Ему было сложно себе представить, что когда-либо он вообще начнёт волноваться из-за того, что Хастур слишком долго его не навещал. Раньше бы он лишь облегчённо вздохнул от отсутствия его кошмарных визитов, каждый раз подталкивающих всё ближе к грани безумия, но теперь же нервно бродил по улицам ночного города, понемногу пробираясь к его центру.

Говард напряжённо вглядывался в переулки и причудливого вида спящие дома, внутри которых была лишь кромешная тьма. Единственным спутником на данный момент были лишь его мысли, что не особо сменялись и только бесполезно ворошились в голове, усиливая тревогу: «Почему он не выходит? Может, что-то случилось? Может, я ему надоел? Я его чем-то обидел?».

Ни на один из вопросов писатель ответить не мог, но, подстёгиваемый неким любопытством, он медленно продолжал продвигаться к тому месту, где он сможет найти ответы (по крайней мере, он на это надеялся) — к центру города, в котором возвышалось грозного вида сооружение. Он никогда там не бывал без Хастура и по каким-то причинам панически боялся этого места, поэтому не решался войти, оказавшись на его пороге.

Лавкрафт нервно переминался с ноги на ногу, осматривал то здание, задирая голову, то окружающие постройки, более низкие и менее пугающие. Он чувствовал, как нервы всё сильнее накалялись от тревоги и любопытства, заставляя сердце биться чаще.

Говард понимал, что вот так стоять вечно он не может, поэтому надо было определиться, чему поддаться: страху или же желанию найти ответы. Определиться, уйти в свой мир и смиренно ждать или же пойти туда, где он никогда не бывал один.

Довольно скоро, будучи уже не в состоянии сносить свою собственную возбужденную нервную систему, он сделал выбор.

«Тут нет ничего особенного. Это просто постройка, такая же, как и все остальные, хоть и выглядит причудливо», — шумно выдохнув, писатель быстрым шагом поднялся по ступеням, чтобы затем шагнуть в полумрак залы, находящейся за открытым входом.

Освещение, выхватывающее очертания левитирующих фигур, вместо привычного зелёно-жёлтого оттенка, было явно потускневшим и блёклым, уступая пространство густой тьме. Говарду это было не на руку, так как других источников света у него при себе не было, а зрение не позволяло ориентироваться достаточно хорошо в таком мраке — пришлось идти осторожно, частично на ощупь, а частично слушая подсказки пространственной памяти.

Периодически на сравнительно недолгом пути писателя появлялись те самые фигуры, то врезаясь в его тело, то ударяя по голове — будто кто-то нарочно не хотел, чтобы он проходил дальше. Будто это место хранило какую-то тайну, которой его хозяин не хотел делиться.

Но так или иначе мужчина продолжал идти вперёд, отталкивая надоедливые объекты, продвигаясь всё ближе к одному из тёмных углов залы, где, как ему помнилось, был проход в сторону библиотеки — и хоть он и не был освещён никогда, его возможно было нащупать, если подойти вплотную к стене и следовать прямо вдоль неё. Впрочем, так Лавкрафт и поступил, действительно быстро найдя какой-то проход.

Конечно, он не был уверен, что это именно тот проход, что ему нужен, но желания искать другой у него не было — мало удовольствия в том, чтобы протискиваться через рой надоедливых фигур, бивших порой довольно больно. К тому же, память ему подсказывала, что в этом месте есть только один проход — и это как раз тот, как ему казалось, в который он сейчас входил.

Уже с первых секунд нахождения в новом пространстве Говарда начало обволакивать смутное ощущение, что что-то не так — под ногами не чувствовались ступени. Ведомый этим чувством, он ненадолго остановился, начав оглядываться по сторонам. Возможно, ему хотелось бы развернуться в обратном направлении, но густой и непроглядный мрак будто отрезал все чувства, лишая эту затею всякого смысла.

— Отлично, — процедил про себя мужчина, мысленно выругавшись.

Он уже сильно пожалел, что решился войти в это место, но теперь оно не оставляло ему выбора — единственное, что он мог, это просто наугад идти вперёд, сохраняя всё же слабую надежду на то, что либо найдётся выход, либо его давнишний истязатель-компаньон его вытащит из этого небытия.

На последнюю мысль Говард горько усмехнулся — с чего он вообще взял, что Хастуру будет до него дело? С чего он вообще взял, что когда-либо было?

Эти рассуждения заставили писателя почувствовать себя чуть более неуютно, дав притихшему страху начать расползаться холодом по жилам, медленно сковывая конечности и одновременно заставляя сердце бешено биться — перспектива застрять в этом месте, будучи полностью в сознании, явно не казалась писателю чем-то привлекательным. Поэтому, в попытках отмахнуться от ужаса и от сидящих где-то в подсознании мыслей о его отношении к Хастуру, Говард принялся сначала идти быстрым шагом, а затем и вовсе бежать наугад.

Сложно было понять, как долго он бежал, но к тому моменту, как он выдохся и остановился, в окружающей среде успело что-то поменяться — в воздухе стали заметно чувствоваться потоки холодного воздуха, которые становились более ощутимыми только если идти в определённом направлении.

Не сказать чтобы это был какой-то приятный ориентир, но за неимением других указывающих на возможный выход, Лавкрафт принялся следовать за ним, заостряя своё внимание на том, насколько интенсивно ощущается холод в данный момент.

Постепенно, по мере дальнейшего продвижения, в абсолютно тихом до сих пор месте начали появляться звуки, напоминающие тоскливые завывания ветра, от которых Говарда пробивала дрожь — что-то было жуткого в том, насколько они походили на чей-то жалобный вой, нежели чем просто на потоки воздуха, протискивающиеся сквозь щели в стенах.

«Да ладно, хватит выдумывать», — злобно подумал про себя Лавкрафт, пытаясь хоть как-то отмахнуться от страха, всё набиравшего в силе.

Кое-как вновь обретя решимость, мужчина принялся опять идти быстрее, чтобы поскорее покинуть это место. Он не смотрел по сторонам, лишь под ноги — поэтому даже не заметил, как пространство начало понемногу проясняться и сереть, пока не приняло окончательно своей структуры и не превратилось в очередную комнату.

Лишь пройдя некоторое расстояние, Лавкрафт обратил внимание, что зрение снова обрело смысл — только тогда он оторвал взгляд от пола и принялся осматриваться.

Помещение не являло собой ни что-то страшное, ни что-то хотя бы необычное — это была пустая зала с просторными окнами (не имеющими, правда, стёкол, отчего и продуваемая), тянущимися почти от самого потолка до пола. Отделка помещения была довольно скудной — лишь белый гладкий камень, принявший серо-голубой оттенок в блёклом свете лун, сочившемся из окон.

Хоть светлые тона и создавали впечатление просторности помещения, на деле оно было довольно небольшим — хватило бы нескольких широких шагов, чтобы пересечь место и направиться к следующей комнате. Если, конечно, на данный момент зрение не обманывало писателя и если пространство не имело намерений внезапно расшириться или искривиться странным образом.

Ещё с минуту постояв на месте, Говард двинулся вперёд, действительно вскоре достигнув прохода и оказавшись в следующей комнате, идентичной предыдущей.

«Всё как-то слишком просто», — проскочило подозрение у писателя, заставив его вновь пробежаться взглядом по помещению. Но ничего необычного он вновь не заметил и продолжил идти дальше по единственному возможному маршруту.

Так он прошёл через очередную комнату, а затем через ещё одну и ещё. Тот факт, что помещения выглядели абсолютно одинаково, начинал то ли пугать, то ли раздражать — следующие комнаты Говард пересекал уже бегом, чтобы поскорее их покинуть и дойти до какого-то нового места.

Но окружение упорно не хотело меняться, даже когда в мышцах начала чувствоваться жгучая усталость, а разум сбился со счёта, сколько раз он уже проходил это место.

Окончательно выдохшись, Лавкрафт всё же решил остановиться и вновь осмотреться — на этот раз внимательнее.

«Странные же у вас вкусы в плане оформления дворца», — съязвил мужчина, мысленно обратившись к недосягаемому на данный момент собеседнику.

Немного переведя дыхание, он принялся расхаживать вдоль окон, начав разглядывать пейзаж повнимательнее, чего он раньше особо не делал. В глаза сразу же бросилась одна деталь — вид из окна был абсолютно идентичным тому, что он видел в первом помещении.

«Великолепно. Всё это время я просто бежал на месте», — раздражённо заключил про себя писатель, внезапно затем вздрогнув от странного звука, прорезавшего тишину. Отчасти он напоминал завывания ветра, но казался на сей раз более… осмысленным? Он определённо издавался кем-то, а не чем-то.

Напрягшись всем телом, Говард застыл на месте, вслушиваясь в звук, будто боясь спугнуть издававшего его.

Со временем он становился всё громче и отчётливее, можно было разобрать слова, которые, правда, не несли для писателя никакого смысла, так как язык был незнаком.

Всё, что он мог сказать об этом голосе, это что он явно принадлежал женщине, которая надрывно о чём-то просила, периодически всхлипывая, умолкая и затем повторяя одно и то же слово.

Лавкрафт, поняв, что для себя ничего нового узнать из слов не может, принялся осторожно двигаться вдоль стен комнаты в попытках найти источник звука.

Довольно скоро мужчина понял, что говорящая находится за стеной, что напротив окон. Удалось также обнаружить способ попасть туда — одна из частей стен вовсе не была плоской, а являла собой зависшую в воздухе плиту, располагавшуюся близко к поверхности.

Опасливо отодвинув левитирующую часть, Говард медленно протиснулся в проход, уже будучи готовым в случае чего объясняться и извиняться за беспокойство. Но голос внезапно затих, опять сменившись воями ветра, перебиваемыми чьими-то криками настолько нечеловеческими и одновременно будто знакомыми, что стало ещё больше не по себе.

— Хастур? — обеспокоенно позвал Говард, окидывая взглядом новую комнату и мельком замечая, как проход за ним исчезает. — В-вы здесь?

Но никто не ответил. На некоторое время в пространстве воцарилась тишина, позволившая наконец сконцентрироваться на том, что его окружает.

Помещение было тёмным, в противоположность предыдущим комнатам — мрак рассеивался лишь странными флюоресцирующими грибами, растущими из расщелин в стенах, покрытых коротким мхом. Скудный свет выхватывал также очертания различных предметов, разбросанных то тут, то там, небрежно сложенных в стопки книг, некоторые из которых лежали в открытом состоянии, являя взору свои полупустые страницы. Кое-где можно было также углядеть разрушенные элементы лепнины, явно нехарактерные для архитектуры этого измерения.

Движимый любопытством, писатель начал было наклоняться к одному из таких обвалившихся элементов, но внезапно замер, услышав где-то в углу тихое ритмичное капание — будто что-то цедили в металлическую чашу.

— Знаешь, — раздался внезапно чей-то голос. Слова всё ещё не звучали привычно, но почему-то Говард понимал их значение. — Ты прекрасно знаешь, почему это произошло.

В ответ послышался лишь порыв пугающего ветра, заставивший Лавкрафта невольно подскочить и вжаться в стену.

— Хватит себя жалеть, — жестче процедил тот же голос. — Очнись уже, поднимайся!

Ветер взвыл во второй раз. Тогда же писатель почувствовал что-то неладное — пространство будто стало липким и вязким. Он брезгливо перевёл взгляд на одну из рук, начавшую утопать в стене, чтобы подтвердить свои догадки — ему не показалось.

Затем суровый голос затих, сменившись шепотом — говорили, предположительно, женщины. Некоторое время нельзя было разобрать слов, однако вскоре звук принялся становиться всё громче, заполняя собой всё пространство.

— Виноват, — упрекающе шептали множественные голоса. — Виноват, виноват, виноват!

Лавкрафт не понимал, к нему адресованы слова или нет, но разбираться уже желания не было — странная трясина начала затягивать и снизу, понемногу отрезая возможность бежать. Внезапно обнаружив это, мужчина со всех сил рванулся с места, кое-как вытаскивая руки из стены и начав переставлять ноги. Равновесие было удерживать всё труднее, — пространство принялось изворачиваться и шататься — поэтому Говард напрягался изо всех сил, чтобы передвигать ноги быстрее, тем самым сокращая время пребывания в одном положении и минимизируя потребность ухватиться за ближайшую стену.

Но голоса всё наседали, заставляя писателя инстинктивно закрывать уши и зажмуриваться — от обилия сигналов, поступающих из окружающей среды, голова начала жутко болеть. Двигаться тоже становилось всё тяжелее, он всё глубже и глубже завязал в бурлящем пространстве, в конце концов решив поддаться и упасть на колени в надежде, что так его страдания поскорее закончатся.

Однако, к его удивлению, он безвольно рухнул на твёрдый каменный пол, выставив руки перед собой и открыв глаза. Камень под его ладонями выглядел точно так же, как и в первых комнатах, что заставило мужчину моментально вскочить с поверхности от вспыхнувшего ужаса.

Некоторое время в помещении не было слышно ничего, кроме его собственного громкого дыхания, однако относительное спокойствие вскоре нарушил знакомый шелестящий голос:

— Да, ещё раз… Быть может, стоит попытаться…

— Хастур? — тихо и сдавленно в ответ спросил Говард.

Вместо ответа последовал лишь истерический смех, прерывающийся отчаянными всхлипываниями. В ту же секунду пространство начало в некоторых местах расходиться фракталами и изламываться, а единственный видимый до сих пор проход разветвился на тысячу новых.

Выбирать не было ни времени, ни возможности — давили звуки чужой истерики и неизвестность, что с пространством может случиться в следующую секунду. Поэтому Лавкрафт наугад бросился в один из проходов, надеясь лишь, что он не окажется тупиком.

Внутри было темно, под ногами обломками лежали угловатые объекты, о которые писатель то и дело спотыкался (на сей раз Говард радовался тьме, не позволявшей разглядеть, как выглядели эти вещи). Перемещение, правда, ещё затрудняли извилистость самого тоннеля и разносящиеся эхом отгласы криков и нервного смеха, сильно сбивающие с толку и заставляющие метаться в панике. Радовало лишь одно — через некоторое время свет, исходивший наверняка из выхода, начал понемногу расползаться из еле заметной точки по пространству. Облегчённо вздохнув при виде зияющего прохода, мужчина принялся быстрее идти в его направлении, не отрывая от него взгляда — ему всё ещё не хотелось знать, обо что он спотыкается.

Постепенно туннель принимал всё более резкий наклон, по нему приходилось уже не просто идти, а вскарабкиваться, хватаясь за то, что было под руками — благо, объектов было достаточно, чтобы на ощупь понимать, за что можно взяться.

Чем ближе к выходу, тем труднее было пробираться — сил уже не оставалось, а ноги порой соскальзывали, с грохотом отправляя вниз не удержавшиеся в отвесе предметы, звуки от раскалывания которых доносились откуда-то снизу. Поначалу писатель не обращал на это особого внимания, но затем внезапно осознал — вокруг стало довольно тихо, источником шума были лишь его движения. Вновь облегчённо вздохнув, он принялся более уверенно подниматься — осталось всего немного.

Через некоторое время писатель сделал последний рывок, из оставшихся сил подтянувшись и неуклюже ввалившись в новое пространство. Некоторое время он лежал на холодном полу, переводя дыхание, затем приподнявшись на дрожащих руках и встав на ноги.

Вокруг наконец-то была полная тишина — каждый его шаг довольно долгое время отдавался эхом от тёмно-серых стен просторного помещения.

По сравнению с предыдущими пространствами, оно действительно было внушительных размеров и не хранило в себе абсолютно никаких подсказок, как из него можно было выйти — вокруг были лишь толстые колонны, обвитые врезанными в них лестницами, массивные арки, обрамляющие сотни проходов, и непонятного назначения конструкции, свисающие с потолка. Окон вокруг не наблюдалось, источников света тоже — но почему-то помещение было залито приглушённым, рассеянным холодным светом.

Не имея никакого понятия, куда надо идти, писатель растерянно бродил по залам, пытаясь усмотреть хоть какие-то изменения в интерьере или намёки на то, какое направление является верным. Довольно быстро он понял всю бесполезность затеи брождения по одним лишь помещениям, поэтому решил для разнообразия пойти по лестнице — одной из немногих, не вившихся вокруг раздувшихся колонн.

Говард уже знал, что в этом мире зачастую пространство работает не так, как от него ожидаешь, поэтому не удивился, когда обнаружил, что по лестнице, ведущей наверх, он начал спускаться, судя по мелькающим в противоположном движению направлении стенам. Это пробудило в его памяти довольно тёплое воспоминание о том, как Хастур впервые показывал ему это здание — от этого писатель невольно улыбнулся, ненадолго отвлёкшись от окружающей действительности.

Когда же, наконец, лестница закончилась, Лавкрафт обнаружил себя в помещении очень похожем на то, с которого он начинал, однако освещённом иным образом — на стенах на сей раз виднелись многочисленные факелы, тёплым свечением заливающие пространство.

Казалось бы, такой свет должен создавать более уютную атмосферу, однако появившийся вновь звук чьего-то голоса, вкупе со скрытыми в тени участками помещения, заставили страх дёрнуться в груди.

Лавкрафт почувствовал, как его вновь начала бить мелкая дрожь, когда в разносившемся шепоте он начал узнавать черты знакомого голоса. Хотел было он в очередной раз воззвать к его обладателю, но решил, что тот опять вряд ли отзовётся, поэтому лишь промолчал, принявшись прислушиваться к звуку — отчего-то ему казалось, что голос исходит из определённого места, невзначай заманивая проследовать за собой.

Говорящий, правда, выдавал лишь какие-то обрывки фраз, являющиеся, казалось, фрагментами цельного размышления:

«Быть может, он прав, и не стоит пробовать… всё опять повторится».

«Но я ведь не хочу заново? Нет, определённо нет, нужно оставить это».

«Вечно он всё портит. От него одни проблемы, особенно когда он хочет помочь».

«Опять разрушит чей-то мир. Возможно, мой когда-то тоже. Разумеется, из благих намерений».

Писатель тщетно пытался сложить из фраз что-то логически связанное, но так и не получилось — такое ощущение, будто ему не хватало каких-то знаний о жизни говорящего. К тому же, его начала глодать тревога — а что, если эти фразы были обращены к нему?

Так или иначе, от чужих мыслей становилось всё более неуютно, что заставило Говарда пытаться абстрагироваться от содержания предложений и ориентироваться лишь на громкость звука — предположения мужчины о том, что звук исходил из конкретного места, подтверждались.

И местом этим внезапно оказалась дверь — единственная в этом пространстве, и оттого выглядящая как-то непривычно и неестественно. Лавкрафт некоторое время окидывал её взглядом, прежде чем взяться за ручку и осторожно потянуть за неё. Дверь оказалась незапертой, и с тихим скрипом поддалась, отворяя новое-старое пространство — пройдя через неё, Говард вернулся в ту же тёмно-серую залу, с которой начал.

Он хотел было тут же вернуться назад, но приковавшее внимание изменение места заставило его продолжать идти вперёд.

Чем дальше он шёл, тем больше понимал, что раньше он тут не бывал — комната имела другую форму, более прямоугольную, а в её стенах были вырезаны окна. Что скрывалось за ними, издалека было непонятно, поэтому писатель из любопытства подошёл к ним вплотную.

С этими окнами, как оказалось, всё тоже не совсем привычно — вместо городских пейзажей за ними виднелось предыдущее помещение, заливаемое тёплым светом факелов. Масштабы его визуально уменьшились, позволяя окинуть взглядом пространство целиком и заметить, что помещение вовсе не пустовало: по различным плоскостям, как горизонтальным, так и вертикальным, безмолвно перемещались расплывчатые фигуры, сотканные будто из царившего местами мрака. Их движения не выглядели осмысленными — скорее, наоборот, складывалось такое впечатление, будто они были лишь призраками давно прошедших времён, механически повторяющими те же действия, что они выполняли при жизни.

Не было слышно ни звуков их шагов, ни мимолётного шёпота, даже несмотря на то, что окна не были застеклёнными, а значит, при возможности можно бы было услышать звуки, доносящиеся из соседнего помещения.

От такой глухоты Лавкрафту стало не по себе, и он принялся неторопливо идти вдоль коридора, чтобы ненароком не привлечь к себе внимания. Однако даже самые осторожные его движения эхом отдавались по помещению, что поначалу усиливало беспокойство — потом же Говард просто смирился, что его так или иначе будут слышать, разве что если он не будет стоять на месте (чего ему решительно не хотелось).

Мужчина быстрым шагом двигался по прямому коридору, погрузившись в свои мысли — вокруг и так всё было без изменений, поэтому не было смысла лишний раз присматриваться к окружающей действительности. Однако концентрацию ему вернула тень, внезапно прошмыгнувшая прямо у него под ногами — это заставило Говарда резко остановиться, еле удержав равновесие.

Через некоторое время тени начали скользить по стенам всё в больших и больших количествах. Лавкрафт же принялся брезгливо вести по странным сущностям взглядом, медленно обращая взор к потолку, по которому они тоже проплывали.

От обилия тёмных силуэтов было сложно разглядеть, что было наверху, но судя по невнятному бурлению, явно не каменная кладка. Писатель невольно поморщился, не отрывая взгляда и застыв на месте.

Через секунду, впрочем, странная субстанция на потолке открыла сотни блестящих чёрных глаз без радужек — и все они внимательно уставились на человека. Тот же, почувствовав, будто сердце пропустило удар, начав затем бешено стучать в груди, вышел из оцепенения и принялся бежать.

Писатель не знал, где можно спрятаться — коридор всё ещё был прямым, за окнами, судя по тому, что он видел, пейзаж не менялся (а это означало, что пространство вновь из себя не выпускает), поэтому всё, что он мог, это отчаянно проводить руками по стенам в надежде что-то нащупать.

От глаз, всё ещё следящих за человеком, не исходило явной угрозы, но ощущение того, что за ним непрерывно смотрят, сильно давило на накалённую нервную систему, начинавшую уже понемногу сдавать позиции.

Говарду хотелось то ли кричать, то ли рыдать, то ли всё сразу — это место явно стремительными темпами сводило его с ума. Время от времени он поддавался порывам подступающего безумия, останавливаясь у стен, цепляясь за них дрожащими пальцами и иногда ударяя по ним кулаком.

— Что вы творите? — обессилено выкрикнул Говард, чувствуя, как слёзы заволокли взгляд. — Пожалуйста, хватит! Я вам ничего не сделал! Если вы не хотите меня видеть, можно было и иначе об этом сообщить!

Но в ответ не было ничего, кроме отгласов собственных всхлипываний. Тогда, немного придя в себя и собравшись с силами, писатель принимался бежать вперёд вновь, всё больше теряя надежду на то, чтобы найти выход.

Как назло, бежать становилось всё труднее — хоть внешне пространство не менялось никак, вестибулярный аппарат подсказывал, что пол начал медленно наклоняться. Ботинки предательски соскальзывали, отчего приходилось практически ползти по стене.

Некоторое время Говард ещё был в состоянии выдерживать расхождения визуальных сигналов и чувства ориентации в пространстве, однако довольно быстро его начало мутить. Поняв, что от зрения сейчас всё равно никакого толка, он зажмурился и продолжил карабкаться на ощупь.

Цепляться долгое время было практически не за что, поэтому после каждого удачного рывка вперёд и удавшейся попытки избежать возможного падения вниз Говард долго прощупывал окружающее пространство, прежде чем двинуться дальше — из-за этого его перемещение было мучительно долгим, каждая такая заминка оставляла его наедине со своей тревогой и паникой, которую уже с трудом удавалось усмирять.

Так, будучи в плену у своих эмоций, он довольно долго продолжал лезть вверх, и даже не помнил, когда точно ему удалось отчётливо ощутить под руками нормальный выступ и взобраться на горизонтальную поверхность, на которой можно было даже сесть.

Лавкрафт слабо доверял своим ощущениям, но выбора у него на данный момент не было — пришлось боязливо открыть глаза, чтобы проверить, что изменилось в пространстве.

Бегло окинув взглядом место, в котором он находился, писатель понял, насколько его титанические усилия были бесполезны — внизу разверзлась пропасть, а вокруг не было ничего, кроме того выступа, на котором он сидел.

Нервно усмехнувшись, он продолжил уставшими глазами всматриваться в нутро тьмы.

«Кажется, выбора у меня нет», — быстро заключил про себя Говард, еле как поднявшись на ноги и подойдя ближе к краю уступа.

Прыгать всё ещё было страшно — инстинкт самосохранения давал о себе знать, саднящим клубком зашевелившись в грудной клетке и раскинув свои холодные нити страха по жилам.

Но выбора у мужчины действительно не было. Пришлось в очередной раз сломить себя и пойти против здравого смысла.

Он боязливо зажмурился и шагнул в бездну, слегка оттолкнувшись от её края.