В маленьком помещении жарко ужасно: всего-то небольшая комната с окном, выходящим на большие мусорные баки и захватывающим маленький круглосуточный магазинчик за углом. По центру стоит диван, где-то сбоку ударная установка, а у стены в ряд несколько гитар: красная электро с глупыми надписями о юности и будущем, уклеенная стикерами с аниме, простая акустика и черный бас с толстыми струнами.
Он держит сигарету одними только губами, потом раскусывает ментоловую таблетку и расслабляется, перехватывает “пузатую” акустику в руки. Один только его вдох и выдох заполоняют помещение густым едким дымом, отпечатывающимся на глотке неприятным табачным вкусом с вкраплением яркого сладкого ментола. Со вздохом пересекает комнату от стены до дивана, падает на него и просит чуть подвинуться.
- Что хочешь сыграть? – Итер подтягивает ноги к груди, отодвигается, дает творцу больше пространства.
- Без понятия, - Вздыхает, подцепляет медиатор из-за струн на грифе и берет его в пальцы. Каждый раз Сяо елозит, пытается на старом диване найти удобное положение, пытается сделать так, чтобы задом уместиться уже в продавленное место. Потом он затягивается еще больше, расслабленно прикрывает глаза, и Итер видит, как сильно дрожат его веки и ресницы. В эти минуты его кратковременной слепоты, можно рассмотреть его получше. И каждый раз Итер мягко выдыхает, обращает полное свое сосредоточение на запоминание его прекрасного лика: ровная кожа на щеках, россыпь маленьких прыщиков на лбу от челки, румянец. Темные волосы отдают свою тень на лицо и постоянно спадают вниз, как бы не пытался он их собрать. Влюбленно хлопает глазами, когда Сяо, набрав полные легкие сизого дыма, выпускает его наружу, видит, как под прикрытыми веками глаза чуть закатываются, как розовые, немного затинтованные, губы складываются “бантиком” и облако выпускают наружу.
Иногда Итер задается вопросом: что он вообще делает в таком странном месте и с таким странным коллективом. Он едва ли умеет играть на барабанах (хотя, если учесть, что остальные даже не ступали на порог музыкальной школы, то вопросы его отпадают сразу же, как только появляются в голове), но все равно состоит в группе, название которой запомнил только спустя две недели нахождения в ней же. Его одолело пагубное и эгоистичное желание присутствовать там же, где и предмет его воздыхания, а для человека, который несколько стеснителен и, как говорит сестра, да и все его окружающие, похож больше на ромашку, чем на обычного человека, признавать такое – признать себя самым обычным человеком. Однако и этот вопрос отпадает, когда он видит его, когда садится рядом с ним, когда приходит на репетиции на полчаса раньше. Сердце его начинает биться быстрее, дыхание спирает, а ладони начинают потеть.
И вот он: умело перебирающий медиатором струны, зажимающий их же своими тонкими пальцами на грифе. Итер не может с собой ничего поделать – просто завороженно смотрит, просто завороженно слушает. Табы сливаются в мелодию, заставляющую и все внутри дребезжать – мягкое звучание акустики расслабляет, а тихий подпевающий ей же голос, заставляет вслушиваться и стараться понять: что же там внутри мажорного звучания?
И это превратилось в рутину. Пока в эту рутину не ворвались какие-то платонические чувства. Возможно, Итер хотел пылких поцелуев, в которые Сяо постоянно вмешивал дым сигарет с ментоловым звучанием. Может, хотел, чтобы теперь его звали и просили прийти еще чуть пораньше: просто, чтобы позажимать и просто, чтобы поцеловать. Он помнит, как в момент первого поцелуя, Сяо убрал свою гитару и усадил на ее место, прямо на колени, как сцепил руки на пояснице и как мягко сминал чуть обветренные губы. Они были так близко, так безбожно касались друг друга всеми частями тела, обращенными друг к другу. Еще помнит первый секс, который застал этот несчастный диван. Тогда все было мягко, осторожно и изучающе. Для Итера все это было ново, но, как оказалось, не для него одного. Это было что-то магическое, что-то невероятно сильное. До сих пор, кажется, помнит каждый толчок, каждое милое слово, сказанное тихим низким и чуть хриплым от курения голосом прямо на ушко, помнит, как отчаянно звал его в момент разрядки, как в полубреду шептал что-то влюбленное, как его расцеловывали в мягкие щеки.
Все это стало его личным порочным кругом, в котором чувствовал только один. Итер не мог осуждать за то, что к нему никто ничего не чувствует, как минимум из-за мягкого отношения к себе. Сяо никогда не грубил, всегда был приветлив при людях, а наедине мягок и нежен, никогда не игнорировал его, не звал неправильным из-за характера их связи, хоть и четко дал понять, что занимается этим всем только из-за того, что ему нравится секс с ним. Никто не выбирает, что чувствовать – то, что сказала Люмин, когда узнала. Она знает, что брат из-за обожания и сильной влюбленности просто превратит это в своей голове в подобие отношений. А потом будет больно.
И больно действительно стало.
В его обычной простой жизни наступил переломный момент, стереотипно разделивший ее на “до” и ”после”. Четырнадцатого апреля, ровно в два часа дня Итер узнал, что Сяо больше нет. Просто получил от одного из участников группы СМС, в которой было всего два слова. Позже, из новостей, узнал, что тот стал жертвой какой-то серьезной аварии, в которой погибли все участники происшествия. Просто ехал домой на автобусе, который из-за перекрытой дороги изменил маршрут тем днем. Итер в какой-то момент понял, что если бы не настоял в тот день на их встрече, то автобус успел бы проехать, и его любовь вряд ли бы пострадала. С того момента его начало грызть чувство вины.
Он не ходил на похороны, даже не попрощался с ним - просто понимал, что не сможет этого выдержать: его моральное состояние и без того ужасно. Его одолела скорбь, апатия и бесконечная тоска вперемешку со смирением. В первую неделю все еще было невозможно поверить в то, что это действительно случилось. Как же так? Итер же вот его недавно видел, с ним все было прекрасно, и его ничто не заботило, кроме приближающегося теста по обществознанию. Все видели его недавно и каждый, словно бы специально, при обсуждении вкидывал это. И Итер утопал снова.
Время лечит. С каждым днем понемногу становилось все легче, сутки перестали казаться днем сурка, бесконечным циклом. Начало появляться что-то новое, что-то его интересующее. Жизнь начала налаживаться, хотя все еще было неясно, что делать с вырванным куском собственной души. Сяо забрал ее с собой навсегда и вернуть ее вряд ли возможно. Все еще одолевает пустота, мелкая апатия и грусть, но эти ощущения перестали превалировать над всем остальным. Дышать становилось легче.
Прошло несколько месяцев с того случая: за это время, которое и впрямь перестало быть бесконечным циклом, жизнь вернулась в свое привычное русло, жаль только, что группа распалась.
В тот день все было обычно. Даже странного предчувствия не одолевало, как в глупых книжках и дебильных сериалах по телеку, которое вечно смотрели в пять вечера его сестра с матерью.
- Итер, - За руку в коридоре его ловит Ху Тао. Та самая, от кого он получил в тот день сообщение, - Мама…в общем, мне передали несколько флешек, чтобы просто так не пропадали и я думаю, что тебе стоит посмотреть кое-что на одной из них.
И в руку его попадает серебристый маленький флеш-накопитель. В этот момент при взгляде на вещицу, кажется, внутри разрастается что-то странно-тревожное. Явное ощущение, что не стоит смотреть, что там. Как жаль, что у Итера внутри напрочь отбита привычка слушать собственное нутро. Стоило ему только прийти домой, как он сразу понесся в сторону своей комнаты, как раскрыл ноутбук и как нажал на кнопку включения. Запуск устройства еще никогда не казался таким невероятно долгим. При появлении диалогового окна автозапуска флеш-накопителя, внутри все переворачивается. Дергает курсором на “открыть папку для просмотра файлов” и нажимает – по комнате расходится, по ощущениям, ошеломительно громкий клацающий звук.
На флешке всего один видео-файл, который никак не подписан. Даже в этом маленьком окошке, на превью, виден этот несчастный диван, окно и стоящие в ряд гитары. Со вздохом сливается какое-то копошение, а после в кадре появляется Сяо. Он весело о чем-то рассказывает: кажется, то, как прошел его день? Говорит о той самой контрольной и о том, как ему, если честно, просто похуй на нее. Он держит сигарету одними только губами, потом раскусывает ментоловую таблетку и расслабляется, перехватывает “пузатую” акустику в руки. Один только его вдох и выдох заполоняет помещение густым едким дымом - Итеру все еще помнится их вкус. Со вздохом пересекает комнату от стены до дивана, падает на него и обращает взгляд в камеру – почти все, как всегда.
После слышно, как его неизменная черная толстовка шумит от каждого его движения. Сяо устраивается удобнее, елозит, а после кладет гитару на колени. И снова умелые пальцы перебирают струны, табы сливаются в симфонию, но теперь вместо тихого подпевания ясные слова. Итер не слышит их – до того сердце в груди заходится и стучит в ушах. Три минуты его хриплого от курения голоса, три минуты протяжных красивых нот, три минуты его красивых переменяющихся и живых эмоций. А потом тишина.
- Итер, - Сяо по ту сторону кадра вздыхает, убирает гитару и зарывается пальцами в свои волосы, - Я посвятил тебе эту песню, - Слышится неловкий вздох, - Я помню, что говорил, что не хочу серьезных отношений и всего такого. Но…я не знаю, кажется я просто идиот, который говорил наперед и…
Пауза. Теперь уже он путается в своих блондинистых волосах. Нет, это ведь не может быть то, о чем он думает. Жаром прошибло все тело, после окатило холодной волной. Раздается прерывистый глубокий вдох и громкий щелчок.
- …Я опять не подготовил речь, - Он откидывается на спинку дивана, - Ты бы знал, с какой силой у меня бьется сердце внутри, когда тебя касаюсь. Как я скучаю по тебе, когда мы долго не видимся. Если честно, то…я просто, - Пожимает плечами, - Я не знаю, как мне проводить дни без тебя. Я люблю тебя, Итер. Очень сильно и…похоже, что очень давно.
Снова пауза.
Он знает, что уже никогда не включит дальше. Знает, что просто спрячет эту флешку куда-нибудь, где никто ее не достанет. Он не ходил на похороны, не смог попрощаться, но сейчас понимает, что вот оно – его с ним прощание. Прощание, которое заставило заливаться слезами, ощутить всю ту боль, тоску и грусть, от которого его столько времени оберегало собственное тело.