перехватывает его руку.

— Нет, — шипит он слишком по-звериному, отрывается наконец от шеи — слюна, смешанная с кровью, стекает вниз по подбородку. — Нет.

Сайно — восхитительно послушен и податлив, как того и требуется звериной сущности, только судорожно вздыхает в ответ, когда Тигнари почти полностью выходит, чтобы перевернуть его на спину. Белоснежные волосы разметаются по подушке, заливающая лицо краска напряжения и возбуждения заметна даже на его смуглой коже, грудь тяжело вздымается вверх-вниз в такт глубокому дыханию, губы жадно ловят глотки воздуха. А песчаные глаза — о, его глаза, подёрнутые дымкой возбуждения, смотрят на него с такой всепоглощающей любовью и обожанием, что просто выть хочется — и Тигнари знает, что его взгляд, который Сайно ощущает на себе — такой же. Сумасшедший от восхищения, желания, затапливающей сердце любви, оседающей болезненно под рёбрами так, что дышать тяжело.

Тигнари едва не хнычет, подтягивает его за таз к себе и толкается вновь, выбивая все посторонние мысли. С тихим стоном Сайно откидывает голову назад — Тигнари без промедления вгрызается ему в подбородок, в кадык, в ключицу — всюду, куда может достать, тянется с поцелуем — кусачим, агрессивным, Сайно давится слюной и его языком, тянет за шею на себя, заставляя практически лечь сверху, прижаться так плотно, как только можно. Влажные тела липнут друг к другу, член, зажатый между их животами, дрожит от стимуляции с каждым толчком.

Тигнари чувствует, как наливается узел — предвестник скорого оргазма — и старается не цеплять его, вбиваясь быстрыми, неглубокими толчками, хотя звериная сущность в сознании скребётся и скулит в отчаянном желании втрахать Сайно в постель, взять так глубоко, чтобы кольцо мышц сомкнулось за узлом, приняло его всего. Но делать он этого не собирается, потому что узел — это больно, и Сайно не фертильная самка, чтобы заботиться о его оплодотворении (но поехавшее из-за гона сознание едва ли это понимает, потому что мысль заполни его, не дай вытечь ни единой капле, только представь ваших общих лисят, старайся усерднее бьётся где-то на задворках, почти не различимая).

— Нари. — Руки Сайно опускаются ему на голову, скользят меж ушей, массируя и почёсывая, в тех самых местах, которые сводят с ума больше всего — Тигнари прижимает их к голове, подставляясь под ласки, и только и может, что задушено скулить ему в рот. — Не сдерживайся.

У него это и так не особо-то получается, но теперь, когда он понимает — Сайно тоже уже на грани, его движения становятся ещё более быстрыми и беспорядочными. А руки с головы медленно скользят по позвоночнику вниз, цепляя ногтями, останавливаются у основания прижимающегося к ногам хвоста, чтобы тут же надавить, дёрнуть, пуская электрический разряд вверх по хребту. Тигнари коротко тявкает, едва удерживаясь на дрожащих руках.

— Са…йно. — Стоны душат горло, застревают между их сталкивающимися губами; Тигнари захлёбывается его именем. — Сайно, Сайно, Сайно…

Ещё немного, ещё совсем…

Бёдра Сайно обхватывают Тигнари за талию, смыкаются за спиной лодыжки. Он весь — сплошные мышцы и жилы, а ноги, способные без особых стараний сворачивать противникам вдвое больше него шеи, сжимаются почти мёртвой хваткой. Чтобы в самый последний момент, когда их тела уже в одном шаге от того, чтобы взорваться головокружительным оргазмом, резко дёрнуть на себя. Тигнари давится вздохом, и успевает только проскулить отчаянное:

— Сайно, нет!..

Он входит одним толчком до упора с влажным шлепком, протолкнув узел. И этого оказывается достаточно. Достаточно для всего — чтобы мир перед глазами взорвался калейдоскопом красок, чтобы тихий скулёж сорвался на вой, чтобы кончить глубоко внутрь сжавшихся вокруг него стенок. Сайно шипит, очевидно, от боли, но тут же задыхается в хриплом стоне — горячая сперма пачкает им животы.

Тело подрагивает в оргазме, Тигнари рефлекторно пытается толкнуться ещё несколько раз — лениво и вяло, но не получается, Сайно настолько хорошо сжимает его внутри, словно в настоящей сцепке — ни толкнуться, ни выйти.

Так, стоп.

Тигнари приподнимается на дрожащих руках, откидывает прилипшую ко лбу зелёную прядь чёлки, как бы ни хотелось сейчас понежиться в объятиях в послеоргазменной неге, но это… странно.

— Сайно? — Тот открывает затуманенные ещё глаза, наблюдает за тем, как рука Тигнари скользит вниз, туда, где они соединены неожиданно плотно. — Как ты сумел?..

— О чём ты… ай?

Ай выходит почти удивлённое, потому что палец пытается толкнуться между плотно сжавшимися мышцами, но они не поддаются, не растягиваются ни на миллиметр.

— Ты… можешь немного расслабиться? Чтобы я мог?..

Сайно пытается — честно пытается — но от этого становится только хуже, мышцы словно вовсе перестают слушаться.

— Нет?

Тигнари откидывается чуть назад, чтобы отодвинуться — Сайно с шипением протягивается за ним тазом. Их взгляды встречаются, и оба наконец-то осознают, что произошло.

— Ты правда… не делаешь это сам?

— Точно не контролирую.

— Так. — Тигнари пересаживается поудобнее, подтягивая Сайно к себе на ноги, ближе, чтобы не доставлять ему дискомфорт. — Это странно. То, что происходит, очень похоже на вязку, но это не…

"Невозможно" хочется сказать, но вот он здесь — склещенный с другим самцом, ещё и человеческим. Сайно елозит по кровати, устраиваясь поудобнее, не то чтобы его этот бесспорно необъяснимый феномен вовсе не волновал, но с Тигнари он согласен хоть всю оставшуюся жизнь так провести, и он настолько очарователен в своей привычке пускаться в биологические пояснения в любой момент, что Сайно не может не любоваться.

— С узлом сцепляются только псовые, мышцы влагалища у самок устроены таким образом, чтобы сокращаться и препятствовать преждевременному вытеканию семенной жидкости и гарантировать оплодотворение. Женщины валука шуна тоже способны на такое, но самцам какого-либо вида эта функция в принципе не нужна, ни нам, ни людям, я знаю, что это невозможно, но почему же тогда ты смог… Может ли это быть влияние духа в тебе? Германубис — самка шакала? Это бы объяснило. Или это что-то нервное? Тебе очень больно от узла? Я слышал, что женщины от нервного перенапряжения могут зажать в себе половой член, но никогда не видел подтверждённых случаев, да и не уверен, что мышцы ануса на такое способны…

Тигнари говорит и говорит, о вязке у разных видов, о случаях однополого совокупления у животных, отметает одну теорию за другой, и что-то в мозгу у Сайно не к месту щёлкает. Примерно в тот же момент, когда взгляд Тигнари скользит вниз, и он удивлённо прерывается на полуслове своего длинного научного монолога.

— Сайно. Он снова стоит.

Сайно откидывает голову, упираясь взглядом в деревянный потолок. Потому что до этого момента он жадно впивался в своего такого соблазнительного в своей задумчивости и серьезности парня.

— Я в курсе.

— Тебя возбуждают разговоры о спаривании животных?

— Меня возбуждает, когда ты проводишь свои заумные лекции, находясь голым у меня между ног.

Тигнари фырчит, но как-то по-доброму, со смешком, и склоняется над Сайно, удерживая свой вес одной рукой, а второй скользя по ещё влажному прессу, обхватывая член в кольцо пальцев. Жаль, что их зафиксированное положение позволяет только это, иначе бы Тигнари с удовольствием использовал рот, прошёлся языком по всему стволу, заглотил бы по самое горло…

Впрочем, Сайно хватает и руки. Хватает тянущего ощущения заполненности, поцелуев за ухом и нежных покусываний в шею, хватает движений — умелых и уже давно отточенных на доставление ему максимального удовольствия. И довольно скоро он снова кончает, с гортанным стоном толкнувшись в кулак. Тигнари вытирает руку о простыню — всё равно уже запачкана — и пытается дёрнуться снова. Без толку. Он-то думал, что поможет Сайно расслабиться и разжаться, но… значит, и правда дело не в нём?

— Наверное, — он снова выравнивается, садясь на колени, — нам нужно просто подождать, пока закончится вязка.

Что делать, если даже с сошедшим узлом он не выйдет, и они так и проспят всю ночь, пока на утро их не найдёт кто-нибудь из лесных стражей в откровенной позе и щекотливом положении… подумают об этом потом.

Сайно кивает, у него других идей, кроме как насильно расцепиться, навредив и себе, и — самое страшное — Тигнари, тоже нет.

— Сколько это длится у валука шуна?

Тигнари отводит взгляд.

— От сорока минут до трёх часов. Но я обычно… У меня узел спадает долго, — он запинается, потому что приносить в постель свой прошлый опыт гона с другими людьми и рассказывать, как обычно он засыпал, не выходя из партнёров, кажется не особо хорошей идеей.

— И раньше… — но Сайно не испытывает никакого волнения или дискомфорта от этой темы, — такого не случалось?

Раньше нужно было ещё постараться, чтобы не выскользнуть узлом.

— Нет, Сайно, ещё никто не склещивался со мной задницей.

В его песочных глазах мелькает живой огонёк, который бывает обычно…

— Так я у тебя первый?

…Именно вот в таких случаях. Тигнари стонет, закатывая глаза к потолку.

— Да, можешь гордиться. Я сделаю тебя предметом своего следующего исследования, ты ломаешь все биологические законы.

— Это значит, предстоят ещё эксперименты?

Рука Сайно снова тянется к его ушам, мягко почёсывает шерсть, Тигнари подаётся вперёд и чуть ли не урчит.

— Очень много экспериментов. — перехватывает руку, мягко целуя в запястье. — Тебе не нравится?

— Нет, нравится. Как видишь, я наполнен радостью до краёв.

Тигнари вздыхает.

— Я уже начинаю жалеть.

И он нагло и откровенно врёт. Не жалеет, и никогда не будет, потому что с Сайно — со всеми его ужасными каламбурами, шутками невпопад и зацикленности на карточных играх — он готов экспериментировать в чём угодно до конца их дней.

Сайно долго и задумчиво молчит, гипнотизируя худое плечо, и Тигнари знает, что обычно за такой серьёзной задумчивостью следует что-то отвратительно несмешное, но всё же терпеливо ждёт, когда тот заговорит. Бежать всё равно не получится.

— Нари, — наконец подаёт голос, глядя твёрдо в глаза, — ты знаешь, что такое нюанс?

Уши Тигнари встают торчком, он честно не может сходу сообразить, что на это отвечать, чтобы минимизировать свою психологическую травму.

— Естественно, я знаю, Сайно. Это тонкое, едва уловимое различие в смысле.

— Хм. — Он кивает, задумчиво почёсывая подбородок. — И мы сейчас хороший пример: у тебя член в заднице, и у меня член в заднице. Но есть нюанс.

Шерсть на хвосте Тигнари ощетинивается, он вырывает из-под головы Сайно подушку, чтобы кинуть ему в лицо и прижать — не до асфиксии, конечно, просто для виду. Потому что, архонты всемогущие, анекдоты про члены — это уже чересчур!

— В момент смерти, — шипит он, — все мышцы в теле расслабляются, и если я тебя сейчас придушу — наконец освобожусь и избавлюсь от твоих шуток, имей в виду.

Сайно хлопает его по рукам, признавая поражение, и мычит приглушённое:

— Молчу, пощади.

Тигнари нехотя убирает подушку (может, подержать так ещё? тогда точно болтать не будет), и чёлка Сайно наэлектризовано топорщится вверх. Он всегда — одна сплошная искра, закрытая в банке молния, и электризуется от чего угодно. Улыбка как-то сама расползается по лицу, злиться на него долго и серьёзно невозможно, как ни старайся, Тигнари тянется пригладить волосы — и получает по пальцам слабый разряд тока.

— Чувствуешь, как между нами проскочила искра?

— Мне вернуть подушку обратно?

Сайно не отвечает (почему-то), только приподнимается, чтобы притянуть Тигнари к себе, зацеловать, и да, это лучший способ его отвлечь и заставить забыть о любом недовольстве. Потому что губы Сайно, язык Сайно, руки Сайно — слишком горячие, слишком умело проходятся по всем местам, отключающим сознание, и он расслабляется, позволяя утянуть себя в поцелуй.

Узел пока что и не думает спадать, а мышцы Сайно — расслабляться, и приходится как-то изловчиться, чтобы удобно лечь. Тигнари перекидывает одну его ногу через себя, заставляя лечь на бок, тянется к закинутому на край кровати одеялу — ночи в Сумеру сейчас холодные — и устраивается у Сайно за спиной, накрывая их обоих своим хвостом, прежде чем накинуть сверху одеяло. Пару раз он неосторожно дёргается, заставляя Сайно неприятно морщиться, но в итоге обнимает, сцепив руки замком у него на животе, и утыкается лбом в лопатку.

Жар и бесконтрольное возбуждение гона больше не мучают — дышится легче и спокойнее, хотя раньше одной разрядки никогда не хватало. Тигнари вздыхает — и металлический запах крови щекочет ему нос.

Взгляд поднимается к затылку, где глубокий укус наливается багровой гематомой, и чувство сожаления заставляет виновато прижать уши к голове.

— Прости.

Шершавый язык проходится по следу зубов, зализывая рану, стирая разводы подсохшей крови. Возбуждение слишком сильно затуманило ему рассудок, если он вгрызся настолько сильно. Помимо укуса останется ещё и огромный синяк.

— Всё в порядке, за волосами всё равно не заметно, — Сайно закидывает назад руку, на ощупь находя его уши, чтобы успокаивающим движением пройтись по мягкой шерсти.

Кому и что там будет заметно — тревожит Тигнари в последнюю очередь, но он только с тихим урчанием утыкается Сайно в изгиб плеча.

— Ты ведь специально протолкнул узел? — Рука Сайно замирает. — Зачем?

— Тебе было нужно.

Тигнари хмурится. Он не говорил ни сегодня, ни когда-либо в разговоре, как действительно важна во время гона сцепка (не хотел преждевременно пугать и не планировал с ним этого в принципе делать). Даже то малое, что возможно с мужским человеческим организмом — даёт его звериной сущности понять: он получил, что хотел. Неужели Сайно сам искал информацию? И поэтому же так покорно подчинялся — знал, что это тоже кружит голову и потакает инстинктам?

Архонты, ну откуда он такой прекрасный?

— А тебе — больно, — выдыхает он в плечо, и Сайно, кое-как извернувшись, поворачивается, чтобы одними глазами показать — в них ни капли сожаления и осуждения.

— Не так уж и сильно.

Сайно целует его в нос, и Тигнари смешно, по-лисьи прищурившись, фыркает.

Но да, это именно то, чего ему не хватало всё это время и каждый гон. Он всегда был терпимый, но теперь, когда Тигнари ощущает, что такое настоящая вязка с партнёром, что значит вытраханные из головы мысли, каково получать то, чего требует всё твоё естество — простого "терпимо" больше недостаточно. Он наконец чувствует себя… спокойно. Насытившимся. Накормившим лисью сущность тем, чего она желала с самого зарождения.

Даже если назавтра всё повторяется (они расцепляются где-то посреди ночи, Тигнари даже не замечает когда) и организм, восполнивший силы, вновь оживает для того, чтобы стараться дальше над продолжением рода в ожидании невозможных в их случае лисят, это самый удовлетворяющий гон в его жизни.

А потом однажды, под конец года, Сайно возвращается из долгой поездки в Мондштадт, и Тигнари едва сдерживается, чтобы не согнуться пополам от беззвучного смеха. Это выглядит одновременно и как ужасное совпадение, и как невероятно нелепая шутка (впервые настолько смешная): Сайно приводит к нему в дом Коллеи — маленького испуганного лисёнка.